Но я люблю тебя и мне на небе твоя миска

Трехдольный поступательный пленил вальс.
И у хохла, как есть, жирело сало.
Солнце клонилось во сне к градиенту
и цветы летели в ночь к постаменту.
Апельсин лизал сам себе рану,
в беде сосал сам себе лапу.
Так не пишут.  Да, так не пишут,
но я люблю тебя и мне на небе твоя миска.
И так не к месту голубеет изолят,
а псы скулят и мечут.
Как кипарис высок ирис,
вертикален наш дефис и солнца вновь эклипс.
Не богема эта сцена, Бог мне мама,
но, а ты, немота и пустота, папа.
Но не холодно.  И ласк твоих запретных плен
греет потихоньку галоген.

Ты пил мельдоний приглушая стон,
но страх вставал страшней земных колоний.
Глубокий стон, повторный стон, и ил был вязок.
Так идут всегда, когда плохо,
и хотел опять стонать в экстазе.
Но оглянись, его мозг ледовитый,
на самом деле ее, как будто сбит,
как будто спит, космоса вращеньем,
она стара, но от орбит звезд возвращенье туда, где стон
и звук не стонет, а дымит.
«Развяжись», говорит кимоно,
нежно то, что держит материю, полно
белым и не белым, розовым как ноготок в ноге,
как грудь служанки при слуге.
Много слаб романтик, бриллиантик не горит как, бывало, так,
но вру, конечно, я одна бравада.
Любви баллада и ей нужен плен
в твоем поливе.

В дырках перфоленту первоэлементу.
В дырках или точках?  Подцепил мне губу.
Точек было будто семь и невидимых совсем,
но, а ты еще хотел, регистратор поседел.
Но играет немота и с секретом, без секрета,
от расстроенных пиан не убудется завета.
Мир прекрасен был и мил,
когда ты меня любил.
От ласк и в глаз лучами тычет
и, что ни говори, дождями хнычет.
Дар проверяется временем,
а остальное пустое и просто полемика.
И я целую нежно так, чтоб соснул
часок на мне, когда просто ню.
И если декабрь сейчас на дворе,
то мы в декабрьском букваре, сонливы.

Течет с неба лесть, ты мокрый весь,
но стынут души, им теплый нужен
и в жару, как марево цунами
красный поэт с красными губами
и взасос рьяными быками.
Чтобы весил, чтобы месиво, чтобы неизбит,
бык как есть на мосту стоит.
Видит, с берега дневная волна,
а ночью море и ревет доминант
твоих качелей, волевой доминант.
И видит свет, но он в обиде.
«Приди ко мне, другие не зовите».
Вообще уйдите, примите бензо,
поспите, вам не будет в моем сердце места
слева.  Уйдите, вон стоит королева,
делите ее хоть на сто, на три,
мои утопают в нем буквари.

Блестят мотками лески, кусают раки, желая драки,
и истошно, откровенно лают сны мои псами,
строка к тебе легка, кто без греха?
Не утихай, любви кошмар.  Любимый.
Я иду сама и иду всегда.
Ты хотел игру,
я хотела Русь,
встречаемся мы в космосе, летальный рандеву.
Твой полив, это океана бриз,
молния в сто киловатт и красивый мат.
Но пока мы с тобой здесь краснели,
мы расставались, да?  Неужели?
О том, что здесь было знает хорь и рэп.
Что еще зверью?  Выпью и допью.
Горе отведу, прикушу губу.
На самом деле мы парим,
а птицы гнезда вьют, наш джакузи,
а звезды рядом дуют.

Я тебя люблю.