Оловянный солдатик

Словно оловянный солдатик, ты поднимаешься ровно и стройно, шагаешь вперёд, и снова, и снова бьёшься о глухую железную, высокую стену. Что-то внутри по началу скрипит, закипает, заставляя каждый раз делать новый шаг по старой тропе, тропе из любви и жизни, тропе из желаний и достижений, тропе из ошибок и глупостей, тропе из простых шагов, но таких всегда новых и необычных, что ты встаёшь и снова идёшь, а потом, потом - затухает пламя, и каждый подъём становится сложнее и горче, каждый шаг теряет уверенность и стройность, но ты идёшь, падаешь, снова и снова, но идёшь, а потом, потом - наступает бессилие, ибо эту стену уже невозможно обойти, перелезть или пробить, в общем, как и было всегда, но ты в это не верил, пока не понял, проживая всю свою жизнь, шагая, шагая, и ударяясь, и падая, вставая и восставая, теряясь и наслаждаясь, ища и не находя, убегая и прячась, думая и борясь, любя и живя, живя и любя.
Утро не предвещало ничего особенного кроме того, что яркое Солнце билось крепкими острыми лучами сквозь окно и ложилось дерзкими зайчиками на чёрный кафельный пол кухни. За окном лежал снег и это было то дерзко-яркое ощущение светлого морозного дня, что так нежно и ласково касается нас иногда зимой. Но он чувствовал рыхлость и беспомощность своей души, смотря пустым взором в эти прекрасные блёстки, рисованные Солнцем на белом пушистом полотне. Где-то внутри до нескончаемого чувства хотелось покоя, хотелось так, как это могло бы быть раньше, но он кривил губами и понимал, что так уже не будет. У любви, как у Луны, всегда есть та самая оборотная сторона, которую ты не видишь сразу, которую ты не увидишь никогда, но ты знаешь, что она есть. Старость струилась по венам, и он размеренно выпил таблетки от давления и ещё чего-то там, что так важно описывал его врач после её похорон, но сердце продолжало сбивать ритм в непонятный унисон аритмии его души. За каждым его взглядом пряталось что-то важное, что-то такое, что себе самому он сказать не мог, что-то такое сильное и терпкое, что-то такое похожее на истинную боль, ту самую боль настоящую, когда пустота уничтожает и пожирает всё ещё что-то живое в тебе, видимо именно так, как это делают громадные чёрные дыры в Космосе. И он допил кофе, растерянно бросил посуду в раковину и пошёл спать, ибо ничего другого его «оловянный солдатик» внутри уже сделать не мог, ибо пятьдесят лет совместной жизни с ней теперь растворились в тишине и ярком свете этого, чёрт побери, дерзкого Солнца, того самого Солнца, что так сахарно и искренне разрезало её нежную фигурку в нежно-кремовом свадебном платье много, много лет назад. И он вспомнил, и он улыбнулся широкой покойной улыбкой, и он уснул…
SH