Alexander Butenin Петербург, семнадцать лет спустя

Семнадцать лет спустя: образ Петербурга в лирике А.Бутенина

"В непогоду по городу".

http://stihi.ru/2003/09/12-685

"Пустынный Петербург".

http://stihi.ru/2020/04/16/6269




Эмпатия — чувство, способное растворять время и пространство. Оно еще не любовь, но уже и не флирт, его глубина коррелирует с внутренней потребностью индивидуума быть отраженным в окружающем его мире. Чем оно сильнее, тем глубже эта потребность. При переходе в новое, более высокое качество, его можно сравнить с чистым искусством, существующим не для чего-то, а рождающимся из слов, нот, красок...Не на день, не на вкус, не на оценочную стоимость, а для заполнения пустоты, сознаний, словарей, библиотек и ментальных потребностей людей.

Выражение "любимый город" не всегда совпадает с понятием родина, еще реже с местом проживания, и иногда с большим пластом, который считается историческим, способным влиять на огромные людские аудитории и временные эпохи. Роль "второй столицы", как "второй жены" для города с высокой концентрацией искусства подспудно всегда считалось чем-то вроде пошлого оксюморона. Боль отвержения и развенчания негласно и незримо осталась не только на образе Ленинграда, Санкт-Петербурга, но и его жителей. Только живущий в этом необычном и таинственном городе может ругать его за низкое небо, свинец туч, неуютную сырость, грязные окна и еще тысячу и одну мелочь. Но попробуйте со стороны поругать эту колыбель искусства, и Вы поймете, как его любят сами горожане...

Два стихотворения написаны с разницей в 13 лет. Желание увидеть, как меняется настроение, мелодика, образная система, внутренний взгляд, инструментовка и восприятие, стало отправной точкой исследования. Оба стихотворения размещены автором в одном сборнике, посвященном городу, любимому городу.

Ранняя работа носит название "В непогоду по городу".

http://stihi.ru/2003/09/12-685

 Если к краткой форме стихотворения можно применить такую жанровую категорию, которая используется для классификации игр и программных фенечек, то по сюжету и исполнению работа напоминает лирическую бродилку. Фабула — проста, по мрачному, сырому городу бродят два бессеребренника, не имеющие ни глобальных целей ни таких же желаний. Все чем они живы, это общество другу друга, карманная мелочь на согрев в бистро и пара мятых сигарет от прохожего.

Повествование ведется от имени одного из лирических героев, который рассказывает о происходящем, как комментатор-документалист. Это делает речь живой и подвижной, потому что лирический герой неплохо оснащен: его речь является побуждением резонансного внутреннего отклика читателя, который может быть инициирован при чтении различных обращений. Они не всегда направлены к спутнику, порой через тело стиха, и к самому читателю. Этот диалог делает текст не отстраненным описанием событий, а таким закадровым разговором. Он немного напоминает советскую "Радионяню" и вообще эффект радиоэфира, который почти всегда имеет адресную транзакцию.

Перекрестное употребление косвенных обращений то к спутнику "Мы с тобой, по жизни неликвидны", "Выпьем в долг по рюмке коньяка", то к читателю "Ты не забывай, мы в Ленинграде", превращают прогулку в тройственный союз. И так неплохо стать ненавязчивым третьим в компании, не претендующей на какие-то кастовые отношения. Такой мотив напоминает встречу на один вечер, на одну поездку в поезде, на один полет в самолете или случайного собеседника в гостинице. Необязательность и в то же время ситуация "чистого листа", которыми встреченные случайно люди предстают друг перед другом, делает транзакцию общения очень теплой и доверительной. Общаться с кем-то, с кем тебя ничего не связывает — редкое удовольствие фортуны. Этим настроением насквозь пропитана миниатюра. И хотя в ее пейзажном описании сквозит чувство неустроенности и какого-то артистического безразличия, которое часто зовется художественной безбашенностью, после прочтения возникает ощущение тепла и какой-то внутренней ностальгии по неустроенности, которая создавала проблемы, но и дарила свободу.

