Ты мой пьяный, бестемный полицейский

                Влад Коптилов, Павел Бетач, Анна Иделевич


Я вас любил: любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем)


А я хочу печалить вас и очень,
при этом чуть дыханье затая,
ну, а дыханье так дышать не хочет,
и я давлюся перекисью зря...

Но не беда! Нас всех спасут престола
пресловутые больные игроки
и мы хлебнем водяры с пересолом
у устья Дейнеерисной реки.


не пей ненасравненная хертруда
у устьев речек разливанных жиж
иначе будет очень очень худо
и до сортира ты не добежишь


Сравни меня с красавицей восточной,
потом сравни себя и вровень с ней,
потом во сне в безумии ворочась
представь, что ты как прежде на коне.
Потом проснись и пей под краном воду
и брызги вниз на белый мельхиор.
Потом пиши про славную погоду
в стране в которой пишешь до сих пор.


Рук ваших не хватало мне, плеча ли,
Чтоб прислониться, опереться чтоб?
Оставь меня, царица, я в печали,
Вот Павел - с ним танцуйте вальс-Бостон)


А Павел танцевать со мной не станет,
ему не нравится тон тюли. Мне
он назначает нежное свиданье
в лучах, за гаражами, и в говне.
Но я Георг, и черен мой оболтус.
Характер бел, но черен след и слог.
Он об меня ломает стали лопасть,
а мог бы рвать невинное до ног.


ща я тебя сра- извиняюсь -вню
с поганой антипенелопой хню
что в гриву ей любиться что под хвост
даёт как хошь а там хоть холокост


Я в рифму разучилась отдаваться.
Я многое не помню из того,
что мне хотелось. В ноги то кидаться
и только, только, только одного.
И быть даже какой-то слабой тенью,
ведь даже тонкий волос их кидает.
Но стоя так под камер наблюденьем
я не умею. Камера все знает.


Приди ко мне сегодня на страницу
и может даже с папой номер два.
Я покажу, где у моей синицы
живая ножевая голова.


кохать копать! взорвать библиаптеку!
и в два смычка сыграть анчутке туш
передавай папаше номер секонд
физкультпривет с окном на муленруж


Смычок оставь. И можешь скрипку в печку.
Мне музыка иная горяча.
Попарно связанных нежнейшей речью
голодного до боли скрипача.

Шершавый твой язык и гладкий мой.
Я объясню тебе, мой милый, проще.
Я не хочу быть брошена одной
после того, как ты руками толще.

А ты всегда меня собой ведешь
и так красиво ставишь на колени.
Поблескивая узким обожжешь.
А папе два любить меня нет лени.


не пилите альты пианиста
он не крал златоключик скрипичный
отвечаю всё будет отлично
отзовись половая горнистка

дай сигнал гормонистам к атаке
чтоб звенела на сердце потомков
гормонально-астральная бомба
в исполнении хора итаки


Придете оба, будет загибать
ножки свай бетонные кровать.
Если ты сумеешь загадать,
я сумею это исполнять.


чем зайца ни корми у волка толще
но в нашем деле главное душа
что облаку стопкран то чёрту тёща
давай уже возьмёмся неспеша
за самые намоленные точки
вставай на локти ноги шире плеч
поверь овчинка стоит заморочки
царя зверей иначе не увлечь


Высылай иллюстрацию срочно!)

Не тормози! Ты сегодня как никогда.


Я еще на работе! :-) Я пишу между темной комнатой с рентгеном и инкубаторами. Я даже не разогрелась ни на градус.

Подожди, я тебя рябчиком поглажу. В метро.

Умница, Анчутка!
Лови разогревающей комплимент!)

***
пришли мне снова селфи гениталий
я не шучу в них что-то очень есть
то мимика то ракурс гениальный
то чистая бессовестная честь
шалава без базара и упрека
любовь и смерть равны добру и злу
открытая как все четыре ока
отважная как первый поцелуй


Пришли мне свой торчащий молот.
Он разогреет алый голод.
Он мне порвал белесый ворот.
Такой ведь только замусолят.


Огни открыты для нас,
неона нежная вонь,
ты в стену длинную втерт
и ждешь тревожности ласк.
Я жду дебата и пью
какой-то сна суррогат.
Когда-то нежно могла,
ты был мой Макс и мой Марс.
Твоих шагов в моей плите,
где все другие «сойдите»
с белоснежной бумаги,
молчите, не говорите,
я словно агнец крот
слепой и кроткий от низи,
голубоглазый, хриплый в капризе,
но ждущий снова нас и наш полив.
Теперь меня намочи
солью на языке,
ты мой пьяный, бестемный полицейский.

Если смешное такое
манит тебя половое,
я буду одна, кто будет слева
и справа давить тебя в поединке
и целовать во все места.

Наши подушечки пальцев касались друг друга весь вечер, весь вечер.
И дотронуться кроме как самым нежным мне нечем, мне нечем.

Моя застенчивость в силе.
Мне нездоровится, милый.
На филантропической акции снова побили.
Надеялась быть чуть отвественней или,
хотя бы, чтоб мы с тобой вместе были, развлекаясь под приспущенными тополями,
словно сошли с картины другими ролями.
Мой вид тебя ужасно раздражал.
На меня пялились и хихикали
и кто-то сжал кинжал и обрезал полы платья.
Снежно-белое волочилось, за исключением тюли,
словно уснули грация и стать,
неприкрытым телом сиять перед всеми.
Взгляни, мы в другом времени.
Обидчики вокруг.  Робкое, несовременное в нас,
но такой тут час.  Такой тут час.
Бурные чувства вызывает внешний вид,
но небрежность их комплексов не доставляет обид,
аристократическая черта неизбита,
зальются смехом, мне даже не видно кто смеется.
Неподделен гнев подающегося вперед,
он меня возьмет и кипением вод,
возмущением рот,
тот берет и тот, кто со мной идет.
Праздник напряжен,
по спине вот-вот
бусинами пот на корсет спадет.
Дальше на живот.
Ничего, что тюль липнет от презрения,
вызывает их мутным отвращение.
Ты миролюбив до шарфа вращения
вокруг шейки, пятен синих повеления,
и мой голос тих, под тобой обрывист,
а за ушком локон и присохший ирис.