до последнего карата

на персти повешение возросло.
кидок отрывает в горбу,
мясо лечит свинопаса в пижме.
жало несется,
высиживает всевозможное яйцо.
туда ему, в эту рань,
дорога,
в эти склоки сплоченные,
в это горе из руды.
сузилась мачта гласа,
крот несет стену в подарок,
заносит стужу своими ногами-кладбищами.
рвется-рвется синеглазый гражданин,
село в поиске сева,
из глаз  - стальные вожжи возопиют,
подстерегая кукарекающие зародыши,
на проталине слезы.
ищут-ищут среди робости
обожженных ягнят,
семечко-семечко протягивает
от истукана,
из лечения протягивает
коронные руки.
село в пахоте,
все в поте и крови,
наливаясь воздушным колосом.
от стужи впрок лелеять,
занавешивать в горсти
согласно будущему из
противней гневающихся
миазмов.
сенокос в стали -
радушный, проглоченный,
гнусавый в треклятом полете.
саван вошел в постель,
пророкотал от неясности
в спину,
прощекотал пасущимися руками
на реянии дважды.
сок проходит время:
весь из золота родник собирает дань,
просвечивает оскопление материала.
сердце на издыхании влачит
покорные дома,
лачужные наскоки.
расщебетались на излете ссадины,
воплотились беспробудными слезами -
лица, сделанные из песка,
пальцы гранитного шелеста,
молодость вся в листьях ,
вся в безумном шествии,
сплочающая,
соединяющая до последних
пределов,
объединяющая и плод
и косточку,
и ветви, и корни.
вся из малодушия -
живая конечность света,
пробужденная взаперти от нас.
от нас она идет,
воплощая всевозможное пробуждение,
отстаивая в переплетах,
в шалости, грезящей в никуда ,
в кость тщеславия.
отстаивает она,
оттаивает -
в бесстыжем снеге,
заключая в узы шорохов
ошалелую память,
присвоенную издалека.
так она хочет быть заброшенной навсегда,
скроенная из винодельных волокон.

песнь живет.
мы не можем ни обогнать ее,
ни навестить в отчаянном изнеможении.
колосс мертв.
он не будет складывать свои ноги в молитвенном жесте,
он не будет,
весь из мрака,
причитать над непрошенной вьюгой.
осколки снесены,
шаль проветривается в душегубстве.
без мрака мы одиноки -
без мрака мы как персть меж перстов.

без сияния мы подождем.
ведь сияние объемлет в никуда,
и до грани его не достать,
как локти покусать
надрывными зубами пурги.

в пурге мы  -
филины пилигримов,
все из жестов,
из овладения единством времени.
так проснемся же,
преступим в этом невозможном пороке
грани,
проложенные хоботами ног,
ливнями стоп,
окрасками нереста и шествие одинокое
по замшелым вышкам лесов.
пропоем же в этом слове,
как ворс соединяющий,
претворенный до последнего карата.