Город в этой прогулке выглядит каким-то подвижным третьим лицом, ведь когда идешь и кажется, не только что ты идешь, а и город движется вместе с тобой, понятно, что это — оптическая иллюзия, но она все равно добавляет красок в восприятии окружения, которое не замирает в архитектуре камня, а скорее превращается в живую декорацию двух "барабанщиков".

"Нам по барабану где свернуть,
обувь все равно уже сырая,
по карманам мелочь собирая,
от кафе к бистро мы держим путь".

(авторская пунктуация)

Город врастает в настроение так же естественно, как дождь в поры асфальта, и кажется, что бредущие и его "отражения" существуют на одном горизонтальном уровне. Нет в стихотворении почти никакого упоминания о той высоте, которая для Питера является креативной метой или знаком отличия. Все в нем рядом и горизонтально, если не считать, конечно, такой высотой образ фонаря. Да и он по ходу неплохо обыгрывается фразой "по барабану", которая в русской идиоме может звучать и как "все до фонаря". Так в стихотворении звуковая мета равнодушия может перейти в визуальную. Считается вообще, что зрение и слух сильно взаимосвязаны и имеют транзакции внутренних переходов на паттернах сильной эмпатии и любви, где звук переходит в цвет и наоборот.

Отношение к городу не отражено лексически, вернее нет выраженных экспрессивных глаголов, передающих отношение к нему, но в стилистике употребленных образов, в какой-то внутренней безоружности и легкости лирического героя, недвусмысленно проглядывает то, трудно маскируемое тепло по отношению к объекту, описанному короткими, но эмоциональными словесными мазками:

"Денег нет, есть сильный недогон.
Мы гуляем как казаки Стеньки.

Улицы, проспекты, тротуары,
перекрестки, скверы и дома,
сотни дымных точек: "ШАВЕРМА",
переулки, площади, бульвары."

Бедная грамматическая рифма нисколько не снижает поэтики текста, напротив очень гармонично вписывается, как показатель речевой характеристики лирического героя, бредущего в состоянии легкой прострации и внутреннего желания ее согреть. Желание тепла, это глобальное метафизическое и даже философское понятие, которое может объяснить истоки жизни на Земле. Сюда все приходят за теплом, растения, животные, люди...Камни..Земля...Слова...

И в такой расстановке приоритетов в тексте даже отправная точка в виде "кафе и бистро", воспринимается как говорящая аллегория города "где царствует тоска". Данное определение не отдает ни холодком отчужденности, ни высокомерием богемы, это аутентичное определение, хоть как-то поясняющее цель похода. В тексте рассыпаны меты самоиронии, той шутовской традиции, помогающей преодолеть в себе самые морозные состояния. Эта ирония не уровня садомазо, как любит рефлексировать чувственная натура, перечитавшая до передоза Достоевского. Нет, это легкий стеб над собой, помогающий преодолеть многие серые будни:

"Выпьем в долг по рюмке коньяка,
как противоядие прохладе?"

"Мы с тобой по жизни неликвидны"

"Время ведь для нас давно не деньги,
времени у нас с тобой вагон".

Образ хмурого города, лишенного солнца

"Небо занавешено дождем,
солнца третий день уже невидно"

таковым при чтении не воспринимается, в силу очень теплого авторского отношения и умения рассказать о сложном просто и искренне. Создается ощущение, что светило спряталось не за портьерой серых туч, а сбежало во внутренний мир двух прохожих, думающих, что слово, может согреть сильнее, если в нем есть чувство. Это умение проецировать не ментальное, а самое настоящее реальное тепло в звуке знали еще древние. Они понимали, что волатильность звучания в зависимости от волны, на которой живет нота, может быть или светом (янь) или теплом (инь). Это вполне научно подтверждает и теория света, считающая его проявлением и волны, и материи.

Приоритетный канал передачи информации обычно прячется в глагольных формах. В стихотворении есть  пара визуальных мет:"занавешено", "не видно", подавляющее преобладание кинестетики (язык тела): "шлепаем", "гуляем", "свернуть","собирая", "держим", "выпьем", "не забывай", "царствует", "выкурим", "угостил", "отдохнем", "побредем" и одно комбинированное употребление "шлепаем", которое можно воспринять в значении внешнего звука. Таким образом, весь стих, как бы написан изнутри автора, он не отвлекает на внешние раздражители — звук и свет, а передает динамику движения двух гуляющих в почти статичном пространстве города.

