Летнее ночное

Чёрный пёс.

Этот пёс появился, как будто бесплотный фантом.
От ушей до хвоста неземного чёрного цвета.
В нём бесследно терялся каждый несчастный фотон.
Он был ночи черней, потому я его и заметил.

Пёс навстречу мне двигался, не издавая ни звука
И в моём направлении носом не поведя.
Он мимо прошёл и скрылся по правую руку,
Как будто бы вовсе и не заметил меня.

Я окликнул его, присел и привычным движеньем
Руку раскрытой ладонью вперёд протянул.
В темноте было сложно увидеть лица выражение,
Но казалось, что пёс отрешённо-устало взглянул.

Сначала на руку, а после и прямо в глаза.
Безынтересно и даже почти что надменно.
Пару секунд посмотрел, а потом убежал,
В душной ночи растворившись беззвучно, бесследно.

Поутру рассудил я, что нету и не было пса,
А всего лишь смогли на рассудок на мой повлиять
Очередные несколько суток без сна.
Интересно, а пёс рассудил ли, что нет меня?



Абсурд.

Вслед за классиком я убеждён
В том, что мысль изречённая – ложь.
И конкретно синоптики врут день за днём,
Нам пророча без устали дождь.

Хоть составлен прогноз за неделю,
Хоть на завтра составлен прогноз!
Будь то цокот июльской капели,
Будь то грохот сентябрьских гроз!

Все прогнозы – они, что рулетка.
Между ними одно несхождение:
К казино доверия нету,
А синоптикам принято верить.



Небо на востоке.

«Нельзя смотреть на небо на востоке»,–
Я мантру про себя произношу.
Но только в этом я не вижу толка.
Не вижу, хоть и пристально гляжу.

Небо на востоке увлекает
Посильнее всякого кино.
Я смотреть пытаюсь не моргая,
Чтоб не проворонить ничего.

Только это мне не удаётся,
Как бы я в итоге ни старался.
Это небо надо мной смеётся
И меня обводит вокруг пальца.

Шутка в том, что небо на востоке
В вечном и зацикленном пути
Сродни реке из старой поговорки,
В которую два раза не войти.

Чуть выступит вечерняя прохлада,
Абсорбируя дневные жар и копоть,
И на город неуёмная громада
Чёрным саваном надвинется с востока.

Но упрётся «неуёмность» чёрным лбом
В стену света фонарей, машин и окон,
И, не в силах дотянутся до домов,
Обволочёт весь город к западу с востока.

Бой тьмы со светом, каноничный вечный бой,
Но без метафор и аллюзий в этот раз.
Такой наглядный, что рассмотрит и слепой,
Но только пристально и не смыкая глаз.

Ведь лишь моргни, и неба плавное течение,
Нарочно будто бы, ускорится в сто крат.
Так по хлопушке начинают съёмку сцены.
И лучше даже вовсе не моргать.

Вот я моргнул и резко стихло поле боя.
Погасли окна, фары, и сломались копья.
И только звёзды, словно капли белой крови,
Следы оставили на небе на востоке.

Теперь понять бы – это кровь невинной жертвы,
Что засыхает вечно на руках убийцы,
Или же ран незаживающих отметины
На теле зверя, что не смог нигде укрыться

Лишь потому, что этот исполинский зверь
Затмил собою неба гладь ночную,
И тело полубездыханное теперь
Зияет ранами в пробитой чёрной шкуре.

Как не грустить от образов таких?
Как выстоять? и как не зарыдать?
И, что важнее, как себя перехитрить,
Чтобы смотреть! Смотреть, но не моргать!

Глаза как будто бы истыканы иголкой,
И слёзы катятся по носу и щекам.
И сквозь поток солёный небо на востоке
Уже не чёрный зверь, страдающий от ран.

Есть ощущение, что небо на востоке,
Как скатерть в пол, что у стола не видно ножек.
И будто я успел почти что на застолье.
Места ещё нагреты и не стёрты крошки.

