Рассказы о войне ветерана 551

                Д А Л Ё К И Е  К О С Т Р Ы

                Повесть

                Автор повести Олесь Гончар.

  Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).
 
Продолжение 26 повести
Продолжение 25 — http://stihi.ru/2020/12/10/7515

  Дождит без конца. Летом в погожий солнечный день с пригорка у ветряной мельницы можно было увидеть вдали на горизонте маковку монастыря на горе в райцентре. Будто какой-то форт, не всамделишный, не настоящий, сотканный из мерцающего марева, но всё же при определённом освещении иногда представал перед Ольгиным взором, трогал душу пережитым. Не раз она выходила с сыном на край хутора, чтобы взглянуть с холма на еле приметный купол у горизонта, на ту районную возвышенность, где она не один год набирала «Красную степь».
Теперь и это исчезло . за дождями-туманами, намного теснее стал мир.

  Тучи плывут и плывут над самой головой, дни все время сумеречные, будто солнца уже и вовсе не существует...
Странное дело: начала Ольга замечать за собой, что ей, раньше такой работящей; теперь иной раз и к колодцу идти неохота. Сновала по двору, лишь бы день скоротать до вечера, а когда стемнеет — занавешивают с Васильком окна и вместе — к книжке. И после того, как уложит сына спать, Ольга долго ещё в темноте обдумывает прочитанное, и из чьих-нибудь стихов, может, не таких уж и совершенных, вдруг зримо представится, откликнется мир исчезнувший и тем ещё более дорогой. Вдруг увидит себя совсем юной на лугах цветистых, среди знакомых хлопцев и девчат, когда на майские праздники гурьбой выходили далеко за насыпь, — вот там-то вволю тогда пелось и шутилось...

  Не раз вспоминала типографию и вечера у мельничного круга, где Микола Житецкий доверчиво выносил на суд товарищей свою влюбленность, могли иногда промелькнуть в Ольгиных воспоминаниях даже и те редакционные бурсаки, которые были так смешно в неё влюблены и так горько потом переживали её грехопадение...
Некая непреодолимая пропасть разверзлась между днём нынешним и тем, что было. Порушилась жизнь. Недостаёт воздуха для души, всё вроде потеряло смысл. Иногда Ольгу охватывает такое чувство, будто мир вокруг неё навсегда застыл, омертвел и нужны какие-то невероятные усилия, чтобы его воскресить.

  В один из вечеров, когда Ольга сидела с сыном за книжкой, а за окном, занавешенным лоскутным одеялом, кромешная темень шумела дождём, оба они услышали какой-то шорох у двери, а потом кто-то осторожно постучал.
— Наверное, тётка Мелашка, — сказал сын.
Ольге тоже подумалось, что скорее всего соседка прибежала поделиться новостями, может, что-нибудь удалось узнать о той непонятной перестрелке, которую слышно было в лесу почти весь день. Потому-то, отложив книгу, Ольга без тревоги пошла к двери, спокойно вышла в сени и только в сенях, взявшись за деревянный засов, спросила:
— Кто там?
— Откройте, пожалуйста... — послышался из-за двери женский, но совсем не соседкин голос.
Чуток поколебавшись, Ольга приоткрыла дверь и невольно вскрикнула:
— Кто вы?

  За порогом в темноте стояли двое — женщина и склонившийся к ней мужчина, он почти висел у своей спутницы на плече, видно, был ранен...
От света, падавшего из хаты, стали проступать в сумерках лица...
Ольга обмерла: Кочубей! Он! Он и она, Олимпиада! Промокшие, забрызганные грязью, он в фуфайке, расхристанный, заросший, как дед, у Олимпиады Афанасьевны в глазах слёзы, мольба...
— Это мы, мы, — заговорила она негромко, испуганно. — У него нога прострелена... Нам бы надо... Или нас тут не пустят и на порог?
— Не мелите глупостей, — Ольга открыла дверь ещё шире,— входите!

  А потом было так, как бывало когда-то у людей в сочельник. Стол застелен чистой-чистой скатертью, и материнские руки вместо каганчика ставят ясную большую лампу, в красном углу под рушниками сидит уже умытый лесной человек, которому только что женщины сделали перевязку, он пристально-пристально смотрит на Василька. Будто узнаёт и не хочет узнать. Мальчонка сидит как раз напротив него, рядом с этой незнакомой темнолицей тёткой, малышу так хорошо, что есть сейчас в хате эти люди, будто появилась родня, и хотя лампа всё та же, а вокруг стало словно бы светлее...
Олимпиада Афанасьевна, конечно, сразу узнала в Васильке того лугового, с длинными ресницами мальчика, который спал, свернувшись на фуфайке, не подозревая, что над ним стоит в тяжёлом раздумье толпа «оставленных»...
Из всей группы уцелели только эти двое...
— Мы тебе не страшны? — наклонившись к самому плечу Василька,
приветливо спросила лесная женщина.
Мальчонка решительно крутанул головой: не страшны, мол, чего же
вас бояться... людей.
— Ведь вы тоже люди...

  Ожидая ужина, Кочубей и Кочубеиха, кажется, всё ещё не могли опомниться, что оба спасены, что им, измученным, затравленным, дали убежище там, где они меньше всего надеялись его получить. У них обоих, переживших такие потрясения, в глазах светилась благодарность каждый раз, когда они смотрели на хозяйку или на её сынишку.
— Пить, как хочется пить, — пожаловался вдруг Кочубей, облизывая пересохшие губы.
— Его мучит жажда, — встав из-за стола, подошла Кочубеиха к Ольге, занятой у печи приготовлением ужина. — Где у вас вода?
— А вода как раз кончилась... Сынок, сбегаешь до криницы?
Василько медлил.
— Один боишься? — улыбнулась ему Кочубеиха. — Пошли вдвоём,
я тебе помогу.
Юный хозяин, вскочив, охотно подхватил у двери ведро, и тут же оба они — мальчик и женщина — скрылись в темноте, оставив дверь открытой.

  Не успели, видимо, они ещё дойти и до криницы в конце огорода, как вместо них на пороге, будто из ада, появились чужие, вооружённые, в немецких, заляпанных болотной грязью шинелях... Передние, держа наизготовку чёрные автоматы, что-то рявкнули угрожающе, а из-за их спины неожиданно вынырнул — на этот раз уже в новой лохматой бараньей шапке — одноглазый.
— Кто этот? — подступая к Ольге, он кивнул в угол на сидящего за чистым столом Кочубея.
— Брат, — ответила она ровным голосом.
И в тот же миг Кочубей, выметнув руку, ударил по лампе, свет погас, и темнота взорвалась огнём автоматной очереди.

                Продолжение повести следует.