Косвенно высокий ранг мегаполиса прячется в олицетворении "царствует тоска", где слово "царствует" в большей степени относится не к тоске, а скорее к городу, и тому, что он царствует с помощью этой тоски.

Мотив движения существует в стихотворении не только как передача сюжета прогулки, но и маркер настроения и внутреннего состояния. Так если в начале прогулки она совершалась на ноте бесшабашности ("шлепая по лужам"), то в последнем катрене эта экспрессия и задор снисходят до более спокойных тонов "дальше побредем". В теле стиха нет мет, указывающих на причину смены настроения, читатель знает только одно, что герои промокли и ищут, где в долг можно согреться. И судя по тому, что перелом настроения произошел именно после манифестации этого желания, оно либо не исполнилось, либо исполнилось, но не так, как хотелось...

Нельзя сказать, что в тексте город выступает как главный образ, нет, но в его подаче, как автора тоски, как носителя сырости и держателя особого времени — оба персонажа существуют как рыбы в воде, и несмотря на финальное, казалось бы немного грустное и расстроенное "отдохнем и дальше побредем", это не воспринимается пессимистически и город тоски согрет этой прогулкой, как греются комнаты от лучей весеннего солнца.

Второе стихотворение из сборника было взято по аналогии с названием, имеющим тематическое сходство и называется оно "Пустынный Петербург".

http://stihi.ru/2020/04/16/6269

Написана работа в этом году, как следует из содержания, во время, когда улицы опустели в режиме самоизоляции.

Если предыдущий текст апеллировал к читателю, то в новом варианте эта волна закрылась. Стихотворение самодостаточно, с ярко выраженными внутренними акцентами основной темы. Такая подача позволяет увидеть город невовлеченно, как  в первом случае, а отстраненно, со стороны, не через призму душевных коллизий, а через прозрачный рациональный взгляд человека, который увидел его в новом исполнении, непривычном для него и многих других. Пустые улицы крупных мегаполисов с запрятавшимися по домам жителями, чем-то напоминают страницы антиутопий, может Замятинское "Мы", может "О дивный новый мир" О.Хаксли.
Неожиданной показалась реакция лирического героя на это событие. Так может рассуждать человек, имеющий какие-то права или намерения на то, о чем он пишет.

Интересно, что первой строкой повествователь апеллирует к невидимой аудитории, которая разделяет его точку зрения. Эмоциональная окраска обращения, не сравнима с тем, первым стихотворением, потому что в ней, на смену безбашенности и самоиронии, пришло чувство уверенности. Это подкрепляется эмоционально и не только семантикой, но и графически в выборе знаков препинания.

Стоящий в конце логической единицы восклицательный знак требует восходящих интонаций и вкупе с глаголом "Уверен" создает внутренний ментальный каркас для сюжета и композиции стихотворения, который если не принуждает, то призывает читателя в рамках этой уверенности воспринимать все написанное. Тема возникает не как альтернативное для восприятия открытое повествование, а как результат творчества. Свобода луж из первого стихотворения стала отточенностью словесного мастерства, что и ведет за собой очень часть безальтернативное позиционирование собственных выводов и идей.

Смысл первого катрена в том, что пустота и безлюдье городу очень идут. Где-то на втором плане чувствуется подсознательное желание единовластного владения таким городом на правах художника, который в этой пустоте, как невеста в белом, никуда уже не денется от внимания и слов, совместного пути и создания новых паттернов жизни. Тема мастерства и зрелости на уровне семантики косвенно отражена в использовании "высокой" лексики, которая часто становится не элементом стилизации, а скорее контрамаркой для приобщения к миру муз в историческом контексте.  "как Питеру к лицу сей карантин !".

Тема отсутствия: людей, звуков, машин, — повествователем называется красотой, буквально, говориться, что это "украшает" здешние места. Интересно понять, что в данном контексте означает слово "красота". Показалось, что все описанное, то есть то, что исчезло, воспринимается как помеха для восприятия красоты города. Всего того, что в первом тексте просто перечислялось. Возможность видеть все это без мешающих взгляду  объектов и воспринимается как красота.

