ОН ПОЭТ

"ОН ПОЭТ" Воспоминания о Юрии Влодове (06.12.1932 — 29.09.2009)


Хозяина кабинета я застал нервно собирающим какие-то материалы на письменном столе.
— Что, новые притащил? — буркнул Аронов, взглянув на мои бумажки. — Я сейчас тороплюсь к главному, покажи ему — он поэт. Мотнул головой в угол комнаты и убежал.
Обернувшись в указанном направлении, я увидел человека, прижавшегося к батарее отопления. Потёртая куртка, стоптанные ботинки, грубый шарф. Остальное — точно зимняя, нахохлившаяся птица: давно не стриженные волосы, спадающие с залысины на одну сторону, узкое лицо, большой нос, согнутые в локтях, как крылья, руки, поднятые, прижатые к шее плечи, две большие маслины глаз. Еще до этого момента меня удивило и насторожило ароновское — «он поэт». Аронов никого так не называл — ни в шутку, ни всерьёз.
Я подошел, поздоровался. Незнакомец вытянул, с птичьим достоинством, из плеч голову. — Юрий Влодов! — «Грачи прилетели», сострил я в уме, не ведая, что сидящий передо мной человек именно этим словом назвал Мандельштама: «По виду грач — по слухам выкрест». — Ну, что там у тебя, показывай!
Взяв мои листики, Влодов закурил, забросил ногу за ногу и принялся читать, сопя и двигая ноздрями. Странички отлетали одна за одной. И вдруг он остановился.
— Гм, гм — про «ложку» это ты сам написал? — Влодов первый раз посмотрел на меня внимательно (это потом я узнал, что у него была своя «ложка», куда горше моей).
— Сам, — растерялся я.
— Гм, гм, — и продолжил отбрасывать странички. Задержавшись еще на нескольких, он отложил их к «ложке». — Можешь дать мне это?
— Ну, пожалуйста, возьмите, — ответил я, типа — если вам так надо. Ответил и не знал, что почти процитировал строки Влодова, только заканчивались они иначе: «Ну, пожалуйста, возьмите / сердце алое моё!»
— А ты вообще кто такой?! — грозно спросил мой странный читатель.
— Как кто?
— Ну, в смысле, чем занимаешься?
— Ты смотри, — окинул он меня с головы до ног после ответа. — А тут к Аронову ходят в основном дворники и кочегары (он же не знал, что такое мне еще предстоит), правда, многие литинститут закончили. Слушай, а у тебя есть какие-то деньги?
— Ну, какие-то есть.
— А ты не мог бы взять мне чего-нибудь перекусить, а то я сейчас не при деньгах?
— Могу... конечно, — я опять растерялся.
— Тогда пошли в столовую — она на этом же этаже. И мы вышли из ароновского кабинета, который никогда не закрывался.
В редакционной столовой «Московского Комсомольца» (далее — «МК») цены были смешные, а кормили вкусно и сытно. На раздаче я, пользуясь случаем, взял себе полный обед «с половиной».
— Что вам, Юрий?
— Возьми мне паровые котлеты с пюре.
— И всё? Может салат, кофе, пирожное?
— Только то, что сказал! — как отрезал Влодов.
Ну и тип, подумал я. Ладно, всё-таки сидит у Аронова, как у себя дома. Я же не знал, что и сидит он там, потому что дома нет, да еще страдает тяжким недугом. (Как оказалось, при опорожнении у него происходило выпадение части прямой кишки и, чтобы уменьшить частоту этой мучительной процедуры, он вбил себе в голову питаться всухомятку.) Пообедав, мы разошлись.

