Запрет на счастье

Он мог, наверно, быть поэтом – из тех, что светлыми зовут,
Чьи легкокрылые сонеты нам утешениями лгут,
Иль живописцем, хоть бы детским, мультипликатором добра,
Но предпочёл коан тибетский, войдя в густой туман с утра,
Он вывел формулу творенья, с природой завершая спор –
Одно простое уравненье: «Судьба равняется террор»,
И убивал себя не раз он, ружейный опустив затвор,
Но осознал бессмертье разум,
Как приговор.
Как приговор.

Он думал: «Лучше бы я струсил и сам во всём был виноват»,
И тень полузабытой грусти ложилась на вседневный ад.
Он видел мир большим театром, и душу – мира госпожой,
Как будто прошлой жизни кадры, счастливой жизни, но чужой.
Во снах его порой толпятся листы, где дети аниме,
Учили роботов смеяться, и резюме и реноме –
Все нерождённые творенья, сентиментальные до слёз.
Надежда против откровенья –
Нет, не всерьёз.
Нет, не всерьёз.

Он сам, лишь сон, людской и птичий, забыт сновидцами давно.
Его тоску не знают притчи и не для нас его кино.
Не охватить холодной бездны, где быть должна его душа.
Он дарит бездну безвозмездно свободным ветром в камышах.
Творец проснулся – мы остались. Он вспомнил всё, покуда жив,
Своим бесчисленным скитальцам запрет на счастье наложив.
С тех пор мы прячемся в коанах, не заходя в чужие сны,
И ждать кого-то из тумана
Обречены,
Обречены.


<2015>