Санкт - Петербург - Петрограду и Ленинграду

ПАРОДИЯ НА ОРАТОРИЮ

Действующие лица:

Мужчина — автор.

Много женщин и мужчин — хор

Скифы, печенеги, викинги, князья, цари, императоры, вожди мирового пролетариата, генеральные секретари, президенты и олигархи. — галлюцинации.





ПЕРВЫЙ АКТ



На сцене декорация комнаты, заваленной пустыми бутылкам, окурками и прочим хламом. За окном виднеется нарисованная театральным художником, запойным пьяницей Стрелниковым картина. На ней изображен какой-то мрачный зимний пейзаж. Среди сцены стоит стол с бутылками, на котором каким-то чудом поместились полная окурков пепельница и несколько исписанных листов бумаги. На стуле сидит мужчина, видимо автор, он курит и что-то в задумчивости бормочет себе под нос:

... Так что же там среди тех отголосков дней,

Осталось в памяти прокуренной моей?

И вообще, история рождается здесь как?

Налил, бухнул, курнул... и всё ништяк.

Автор, тушит окурок и тут же подкуривает самокрутку с дурью. Потом резко встаёт, и подходит к окну, долго смотрит на пейзаж за окном. Потом раздраженно произносит:

Какая серость здесь царит и скудоумие

Художник, видимо болел на слабоумие.

Пошляк и циник, видно эмигрант,

Он скрылся сразу, получив свой грант.

Подонку, здесь на исторической арене — места нет,

А мне вот надо постараться свой оставить след.

Вступает хор:

Ему сложить, пожалуй, надо историческую ораторию,

И даже, может быть, он спромогнётся на симфонию.

Как у него рождается история, что будет жить в веках?

Побольше водки, конопли — опишет он её в семи томах.



В клубах дыма появляется второй мужчина, одетый в кожаные одежды. В руке у него скифский меч акинак. Он подходит к столу и наливает из бутылки в грязный стакан. Выпивает и поёт:

Бом, бим, бом, терлим бим, бом,

Мы выпьем, снова и опять нальём.

За царство скифское я песню пропою,

И золотую пектораль с другим царём скую.

В ней укажу в своём дворце сокрытый клад,

Потомок, что найдет его — обрадуется гад.



Автор, стоящий у окна, замирая прислушивается к чему-то и, потом, опять начинает бубнить:

Услышал я, закрыв свои глаза от неги,

Шум битвы и как стонут скифы-печенеги...

Виват, победам скифским всем — виват!

Здесь не мешало б, даже вставит мат.

Выпускает очередной клуб дыма и, подойдя к столу, диктуя самому себе, пишет на листке:

Недели, месяца, года — весь исторический тот ряд
Я к предкам уведу и возвращу их всех назад...

Деянья их судить и вспомнить нам здесь стоит,
Того глядишь и нас немного честью слава удостоит.

Вступает хор:

Ему сложить, пожалуй, надо историческую ораторию,

И даже, может быть, он спромогнётся на симфонию.

Как у него рождается история, что будет жить в веках?

Побольше водки, конопли — опишет он её в семи томах.



Дописав мужчина, налил себе вина, выпил и отошел курить к окну. Выпустил клуб дыма, и картина за окном начала оживать — по заснеженному полю помчалась монголо-татарская конница. В клубах дыма появляется мужчина. Одет он в как монгольский воин. В руке у него кривая сабля. Он подходит к столу и наливает из бутылки вгрязный стакан. Выпивает и поёт:

Вышли мы все из степного народа,

И потому нам дорога степей свобода.

Несём культуру людям мы в Европу,

А кто не с нами — пусть проваливает в жопу!



Автор, стоящий у окна, прислушивается к чему-то и, потом, выпустив облако табачного дыма, опять начинает бубнить:

В степных просторах слышится мне речь родная,

В Европу прёт, на всех парах, орда Чингиза удалая.

Потом мужчина, чтобы не упустить мысль, быстро подходит к столу, наливает из бутылки и диктуя себе, с жаром пишет на бумаге:

Московией навечно суждено им славно править,

Мой долг себя, орду, Чингиза и Россию славить.

Чингиз, я твой потомок и вассал,

Тебе, талант я свой сейчас отдал.

Тобой по праву, здесь гордится мать-Россия.

От рабства твоего у нас гужбан и эйфория.

Орды Чингиза нравится нам всем уклад,

Он всей братве, внатуре, кровный брат.

Виват, братан, тебе от нас виват!

От вас пошел исконно русский мат.

Вступает хор:

Ему сложить, пожалуй, надо историческую ораторию,

И даже, может быть, он спромогнётся на симфонию.

Как у него рождается история, что будет жить в веках?