* * *

Через несколько недель, в общаге, я случайно открыл «Комсомольскую Правду». Там были мои стихи, отобранные Влодовым. Сказать, что я обалдел — ничего не сказать. Я почти лишился рассудка.
У Аронова, как всегда, толкалась журналистская братия и поэтическая молодёжь. Был и Влодов на своем «рабочем» месте. Увидев меня, он встал и «под Левитана» заявил:
— Внимание! Внимание! Перед нами — знаменитый на весь Советский Союз поэт Борис Кочерга!
Раздались непродолжительные аплодисменты.
Это потом, попривыкнув к влодовским приколам, я стал относиться к ним спокойно. Ну, например, входил к Аронову новый визитёр. Влодов вскакивал и провозглашал: — Лучший молодой поэт страны, сделавший в «Слове о полку Игореве» открытие мирового значения — А-а-а-ндрей Чернов! — Андрей снисходительно улыбался. Или: — Самая талантливейшая молодая поэтесса — О-ольга Чугай! — После ответа: — Юра, извини, я сегодня без бутылки, — Влодов опять нахохливался и садился возле своей батареи.
Всё это была хоть и молодая, но тёртая московская публика. А для меня — подобное приключилось впервые. Смутившись и пробормотав вроде — я это... я щас, — развернулся и побежал в ближайший гастроном. Мою сумку, наполненную недорогим спиртным и скромной закуской, народ встретил с гораздо большим энтузиазмом, чем «знаменитого поэта».
Уже хорошо подпив и осмелев, я спросил Влодова:
— Юра, а где можно почитать ваши стихи?
— Мои стихи? — Влодов почему-то удивился. Потом с прищуром посмотрел на меня и ответил: — Да здесь мою «Книгу в газете» опубликовали — возьми и читай.
«Книга в газете» на страницах «МК» представляла собой большую подборку, обязательно — с портретом автора. Удостаивались такой чести исключительно известные и маститые авторы. Ни к первым, ни ко вторым Влодов не относился, поэтому сам факт публикации его «Книги в газете» уже был любопытен.
Разыскать нужный номер «МК» труда не составило. Прочитанные стихи меня разочаровали. Это были ладно скроенные рифмовки на какие-то официальные даты и патриотические темы. Разумеется, его самого «патриотического» стихотворения советской поэзии, которое безымянно знала вся страна, там не было. («Прошла зима. Настало лето. / Спасибо Партии за это!»)
— Ну что, прочитал? — спросил Влодов в нашу следующую встречу.
— Прочитал.
— Ну и как? Вижу, что не понравилось, — и он опять хитро прищурился.
— Да нет, чего... Но какие-то они у вас ... правоверные, что ли...
Влодов улыбнулся, поднял вверх указательный палец и назидательно произнёс:
— Так газета какая — кан!-са!-мо!-лец!
Тут я уже не выдержал.
— Значит я тоже «кансамолец», если меня Аронов напечатал?
— Да какой ты кансамолец, — по-доброму прорычал Влодов, — ты у нас юный пионер. Ладно, не обижайся. Это я так... Деньги были нужны — тут неплохо платят. А стихи... Стихи мы с тобой может и почитаем. Да, ты гонорар в «Комсомолке» получил?
— Какой там гонорар — не пойду я туда.
— Ну, как знаешь... Послушай, а если я за тебя получу? Мне сейчас не помешает...
— Юра, о чем разговор!

После этого общения я не раз спрашивал завсегдатаев Аронова: а кто такой этот Влодов? Ответы были примерно одинаковы: ну-у, Влодов — это!... И всё.

* * *

«МК» не только сейчас, но и в 70-е годы была одной из популярнейших московских газет. Аронов пребывал там в спецкорах и имел какой-то особый статус. Какой именно — сказать не могу, но на работу являлся и уходил когда заблагорассудится. Как журналист, Аронов был хорошо известен читающей публике. Московское поэтическое сообщество, вплоть до высших сфер, знало и ценило его, как поэта. Тем не менее, литературные журналы Аронова не печатали. Издать поэтическую книжку в те времена он тоже не мог. Вся страна пела «Если у вас нету тёти...», но кто такой Аронов — страна понятия не имела. Сам поэт ёрничал на эту тему, но было видно, что переживает сильно, даже злится.
Тогда было принято приглашать на выступления известных людей не только через всякие официальные «общества», но и непосредственно, т.е. за денежное вознаграждение, которое вручалось в конверте. Аронова, как известного журналиста, тоже приглашали различные московские учреждения, клубы и т.п. Но он ставил условие: буду читать стихи!
В день выступления он всегда приглашал присутствовавших на тот момент в его кабинете. Человек двадцать в зале, да нас человек пять — вот и «поэтическая аудитория». Часто Аронова сопровождал Влодов. Причину этого сопровождения я понял, побывав на выступлениях. Рассказав несколько журналистских баек, Аронов начинал бубнить свои стихи. Публика, не искушенная в поэзии, уныло терпела, как на лекции общества «Знание». Когда Аронов чувствовал, что этому терпению подходит предел, он выпускал Влодова. Читал Влодов исключительно пародии и эпиграммы на известных поэтов, причём делал это с блеском. Народ балдел и ржал. В итоге подходил удовлетворённый устроитель мероприятия, вручал Аронову «конверт», и мы дружно удалялись. Аронов угощал. Что касается влодовских пародий, то писал он их, как принято говорить, «левой ногой». Приведу несколько.