И в этих крошках, пусть и слёз поток струится,
Я узнаю приметы самых вкусных блюд.
Вот эта крошка – крошка булочки с корицей,
Левей кокосовая стружка, ну а тут…

Да эта крошка точно белый шоколад,
А по соседству чуть подтаяла ириска,
А в этой крошке удалось с трудом узнать
Зерно проваренного приторного риса.

Но я моргнул, из глаз остатки слёз прогнал.
И вместе с тем на небе на востоке
Возникла новая весомая деталь –
Луны надломленной сверкающий осколок.

Столь неприметно маленький кусочек,
Но глаз не отвести, едва заметишь.
Отгрызенный блескучий ноготочек.
Уже сверкает, но ещё не светит.

Моргнул – и как недели пролетели.
И полумесяц изменился на глазах.
Да и глаза ещё сильнее заболели.
Но полумесяц в этом вряд ли виноват.

Сейчас он будто бы янтарная серёжка:
Сорвался с уха и потерянный лежит.
Закинут в тёмный уголок игривой кошкой.
Ещё не светит, но уже горит.

Я вновь моргнул, и веки разомкнул с трудом.
Смотреть и видеть с каждым разом всё сложней.
Да и луны обломок полной стал луной
И переполз на небе чуточку правей.

Расположился так, как раньше не лежал.
Чуть приглушённого оранжевого цвета,
Как будто орден или старая медаль.
Кому-то. Кем-то. За какую-то победу.

А за какую и кому – не разглядеть -
Глаза болят и старый орден так далёк.
Бронза, золото, а, может, вовсе медь?
Эх, дотянуться бы, взять пробу на зубок.

И есть уверенность, что если вновь моргну,
То глаз открыть уже мне не удастся.
Есть ощущение, что попросту засну.
Но мне нельзя, мне нужно продержаться.

И небо на востоке, как назло,
Свело на нет ласкающую темень.
Последняя звезда на голубом
Вот-вот исчезнет без остатка в белом.

И солнце ярко-красное вот-вот
Осветит снова небо на востоке,
Ударит вновь в глаза, и он моргнёт.
Если, конечно, не моргнул он раньше срока.

А он моргнул, хоть зарекался он моргать.
Он ждал упорно, эх, немного не дождался.
Уже так рано, чтобы засыпать,
Ещё так рано, чтобы просыпаться.



Граждане и гражданинки…

"Граждане и гражданинки!
Пяток равных прав для всех:
По камню в каждом ботинке!
По палке в каждом колесе!"



Жабки.

Есть поверье, что если ты жабу раздавишь,
То быть непременно дождю.
Только здесь верх и низ меж собой поменяли,
И я это легко объясню.

Дело в том, что не дождь вслед за жабиной смертью приходит,
А жабёха в преддверии дождика выползла в свет.
Чутьё земноводных едва ли когда-то подводит.
И в этом приметы народной несложный секрет.

Чувствуют жабки, как в воздухе влажность растёт,
И вылезают из норок сырых и прохладных.
Авось и какой-то из жаб в этот раз повезёт,
И после дождя где-то лужа окажется рядом.

И не придётся жабёхе скакать неуклюже
Чёрте сколько, чёрте откуда и чёрте куда,
Чтобы встретить сородичей где-то у дальней лужи,
До которой добраться удастся едва-едва.

И дай бог, если просто и быстро машина раздавит.
Этой жабе ещё повезёт, если будет так.
А ведь кто-то в пути вообще в западню попадает,
И, возможно, останется жить в западне навсегда.

Вот упала жабёха в открытый колодец технический.
Хорошо, не расшиблась, но всё ещё мало приятного,
Ведь вернуться наверх у жабёхи нет шансов практически –
По отвесной стене забираться придётся обратно.

И коль выдержат пальчики - мордочка *тык* в потолок,
И теперь-то уж наверняка ничего не попишешь.
Снова стукнется жабка спиной о бетонное дно,
И трели её теперь вряд ли кто-либо услышит.