Первое обращение в стихотворении к тем, кто разделяет авторскую точку зрения, напоминает, что автор решил сформировать общество недовольных под лозунгом "понаехали тут". Но дело в том, что каждый осознанный эгоист, любящий некий предмет или объект, никогда этим делиться не будет, скорее всего при мнимом согласии встанет в позу оппонента, потому что любовь на два и тем более на три не делится. Эта двойственность и даже полифония раздробленности косвенно воздействует на все восприятие текста.

Тема изоляции, возвращения города внутрь, когда он как улитка, оставил снаружи только архитектуру и пустоту, продолжается реминисценцией к самой раскрученной фразе, по которой Питер можно узнать в любой маске. Фраза "В Европу замуровано окно, И в Азию забито заодно" звучит не очень тепло для проявления чувства эмпатии к дорогому городу, напротив, в словах есть некий мотив удовлетворенного злорадства, что хорошо вписывается в манере словоупотребления.

Глагол "замуровать" имеет под собой совершенно недвусмысленное явление, связанное не только со строительными манипуляциями, когда окно становится слепым, этот способ древней казни, известный и со времен именного того, кто это окно открыл. Такое слово имеет под собой скрытый негативный нарратив, указывающий на то, что изоляция и блокада Европы воспринимается как транзакция воинствующая, и то, что массовая болезнь одним из побочных своих действий подарила обрыв связи, лирическим героем воспринимается как благо, без всяких оглядок на цену болезни. Не менее воинственно воспринимается и забитое в Азию окно. Но если учесть тот факт, что туда оно вроде никогда и не открывалось, то такая постановка и Европы, и Азии в один ряд, делает их союзниками в лице ЛГ по принципу "Враг моего врага, мой друг".

Тема окна продолжается еще одним расхожим штампом "Не будут нынче флаги в гости к нам", что позволяет во всем сказанном увидеть не просто авторскую позицию, но ее политическую направленность и преломление. Флаги форточек, которые на самом деле суетой туристов, не всегда уместных и по достоинству оценивающих величие города на Неве, не будут разрывать пространство улиц и площадей на чужую символику, в эпоху Винды превратившуюся почти в проклятье. Если рассматривать электронную проекцию событий, как переход города из улиц в маленькие пещеры Винды, с ее окнами и флагами, то отсутствие на улицах крупных городов флагов других стран в большей степени выглядит не как достоинство. Выход из офлайна в онлайн, это отсутствие интерпретирует, скорее как утрату вероятностей и возможной внутренней связи. С тех пор, как изменились отношения в мире металла, это стало значимым и важным с появлением новых финансовых институтов.

Финальный катрен, после двух первых, описавших экспозицию изменений, выглядит как одическое посвящение городу, в нем лирический герой восхваляет его чистоту и изящество, артистизм и элегантность, поэтическую задумчивость и просто красоту. Перечисление слов не всегда является актом внутренним. И вспоминая первый текст, его неказистую лексику, в каком-то смысле даже бытовую и разговорную, показалось, что там для чувств хватило описания одного фонаря, а в этом перечислении, город оказался за скобками, как элемент декорации. Пропала та доверительная интонация, ушло чувство собственного бессилия, появилась воинственность и уверенность в своей позиции. Все это приходит вместе с мастерством, и вряд ли это можно отнести к уровню потерь или находок, это обычная транзакция совершенствования навыка. Поскольку материал становится податлив, пропадает внутренний маленький человек, способный сомневаться и быть услышанным. Света стало больше...

Есть непредвзятые, неподкупные внутренние критерии, которые позволяют безоценочно определить, а не выбрать, выбор здесь вообще пустое дело, так вот определить, что больше импонирует и ближе. Это память. Она не помнит мастерства, она помнит чувства.Так уж устроена поэзия. Она прощает отсутствие рифм и стоп, наличие шероховатостей и ошибок, и очень редко ту самую пустоту, которая не стала красотой.


На скриншоте автор Alexander Butenin в художественном фильме А.Германа-младшего "Довлатов".