АСАДОВ

Даю тебе наказ прямой:
уехал муж в командировку
и (если ты читатель мой) —
имей сноровку!


ВИНОКУРОВ

Погодок, бравый командир,
меня заставил мыть сортир.
Я драил склизкое очко.
И крыс подпольных шевеленье
меня ввергало в изумленье.
И было на сердце легко.
И на губах моих от рвенья
уж выкипало молоко...

Мужало наше поколенье!
 

СЛУЦКИЙ

Я — замполит. А дело было вот как.
На каждого — отвага, фляга, водка.
Штыков на всех — двенадцать минус два.
И — замполита голова.
Селенье Эн махало нам из плена.
седой военнопленной головой.
Один плевок назад — уже измена.
Один плевок на них — и бахнул бой.
И было так: фашисты были биты.
Солдат сипел солдату: не убит?
И, стоя, засыпали замполиты.
А я был, как известно, замполит.
 

ЕВТУШЕНКО

Я сам не свой. Я пополам раскалываюсь.
Я заблудился в собственной наивности...
Себе чужой, я жертвенно раскаиваюсь,
Как девочка, лишённая невинности...
 

* * *
 

Однажды, когда у Аронова стоял обычный галдёж, раздался телефонный звонок. Никто на это не обратил внимания (десятки звонков!), и толковище продолжалось.
— Звонил Вознесенский, — сказал Аронов. Все притихли. А разговор между ними, в передаче Аронова, был таким: — Саша, — это он, значит, у меня спрашивает, — ты считаешь, что я не поэт? — Нет, Андрей, ты поэт, еще какой поэт, — отвечаю. — Тогда скажи, я что, печатаюсь на твоей бумаге? — Нет, Андрей, на моей бумаге ты не печатаешься. — Какого же ты ... пишешь и публикуешь обо мне всякую...?! — Аронов, с победоносным видом, гордо встал. — ...И наш гений бросил трубку — га, га, га, га!
Присутствовавшие дружно и радостно подхватили — гы, гы, гы!
А не любят тут моего кумира, отметил я, но вида не подал.
Вскорости после этого случая, проходя мимо «Дома молодёжи» на Фрунзенской набережной, я наткнулся на объявление: «Встреча с молодыми московскими поэтами. Вечер ведёт Андрей Вознесенский». Как можно было не посмотреть на избранников любимого поэта? К моему изумлению, на сцене, с краешку от молодых, сидел Аронов. Когда он вышел к микрофону — стал отчебучивать ни на голову, ни на ноги. Вознесенский мягко, с улыбкой, сделал ему замечание. — Как скажешь, Андрей, — ответил Аронов. — Наше с тобой поколение дисциплинированное. Ну, ты ж знаешь...
С подчёркнутым безразличием прочитав несколько стихов, он сел на своё место и принялся демонстративно ковыряться в носу. Естественно, публика, не столько слушавшая молодых поэтов, сколько не сводившая глаз с Вознесенского, теперь уже делила своё внимание между кумиром и фавновским носом Аронова. Смотреть на этот печальный цирк было невыносимо — я встал и ушел. Однако благородство Андрей Андреича оценил. Несмотря на журналистские «каки», которые подсовывал ему Аронов со злости, Вознесенский пытался хоть как-то пропиарить своего товарища по поэтическому цеху. Очевидно, расчёт был на сам факт участия Аронова в литературном вечере совместно с Вознесенским. Но Аронов не выдержал, и это понять можно. Да что я — Аронов да Аронов? Вот, пару из моих любимых:

***
 
Что ж это ты, печальная,
Прижалася к стене?
Буквы на ней печатные,
А слова-то — не.