Кроме тех двух жабёх, что сидели на дне до неё,
И кроме гадюки, что дремлет тихонько на камне.
Змее, если можно сказать так, ещё повезло –
Она по потолку проползёт при особом желаньи.

Потому как, досада, а жабы на вкус противны.
И гадюка едва ли на бедных заложниц позарится.
Она в пару колец обернулась и спит красивая.
Да и жабы соседства такого отнюдь не стесняются.

И вообще, тут внизу и прохладно, и сыро местами
И для жабки-пупырки как будто бы вовсе не плен.
И жучки-паучки, и комарики вкусно летают,
И про лужу какую-то можно забыть совсем.

Ладно, может быть, этот пример не совсем удачный.
И, возможно, что им безысходность не показать.
Только так это, если не думать, что будет дальше,
Когда в яме бетонной придётся им зиму встречать.

Есть суровей пример, хоть и схожий с прошлым немного:
Скачет жабка к далёкой луже прыг-скок, прыг-скок,
И сквозь крышку-решётку падает прямо в погреб.
Забрела не туда, с курса сбилась совсем чуток

И упала в пустую стеклянную банку на полке.
По соседству компот из вишни и банка с вареньем.
И как будто в скафандре приходит в себя тихонько.
И уже начинает елозить по скользким стенкам.

Но пальчикам не за что в банке цепляться вовсе,
И прыти не хватит, чтоб прыгнуть на самый верх.
Это тебе не на дне сырого колодца –
Это голодная, долгая, жуткая смерть.

И только когда истечёт урожайное лето,
И в погреб опустится кто-то за тарой стеклянной,
Небрежно из банки выброшен будет скелетик,
Иссохший и кожей белёсой, как в саван, обтянутый.

И вот это как будто бы свойственный мне рассказ:
На задний план отведём то, что есть приятно,
А то, что жутко - опишем совсем без прикрас…
Ну, то есть с прикрасой, конечно... но, впрочем, ладно…

Есть такие места, где всегда собираются лужи.
Возле мест таких даже часто растут камыши.
И места такие пристанищем жабкам служат.
До тех пор, пока солнце не примется лужи сушить.

А сегодня с утра до вечера дождь и ветер.
Жёлто-чёрное небо гремело на все лады.
Стонали деревья, трещали и падали ветки.
И земля не справлялась с таким притоком воды.

Ветер крыши срывал, будто рвал этикетки с бутылок,
Ветер рвал провода и столбы на дороги валил.
Гроза громыхала, аж дыбом вставал затылок,
А дождь хлестал и хлестал, не жалея сил.

И больно было тому, кто шёл против ветра,
И с ужасом люди смотрели на праздник стихии.
И казалось им, будто конца этой страсти нету,
Но к вечеру всё прекратилось.

И вот я иду туда, где камыш шуршится.
Туда, где, как и всегда, широкая лужа.
И под ногами моими земля копошится.
Это жабки навстречу воде идут неуклюже.

Идут, бегут, ползут, и летят почти что,
Неразличимые в зябкой вечерней мгле.
Мне было сложно, но всё-таки я приловчился
В такие моменты шагать аккуратней вдвойне.

А жабинки в лужу со всех берегов ныряют.
И рябью блескучей подёрнута чёрная гладь.
И сладкие тонкие трели от края до края.
И рады жабёхи, и я тоже вроде бы рад.



Ёжик.

Пыхтя под нос в ночной тиши,
Тихонько топают ежи.
В траве сухой едва шуршат.
Попробуй выцепи ежа!

Ведь ёж извечно занятой,
Ему лишь ведомой тропой
Бежит, боится опоздать,
А ты решил ему мешать!

А ты, как маленький пацан,
За ним крадёшься попятам.
Крадёшься не пойми зачем,
Как будто в детство впал совсем!

