о дикой сливе

вместе мы росли,
почив в разрезанных нивах.
скребли по сусекам,
сочиняя моложавую грязь.
тростник припадал к ногам, кланялся
растению величия.
местечковыми воплями были наши
ноги, уключина закидывала
грабеж сетей в мазутный длани.
кое-что приобретено на гроши,
скидывая получку при взлете.
низы росли,
и хлябь,
скотом в мазне,
шелковым метром,
приискивала в столе и в колобках
машину смеха.
мечеными купюрами награждали и били,
и воск прикладывали к груди,
рассчитывая на сопряжение,
приучая к найденному крику.
в шов входили,
продумывали до буквы,
до шепота из уродства.
шмелей в ребро впасал
местом скал,
кара сгибала в лифте вместе
с заморочками -
по присноподобию ливня.
хребет же из кола,
из сука,
из мошны моими родными
плакал,
паял,
паяц,
глагол в недрах,
хрупок донельзя ответственными
ризами.
шманать при наличии
шляп в ретировку -
сожжено прямо на грязной улице.
шепот уселся у стола
и закричал -
где мои вонючие сливы,
где деревце,
где перчатки
из шерсти бреющих
лис.
шелковыми руками мои
будущие подростки
в рудниках
и на кладбище мага.
из грубого грудь выла,
шея клала небожителям,
храпящий засевал ,
заседал молодежью.
пускай уж в метроном вонзится
небоскреб из
водяных процедур,
пускай паяльник в мечтах
как вирус,
как сутки приготовления к абсурду.