Приди ко мне берегом,
Поломанным садом,
Стань ко мне передом.
А к другому как?

Что ж это делается!
Нечему дивиться.
Красная девица —
Рыжая девица.

* * *

Среди бела дня
Мне могилу выроют.
А потом меня
Реабилитируют.

Пряжкой от ремня,
Апперкотом валящим
Будут бить меня
По лицу товарищи.

Спляшут на костях,
Бабу изнасилуют,
А потом простят.
А потом помилуют.

Скажут: — Срок ваш весь.
Волю мне подарят.
Может быть, и здесь
Кто-нибудь ударит.

Будет плакать следователь
На моём плече.
Я забыл последовательность,
Что у нас за чем.

Как-то я услышал от Влодова такие строки:

...Люблю тележный скрип дверей.
Люблю Петрушу, Митю, Сеню.
И потому не вознесеню,
а уж кольцовствую скорей...

Конечно же, спросил о его отношении к Вознесенскому. Он фыркнул: это не поэзия! Тогда я назвал ряд стихотворений: — Это, Юра, тоже не поэзия? — Понимаешь, — заговорил Влодов в сторону, — Вознесенский, как ножом, отчертил свою территорию. Соваться на это «поле» даже таланту — самоубийство. Возьми ты Вегина — над ним же все смеются.
Да-а, не всё, оказывается, так просто в ароновско-влодовском неприятии Вознесенского, понял я. А над «нельзя соваться на эту территорию» — задумался крепко.

* * *

Между Ароновым и Влодовым были какие-то непонятные отношения. Сказать вернее — отношений как бы вообще не было. Они даже не разговаривали друг с другом. Влодов молча заходил, садился на своё место у батареи и смотрел в окно. Аронов не обращал на него никакого внимания. Влодов на хозяина кабинета — тоже. Но с Ароновым мне всё было ясно. Нераскрытая «вещь в себе» Влодова — влекла. Я чувствовал, что приставать к нему с просьбами показать стихи — хуже себе. Нужно сказать, что Влодову достаточно было выпить с кем-либо из молодых стихописцев, как тот сразу же объявлялся его учеником. С некоторых пор ходил во влодовских учениках и я, не прочитавший ни одного его настоящего стихотворения. Выпивая в компании, Влодов на полном серьёзе информировал: у меня ученики — по всему Союзу, ты теперь тоже мой ученик! Действительно, иногда к нему приезжали, неизвестно откуда, блатного вида дядьки и таскали по кабакам.
Кроме того, у Влодова всегда была очередная пассия — писавшая стихи девушка, смотревшая на него горящим взором и бравшая на себя, насколько могла, обеспечение хоть какого-то физического существования этого человека.
Сам Влодов смотрел на всех женщин одинаково влюблённо и, казалось, неотразимо. Однажды он мне поведал, что жил в знаменитой арбатской квартире Ардовых (где часто останавливалась Ахматова) — жил якобы в качестве гражданского мужа дочери хозяина квартиры. Я за что купил — за то сейчас и продал. Вообще, Влодов любил рассказывать разные байки. Например, о том, как придя на дачу к Пастернаку, он застал там Ксению Некрасову и Виктора Бокова, которые спорили, кто из них гениальней. А в это время Пастернак копал для них на огороде картошку.
Но в ведущей влодовской теме «ученики-поклонницы» было особое имя. Знакомясь с каким-нибудь солидным журналистом или литератором, Влодов всегда представлялся так: Юрий Влодов — тот, кто сделал поэтом Мару Гриезане. И я решил начать подступы к Влодову с этой стороны.
— Юра, а можно где-нибудь почитать Мару Гриезане?
— Да где угодно — это самая публиковавшаяся в Москве поэтесса!
— А кто она такая?
— Она моя бывшая гражданская жена. Все думали, что я за неё писал. Но за неё — я не писал. Так, правил кое-что.
— А где она сейчас? — Не знаю... Уехала куда-то, кажется, в Аскания-Нова. Да-а... Она получала бешеные гонорары... Квартиру мы снимали на Горького... Любила меня безумно... — А чего она уехала? — Он опустил глаза. — Со мной разве можно жить...
Действительно, публикации Гриезане были в основных литературных журналах, включая «Новый мир». Стихи не произвели никакого впечатления. Чем так гордился Влодов — я так и не понял. Очевидно, было что-то другое, большее.
Ряд лет спустя мне довелось побывать в заповеднике Аскания-Нова. Спросил о Маре Гриезане. — Да, — ответили, — была такая. Приехала, устроилась к нам на работу, вышла замуж, родила двоих детей. Писала, кажется, роман об Аскания-Нова. И... повесилась.
У Влодова есть стихотворение, адресат которого мне неизвестен. Но когда я его вспоминаю, всегда почему-то думаю о Маре Гриезане.

