Рассказы о войне ветерана 539

                А Т А К А  С  Х О Д У

                Повесть

                Автор повести Василь Быков

  Василь Быков, Василь Владимирович Быков(1924-2003)
(белорусс. Васіль Уладзіміравіч Быкаў).
Советский и белорусский писатель, общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны. Член Союза писателей СССР.
Герой Социалистического Труда(1984). Народный писатель Беларуси(1980).
Лауреат Ленинской премии (1986). Лауреат Государственной премии СССР(1974).
Лауреат Государственной премии Белорусской ССР(1978).

Продолжение 6 повести.
Продолжение 5 — http://stihi.ru/2020/12/04/5146

  Пилипенко забрал у бойца мой автомат, и тот уныло поволокся по траншее к своему отделению.
— Пишлы! Цветков блиндаж освоюе, — теплее сказал Пилипенко. — Такый гарный блиндаж...
Старшина повернулся и, по-прежнему обдирая палаткой стенки траншеи, узковатой для его широкого тела, напористо двинулся куда-то во мрак.
Мы прошли, может, метров двести. Траншея, виляя из стороны в сторону, тянулась по всей высоте — от склона до склона. Местами она была совсем ещё мелкой — до пояса, а кое-где даже не выше колен, на дне её и на бруствере валялись брошенные немцами лопаты, втоптанные в грязь палатки. Автоматчики из взвода Пилипенко поспешно долбили тыльную стенку — врезали ячейки для стрельбы. Немецкие, направленные в противоположную сторону, теперь были не нужны. Пилипенко начальнически прикрикивал:
— Швыдэнька, парубки! Ударять мыны — траншэя мамочкой будэ.
Он уже готовился к обороне. Конечно, немцы могли ударить, однако на том фланге, у Ванина, ещё шла перестрелка — может, стоило бы помочь ему? Правда, командир роты, кажется, о том не приказывал, а Пилипенко без приказа не имел обыкновения слишком торопиться вперёд.

  Цветкова мы нашли у входа в блиндаж, который он занавешивал палаткой. Пилипенко окликнул:
— Цветков!
— Да.
— Ось паранены.
— Кто? — подтыкая вверху концы палатки, без особого любопытства спросил Цветков.
Я назвал себя. На санинструктора моё ранение, однако, не произвело решительно никакого впечатления.
— Жди. Заделаю — посмотрим.
— Богато ранэных? — спросил старшина.
— Ерунда. Три человека. Не считая Кривошеева.
— А что Кривошэив?
— Готов – что! Перевязал — только бинты испортил.
— Кривошэив? — чего-то не мог понять Пилипенко.
— Ну. Чего удивился? Что он, от пуль заговорённый?
— Так вин же так и рвався сюды! — простодушно сказал Пилипенко. - Турнэм, кажа.
— Вот и турнули. Семь пуль в грудь — не шуточки. Ну, заходите.
— Зараза! — в сердцах бросил старшина и, вдруг повернувшись, быстро пошёл назад к своему взводу.

  Я подлез под палатку и оказался в пустом блиндаже. Здесь было темно, сильно воняло порохом, жжёным тряпьем, ещё чем-то чужим и противным. Следом в блиндаж лез Цветков.
— Не может к убитым привыкнуть. Тут ему не АХЧ.
Санинструктор имел в виду недавнюю тыловую службу Пилипенко и, кажется, вызывал меня на доверительный разговор о старшине, но я промолчал. Очень болело плечо, и я просто терял терпение: когда же Цветков доберётся до меня? А он между тем зажёг спичку, огляделся. Потом зажёг другую. Земляные стены блиндажа были сырые и голые, обрушившийся у входа пласт глины засыпал угол. Напротив у стенки валялась немецкая шинель, несколько смятых одеял. Под ногами пестрела рассыпанная колода карт. В стене оказалась маленькая полочка, на которую в землянках обычно ставят светильник. Цветков наклонился со спичкой в руках, пошарил и действительно нашёл на полу сброшенную взрывом плошку. Сдунув песок, он зажёг её, и мрак в блиндаже немного рассеялся. Санинструктор спросил о чём-то, но я недослышал, так как стоял к нему глухим ухом.
— Оглох, что ли? — крикнул он громче. — Куда тебя?
— Да вот в плечо.
— Садись на это...

  Я послушно опустился на какой-то полуразломанный ящик. Цветков скинул с себя мокрую, залубеневшую палатку и достал из ножен на поясе разведчицкий нож.
— Ты что — резать?
— А что же ещё?
— Сниму как-нибудь!
Не без его помощи я расстегнул ремень, снял сумку с магазинами, полевушку-кирзовку и одною рукой распахнул свою зелёную, английского сукна шинель. Потом, однако, стало так больно, что помутилось в глазах, и я думал, что отдам богу душу, пока он сдирал с меня эту мокрую, в нескольких местах пробитую шинель. Рукав гимнастёрки был рассечен осколком чуть пониже погона и окровавлен по самый манжет. Тут уж я не рискнул возражать, и Цветков сноровисто располосовал его ножом сверху донизу. Я только отвернулся.
— Так-так, — неопределённо приговаривал он, ощупывая рану. — Касательное осколочное. Две недели санбата.

  Только и всего! У меня же было такое ощущение, что рука пропала.
— А кость как? Цела?
— Абсолютно, Васюков.
Прислушиваясь к звукам наверху, Цветков достал из сумки широкий свёрток бинта и туго обмотал мне плечо. Затем клочком ваты вытер кровь на руке и пристроил перевязь через шею.
— Не ранение, а укус комара. Первый раз?
— Первый, — сказал я.
— Можно сказать — путёвка на отдых. Гарантия на две недели жизни.

  Я, однако, не ощущал особенной радости от этой путёвки: рана болела всё больше, тревожное предчувствие угнетало меня. По давней фронтовой привычке какая-то часть моего внимания всё время была обращена туда, наверх, ослабленный слух ловил каждый звук оттуда, со стороны немцев. Треск очередей на том склоне постепенно редел, кажется, бой прекращался. Из траншеи сюда временами доносились сдержанные голоса автоматчиков, в земле слышался тупой стук их лопат. И вдруг недалеко раздался коротенький собачий визг. Цветков, собирая в сумку свои медикаменты, удивлённо передернул бровями:
— Пулька?
Если Пулька, подумал я, значит, где-то поблизости должен быть и Ванин, которого я так и не видел после его отважного прыжка в траншею. Вскоре, однако, Пулька гавкнула ближе, послышался характерный бас Пилипенко, и у входа загремела палатка.

                Продолжение повести следует.