Сейчас тебя заметит ёж,
Сообразит, что невтерпёж,
И, будто сделав одолженье,
Произведёт одно движенье:

Он станет очень аккуратно,
И грациозно задней лапкой
Как будто двинется к тебе.
Лишь коготочки по земле.

И ты погладишь аккуратно
Подушечку на нежной пятке,
А ёжик, будто бы ручной,
Стоит и смотрит за тобой.

Лица не пряча за иголки,
Стоит, пыхтит под нос тихонько.
А нос как бусинка блестит,
И глаз голубенький глядит.

И он не прячется в клубочек,
И укусить тебя не хочет.
Есть что-то в том, что зверь игластый
Порою тоже хочет ласки.

Он из иголок только сверху,
А на животике из меха.
Пушистый ласковый и мягкий.
Стоит и мило тянет лапку.

И ты надеешься упрямо,
Что ёжик так же благодарен
Теплу, вниманью твоему,
Как ты за пяточку ему.

И очень бы тебе хотелось
Знать, что нутро твоё согрелось
Не от того, что ты добряк,
А от того, что ёжик рад.



Где-то там. Где-то здесь.

Где-то там разрывается небо на сотни кусочков,
А я где-то здесь, я иду аккуратно, на ощупь,
Обруганный стаей собак и обласканный ночью,
Босыми ногами врастаю в иссохшую почву.

Где-то там снова целый квартал остался без света,
А я где-то здесь, где принято верить приметам,
Гороскопам, слухам, прогнозам и прочим заветам.
И тому, что слова "нету" действительно нету.

Где-то там кто-то вновь с недовольством зажёг свечу,
А я где-то здесь себе песни под нос свищу.
Наверное, с этим пора обращаться к врачу:
Мне хочется спать, но уснуть я никак не хочу.



Площадь.

Город будто бы вымер, и будто бы это не плохо.
Там, где толпы роятся обычно - сейчас тишина.
В тишине этой слышится эхо от каждого вдоха.
И от каждого выдоха слышится гулкое «ха».

И центральная площадь как будто бы впрямь обеднела,
Как тарелка, с которой конфетку забрали с собой.
И только стоит в сто слоёв перекрашенный Ленин
И машет куда-то лениво облезлой рукой.

А в той стороне на всю площадь огонь полыхает.
Горит неустанно, что в полдень, что в позднюю ночь.
Там женщина вечность буравит слепыми глазами.
И видится ей ни то муж, ни то сын, ни то дочь.

И слышно на площади только огня полыханье.
И хочется даже поближе к нему подойти.
И я сделал шаг, но был прерван трезвонным лаем
Откуда-то из под облезлой бетонной руки.

Меня обступили три пса, точно принцы из сказки:
Побольше, поменьше и средний ни так, ни сяк.
Что побольше, была то ли лайка, а то ли хаски.
Две остальные собаки породой в дворняг.

На меня рычали, и я уже начал думать,
Куда и как мне залезть, чтоб меня не загрызли.
Тем временем лайка ко мне подошла вплотную,
И ещё интенсивней задёргались те же мысли.

Тот пёс, что был средний, с плоской мордашкой, рявкнул,
И я углядел, что не на меня он рычит,
А на другую, ту, что поменьше, собаку,
Которая среднюю тяпнуть за хвост норовит.

И хаски обнюхал всего меня самозабвенно,
И теперь просто рядом стоит и куда-то глядит.
Я руку ему протянул привычным движеньем,
И по шерсти густой аккуратно рукой поводил.

Два оставшихся пса, как только увидели это,
Точно так же вплотную прильнули к моим ногам.
И каждый из трёх теперь принимал эстафету
Чесанья по пузу с поглаживаньем по ушам.

А я облегчённо и не удивлённо присвистнул.
Но в этот момент в воспалённой моей голове
Ещё интенсивней, чем прежде, задёргались мысли:
«Как погладить мне трёх собак, если рук всего две?»

Июнь-Декабрь 2020