* * *

 Молил. На главпочтамт писал.
Точнее, — жизнь свою спасал...

Но в марте народились воды.
А в мае травы вознеслись.
И ветер солнечной свободы
меня швырнул в живую жизнь...

Стареет всё: бетон и сталь.
И даже смертная печаль.

Уже истлело (эко дело!)
на главпочтамте письмецо.
И только чуть помолодело
твоей соперницы лицо.

* * *

В очередной раз заходя в редакцию «МК», я столкнулся с Влодовым. Его сопровождали несколько молодых ребят. — Пошли с нами, — сказал он. — Куда? — Да тут, понимаешь... один мой ученик отстоял полдня в ГУМе за югославскими сапогами, а потом продал их в два раза дороже. Нехорошо, конечно, спекуляция... Но что делать — жизнь. В общем, он приглашает. Идёшь? — И я увязался. Возле метро мы встретились с каким-то мужиком. — Куда идём? — спросил «учитель». — Как куда? В ЦДЛ! — ответил «ученик».
В те годы цэдээловские буфеты спиртное не продавали. Но по блату (не литературному, а буфетному) водку приносили в кофейниках и пили ее из чашек. Мы заняли столик в верхнем буфете. По ходу «кофепития» Влодов меня просвещал. — Вон, видишь, в шахматы играет, рябоватый такой? Это один из лучших поэтов Москвы — Валентин Хромов. — (Надо же, а я про такого и не знал.) — А за тем столиком — пьяный, видишь? Это Передреев — сильный поэт. Он, как упьётся, ходит и столы всем переворачивает: не признаю! — говорит. Недавно к моему столику подошел. Посмотрел на меня — ну и я на него посмотрел: признаю! — говорит. Но поэт, правда, сильный — не потому, что столы переворачивает.
Представлять Передреева было не надо. Кожиновско-куняевская компания «Русского чая» была мне достаточно известна. Третий «кофейник» подходил к концу. Ну, думаю, пусть подойдёт этот «сильный поэт» со своим «непризнанием». Но Передреев, к счастью, мирно задремал на своём стуле. Потом, уже самому, мне довелось наблюдать его в пьяной сцене, вызывавшей отвращение. Но сборник стихов рано ушедшего из жизни поэта Анатолия Передреева стоит на моей полке. Это одна из немногих книг, захваченных в Америку. Ничего не поделаешь: стихи и люди, их написавшие — бывает, не совпадают.
К нашему столику подошла Ольга Ермолаева. Ольгу знали — у неё уже вышла первая книжка. Влодов усадил Ольгу рядом с собой и осыпал комплиментами. Она что-то туманно отвечала, как настоящая поэтесса.
Тем временем водка кончилась, и влодовская компания «по-английски» стала таять. Исчез и Влодов. Мы остались вдвоём с Ольгой. Я сидел и молчал — искал глазами Влодова. Моя визави покрутила-покрутила пустую кофейную чашку и перешла от такого интересного собеседника к другому, оживлённому столику. Кто ж знал, что Ольга Ермолаева станет зав.отделом поэзии «Знамени» — можно было и поговорить. Но в тот вечер я думал лишь об одном: как расколоть Влодова на стихи.

***

У Аронова опять зазвонил телефон. Сняв трубку, он сделал знак, чтобы все поутихли. — Звонил Берестов. Приглашает к себе. Кто хочет — поехали! — Валентин Берестов считался тогда чуть ли не первым детским писателем. Как я потом понял, его приглашение было ответным Аронову жестом за публикацию в «МК» «Книги в газете».
Дверь открыл крупный, полный мужчина с детским лицом. Расплывшись в улыбке, эта глыба пропела высоким голосом: какие лю-ю-юди — прошу! Нас провели на кухню. Мы расселись и выставили на стол свою водку. — Ну-у, так не пойдёт, — опять пропел хозяин, — сначала надо почитать! — Ты предложил — ты и начинай, — парировал Аронов. — Как скажешь, Саша. Я сейчас учусь писать стихи — ха, ха, ха — у Андрюши (тогда молодой поэт Андрей Чернов). И Берестов прочитал несколько хороших лирических стихов. — Так, а теперь по старшинству — ха, ха, ха: Александр Аронов и далее — по кругу!

Аронов неохотно, заглядывая в блокнот, прочел что-то из нового. Я сидел предпоследним — перед Влодовым. Пока шла «читалка» молодых, у меня была возможность сориентироваться, и я понял, что читать перед Влодовым — означало закопать себя заживо.
— Наш новый молодой автор Борис Кочерга, — Аронов указал на меня. — О, а я обратил внимание на ваши стихи в «Комсомолке», — просопранил Берестов. — И фамилию запомнил. Навсегда — ха, ха, ха. Ну, давайте, почитайте нам что-нибудь!
Сделав паузу, я выдавил: — Если вы позволите, пусть моё время перейдёт Юрию Влодову.
Уговаривать меня никто не стал — все обернулись на Влодова. Медленно закурив и глубоко затянувшись, он выпустил носом дым. Разверзся низкий рокот его голоса:

* * *

Лучи последние померкли.
Леса к деревне подошли.
И — тихо-тихо, словно в церкви,
свечу вечернюю зажгли...

Загоготали где-то кони...
И по душе проходит гул, —
как будто кто на колокольне
слегка верёвку колыхнул...

Сочетание бездонной глубины голоса и текста оглушили меня. Влодов еще раз затянулся и погасил сигарету, давая понять — выступление окончено. Да продолжения и не требовалось. Кто здесь поэт — всем было ясно. Неловкое молчание затянулось. — А не пора ли нам — гм, гм — опрокинуть по рюмочке, — прервал тишину Берестов. — Жена, что там у нас сегодня на ужин?! На кухню зашла женщина и поставила на стол казан с мясом и тушеной капустой. Мы дружно навалились на водку и еду.
Прощаясь, я сказал Влодову:
— Юра, извините, мне скоро уезжать из Москвы... Выходит, стихи ваши я не почитаю...
Влодов нахмурился.
— Да... гм... Ладно, записывай адрес! Приходи завтра к вечеру, но не потемну.

* * *

Дом по указанному Влодовым адресу находился в одном из старо-арбатских переулков. Открыл дверь Влодов и провёл меня в сумеречную, пустынную комнату. Дряхлый кожаный диван, обшарпанный стол, какая-то полка на стене, окно — вся обстановка. И множество дверей, ведущих в другие комнаты.
— В этом доме жильцов нет, — сказал Влодов, — все отселены в новые квартиры. Меня временно приютил молодой поэт Х — он здесь сторожем работает. Закурить есть? — Я хлопнул по карману и достал пачку — там была одна сигарета. — Юра, не заметил, как кончились... Тут рядом гастроном — я мигом. Может бутылку прихватить? — Ну прихвати. Только сухонького, мне сегодня нельзя. Да, если можешь, возьми белый батон и немного варёной колбаски.
Открыв бутылку и «настругав» бутерброды, мы слегка выпили и закусили. Разговор шел ни о чем.
Я видел, что читать стихи Влодов не собирается, и пустился на хитрость. — Юра, вот вы говорите, что я ваш ученик? — Ну? — А какой я ученик, если слышал только одно ваше стихотворение? — А ты что, думаешь, я буду учить тебя стихи писать? Мы с тобой сидим, разговариваем. Ты спрашиваешь, я отвечаю... Значит — ученик!
Он закурил, откинулся на спинку дивана и начал читать. Самому себе.

* * *

От смутных красок смутно что-то.
Теплы жилища и тесны.
Темны, пусты листы блокнота.
Природа жаждет белизны.

Неодолимая пещерность —
в распахе облачных палат.
Яснее чувствуешь ущербность.
Острее чувствуешь талант.

Ущербен луч в бездонном небе.
Ущербна радость журавлей.
Людское слово — на ущербе
в бездонной пропасти полей.

Таятся чёрные морозы —
по-лисьи крыты сединой...
Нутро желает бренной прозы,
единой истины земной.

Прозреть. Дозреть. Придти. Без боли.
И здесь, в неслыханной глуши
вскричать... Поведать правду, что ли?!..
Да нету в поле ни души.

Я слушал не шелохнувшись . За окном стало смеркаться. Щелкнул замок входной двери, и вошел «хозяин». — Привет! — сказал Влодов. — Как дела? — Да был в «Дне поэзии»... — И что? — Ну что — показал им... — А они что? — А они показали мне...! Ладно, пойду к себе, поработаю. — И молодой поэт Х закрылся в одной из комнат. — Знаешь, — обратился ко мне Влодов, — тут ко мне должна прийти М: у меня сегодня «процедура» — будет помогать делать ванночки перед «этим». А ты пока иди. Приходи завтра в обед — у меня к тебе дело.

Влодов держал в руках с десяток машинописных листов. — Посмотри, как тебе? — это были его стихи. — Вы для публикации, Юра? — Для какой там в ... публикации! Хочу послать кому-нибудь из наших знаменитых и попросить взаймы тысячу рублей. (Тысяча рублей — это моя годовая стипендия, на которую я жил нормально.) — А зачем вам такие деньги? — Как зачем?! Я ж без документов — надо восстанавливать. Потом, жильё снять. Ну, джинсы хорошие купить, куртку приличную, кожаную... Не буду же я по редакциям в таком виде ходить. Вот тебе и тысяча рублей. Так как думаешь — кому послать? — Я мало понимал, что происходит. — Ну, не знаю... Может Евтушенко? — Тогда по Москве ходили разговоры, что Евтушенко кому-то помог, кому-то лекарство из заграницы привёз. Да и было известно, что дом он в Грузии строит — значит, человек состоятельный. — Ну ты скажешь — Евтушенко! Нет, мы пошлём Роберт Иванычу, он из них самый добрый. Видишь, — Влодов показал пальцем куда-то в сторону, — какие у него губы толстые? Ну, что, бросишь на главпочтамте — тогда я письмецо ему нацарапаю? — Конечно, брошу, Юра... — Держи! Приходи через три дня в это же время — думаю, Роберт Иванович уже ответит.
Вбросив на главпочтамте послание, я забежал перекусить в кафешку напротив. Там имелось одно, доступное по цене, блюдо с экзотическим названием — «бульон с яйцами». Жевал я свой бульон и не знал, что прямо надо мной расположена шестикомнатная квартира знаменитого поэта, которому я только что отправил письмо.

— Ну, что ответил Роберт Иванович? — строго спросил Влодов, открыв дверь. — Я вытаращил глаза — Как? Ты не разговаривал с Рождественским?! — Глаза у меня продолжали вылазить. — Да я пошутил... Вот тебе телефон — сбегай, позвони ему.
Ничего себе — позвони Рождественскому! Дрожащими пальцами я набрал в автомате номер. Ответил женский голос — это была жена поэта. Передаю содержание разговора.
— Здравствуйте! Не мог бы я поговорить с Робертом Ивановичем?
— Роберта Ивановича сейчас нет. А по какому вы вопросу?
— Я хотел узнать, получил ли он письмо от Юрия Влодова.
— Да, Юрий, Роберт Иванович получил ваше письмо. Стихи ему очень понравились. К сожалению, мы не располагаем такой суммой денег. Но Роберт Иванович готов встретиться с вами, помочь с публикациями и вообще всем, чем может.
— Извините, но я не Юрий Влодов. Юрий болен, а я выполняю его просьбу.
Голос в трубке стал сдержанней и суше.
— Тогда передайте Юрию пожелание скорейшего выздоровления. Позвонить он может в любое время.

— Юра! Победа! Его жена сказала, что он поможет вам с публикациями! — Не понял. С какими публикациями? Деньги он даёт или нет?
И до меня стало доходить.
— Юра, вы, правда, думали, что Рождественский даст вам денег?
— Я, правда, думал, — на меня смотрели детские, наивные глаза.
— Но он обещал помочь вам с публикациями!
Лицо Влодова исказила гримаса. И впервые у него прорвался знакомый мне с детства психопатический блатной надрыв:
— Пшел он ... со своими публикациями!
Влодов отвернулся, подошел к окну и уже совсем иным, каким-то потерянным тоном, произнёс:
— А может, в самом деле, он меня на орбиту выведет... — Я молча ждал, пока Влодов выкурит сигарету. Потом он подошел к полке, снял какую-то книжицу и протянул мне. — Возьми. Почитаешь — вернёшь. — Что это, Юра? — Да это Олежка (поэт Олег Хлебников) настучал мои стихи на машинке и сам переплёл несколько экземпляров. Здесь я больше не буду — ищи меня в редакции у Аронова.

* * *

Это была моя последняя встреча с Влодовым. В редакции он не появлялся. Никто о нём ничего не знал. Мне нужно было по делам уехать на месяц в Питер. Вернувшись, я спросил Аронова о Влодове. Оказалось, что всё это время его никто не видел.
— Может он на той квартире? Я назвал адрес. — Там его нет, проверяли, — ответил Аронов. Влодов исчез. Вскорости я покинул Москву.

Во время моего второго пребывания в столице — сложилось не до поэзии. На дворе и в душе была революция. В голове — обязательные дела. Если что-то писалось — откладывалось. Но у Аронова несколько раз я побывал.
— Влодов? А я откуда знаю, где твой Влодов?! В Италию уехал! - мне сказали. - В какую Италию, Александр Яковлевич?! У него ж документов нет, да и больной он... - Ну, не знаю.., — пожал плечами Аронов.

Последний звонок Аронову я сделал перед самым отъездом в Америку. Телефон молчал. По другому редакционному номеру ответили, что Аронов болен. Звонить домой я не отважился. Уже в Нью-Йорке, открыв дочернюю от «МК» русскоязычную газету «В Новом Свете» — наткнулся на некролог. В нём были такие слова: «Умер большой русский поэт Александр Аронов». Среди других стояла подпись Беллы Ахмадулиной. С Юрием Влодовым, навсегда, я простился еще раньше.

* * *

Несколько лет назад, работая над одним материалом, мне понадобились стихи Влодова. Не знаю, что заставило меня набрать в поисковике это имя. Глазам своим я не поверил: открылось несколько сайтов с присутствием Влодова, включая его персональный. Из интернета я узнал, что Влодов стал членом Союза писателей Москвы, имеет какую-никакую крышу над головой. Рядом с ним любящая (уверен!) женщина. Вышла одна, но еще прижизненная книга стихов. И название единственно верное — «Крест». Я был счастлив.

Убеждён — творчество Юрия Влодова выйдет из узкого круга к читателям и почитателям подлинной поэзии. Сам он знал об этом лучше других — иначе зачем нёс свой «Крест».

2010, "Интерлит"

P.S.
Со времени публикации этих воспоминаний на литературном сайте "Интерлит" прошло десять лет. Юрий Влодов сегодня - признанный выдающийся русский поэт. Главная заслуга в этом принадлежит вдове поэта Людмиле Осокиной (Влодовой).