Побольше водки, конопли — опишет он её в семи томах.



В клубах дыма появляется третий мужчина, одетый в кольчугу с рогатым шлемом на голове и мечом в руке. Он подходит к столу — наливает из бутылки вгрязный стакан. Выпивает и грозно поёт:

Там, тарам, тарам, тан, тан...

Мы захватим много стран...

Берегись честной народ,

Викинг с севера на вас прёт.

Автор, стоящий у окна, прислушивается к чему-то и, показывая кому-то, что-то, якобы, за ним, опять начинает бубнить себе под нос:

Пришли на Русь к нам иноземцы,

Не то хохлы, а может даже немцы,

И начали окраину делить и разделять,

Сказать что можно?Проеб их в душу мать!

Выпускает очередной клуб дыма, шатаясь, подходит к столу, падет на стул и, диктуя самому себе, пишет на листке:

Деянья их туманны и зело кровавы

Такие уж в то время были нравы.

Ходил с мечом на брата — кум и брат,

Рубили головы всем людям невпопад.

Хоть без воды и с неба будет камнепад.

Кровавый сабантуй устроить каждый воин рад.

А тут на Русь народные крещенья с князем подоспели...

И боги праотцов с днепровских круч в реку слетели.



Мужчина не торопясь забивает новый косяк и, подкурив его, встает из-за стола. Подойдя к окну, он выпускает облако табачного дыма и оживленно бормочет себе под нос:

Гуляй рванина в кабаках от гривны до рубля,

Царь бросил взор, со стен московского Кремля.

Московию назвал Российской он империей,

И расхерячил шведов всех своею артиллерией.



В облаках табачного дыма появляется одетый в камзол, с трубкой в руках мужчина, он набивает свою трубку табаком и затягивается и, выпустив дым, говорит речитативом:

По берегу гуляя у Балтийских стылых волн,

Решил я: «Здесь будет град мой Питер заложен,

С него в Европу прорублю большое я окошко,

И насую ***в, тем европейцам полное лукошко

Ужо я покажу боярам грёбаную, европейскую свободу,

Побрею бороды — во благо своего забитого народа.

Отдам детей их в европейскую морскую, флотскую науку,

А дочерей в публичные дома, достаточно терпеть им скуку».



ВТОРОЙ АКТ

Пейзаж за окном меняется. По морю плывут парусные суда, и туманно виднеется город. Видимо в перерывах между запоями художнику Стрелникову, всё-таки удалось закончить свою картину-марину, над которой он работал последние пять лет. Автор всматривается в туманную даль, хочет что-то рассмотреть в том город. И вдохновленный внезапно нахлынувшей мыслью, спешит к столу и начинает лихорадочно писать на бумаге.

Царю, народ свой в хомут, как-то, удалось запрячь,

И понеслась убогая Россия по ухабам в ту Европу вскачь.

И триста лет Романовы своей Россией стали править

И все года — они Европе той мозги пыталась вправить.

Войной ходили, с нею воевали. Немного, правда, торговали,

Пока самим им в феврале по шапке Мономаха лихо дали.

Вступает хор:

Ему сложить, пожалуй, надо историческую ораторию,

И даже, может быть, он спромогнётся на симфонию.

Как у него рождается история, что будет жить в веках?

Побольше водки, конопли — опишет он её в семи томах.



Автор встаёт из-за стола и начинает лихорадочно ходить по комнате, потом подходит к окну и всматривается в туманную даль. Пейзаж за окном окрасился в кроваво-багрянные тона, в городе пылают костры и виднеются люди с винтовками, красными флагами и транспарантами на которых написано «Долой войну!», «Хлеба и зрелищ!», «Свобода или смерть», «Долой всех!» В комнате, среди табачного дыма, замелькал человек в кургузом пальто, с фуражкой в руке, он истерически — то ли кричит, то ли поёт:

Стою на броневике с фуражкой в пальто, налегке, я обутый,

Товарищи, я Ленин, как вы — царизмом по ссылкам в задницу пнутый,

Долой всех сатрапов! Землю народу. Советам всю власть,

Доколе нас будут, товарищи, во имя царей на фронтах убивать?

Закончим войну, отберём у буржуев всю землю, заводы и власть.

Доколе они на нашем хребту будут жировать и пьянствовать всласть!?

Все на баррикады. Даёшь нам всю власть до капли... и точка.

План ГОЭЛРО, Магнитка, ГУЛАГ — вот к коммунизму цепочка!



Пейзаж за окном снова меняется, видны взрывы, слышна канонада. По полю — лава на лаву — скачут всадники и с тачанок строчат пулемёты. Слышны истошные вопли: «Ура-а-а!! Даёшь!! Ешь макарёшь!!»... и льётся песня...

«Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Прощайте, родные!

Прощайте, семья!

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»



 В табачном дыму появляется силуэт усатого грузина. Грузин одет в полувоенный френч, но с погонами генералиссимуса, в руке он держит трубку. Долго её держит, видимо думает мысль, потом раскуривает трубку и пафосно изрекает свою надуманную мысль:

Прошли года, исчезли царские столетья,

Мы победили кулаков, фашистов лихолетье

Народ наш выстоял, сковав свою Победу,

Ура мене! Я на коне в историю, как Македонский въеду.

Принял страну я с ложко-сошкой деревянной,

С Москвой и экономикой патриархальной,

А оставляю я своим потомкам мирный атом.

Так хочется пройтись по всем пендосам матом,

А может взять и скинуть им на головы бомбешку,

И превратить их сраную державу в головешку!?

Ведь не оценят ратный подвиг мой потомки... Скоты!

Загнать бы всех их в лагеря и тундры вечной мерзлоты.



Неожиданно в табачном дыму появилась круглая как колобок голова в соломенной шляпе с початком кукурузы в руке, ставит на стол бутыль мутного самогона-первача, наливает, выпивает и, грозно, начинает петь:

Кончай, грузин, здесь колотить свои понты,

Провалюй в ад, готовы там тебе с угля манты.

Культ личности он, понимаешь, здесь развёл,

А сам как был, так и остался глупым тем ослом,

Ужо погодь... Тебя мы с Мавзолея-то турнём.

Даешь — партийную ревизию и кукурузу на поля!

А в хлеб народу здесь пойдет и с отрубями конопля.

Догоним и перегоним пятилетками своими мы Америку

И не посмотрим, на либерастов и пендосов мы истерику..

И, вообще, наши дети уже будут жить при коммунизме,

Сколько можно уже здесь строить этот социализм...?



Автор подходит к столу и, устало, шлёпнувшись на стул, с подозрением смотрит на бутыль самогона. Задумчиво молчит, потом махнув рукой, как бы приглашая невидимого собеседника присоединиться к творческому процессу, наливает самогон в свой стакан и с отвращением его выпивает... опять наливает и опять выпивает. Потом задумчиво сворачивает из окурков «козью ножку» и, подкуривая её, начинает писать:

Минуло уж на матушке Земле полсотни лет,

А толку здесь от «кукурузника», и не было, и нет.

Пришел бровастый секретарь в кремлёвские чертоги,

И вытер об агрария-мечтателя свои загаженные ноги.

Пришел в страну застой. И водка с пивом потекли рекой.

И стали люди жить и наживать свой капиталв застой.

Вступает хор:

Ему сложить, пожалуй, надо историческую ораторию,

И даже, может быть, он спромогнётся на симфонию.

Как у него рождается история, что будет жить в веках?

Побольше водки, конопли — опишет он её в семи томах.



Автор кончает писать, устало отбрасывается на спинку стула, некоторое время неподвижно сидит, потом наливает в стакан самогона, выпивает и, поднимаясь, идёт к окну. А там уже шумит и колышется транспарантами «Пьянству — бой!» перестройка и сухой закон. Подкурив свой окурок, автор внимательно всматривается в тот урбанистический пейзаж и не замечает, как в табачном облаке появляется холеный хлыщ с родимым пятном на голове. Он брезгливо отодвигает бутыль самогона и, достав с чемоданчика бутылку виски, ставит ее на стол. Брезгливо наливает в стакан и, выпив, закуривает. Покурив, снова выпивает и начинает петь:

Мне здесь судьбой дано стать у кормила власти,

Другой бы водку пил, ****ей долбил и жил во сласти...

Я не такой — страну поставлю на дыбы, устрою перестройку,

Во что бы то ни стало: закончу коммунизма стройку,

А всех коррупционеров и воров отправлю на помойку.

Как Пётр царь, начну в стране глобальную я новостройку.



Автор возвращается к столу и с видимым удовольствием берёт в руки бутылку виски. Он внимательно её рассматривает и даже зачем-то нюхает. Оставшись довольным осмотром, он наливает полный стакан и махом его выпивает. Потом впадает в раж и, что-то бормоча, начинает быстро писать на бумаге:

И с той поры, до наших дней, совки-секретари обогащаются,

В крови друг друга топят. Стараются -искусно извращаются,

Страну Советов развалили по скудоумию до основания.

Народ, забросив в нищету, на грань поставив выживания...

Одни двухглавого орла на герб пришпилили в отчаянии,

Другие на трезубе бросилися в независимое плавании,

А треть и четвертые — те сразу бросились в объятия НАТО,

Насрав на чувства и амбиции обидчивого северного брата.

Который, сам один, в войне великой победил фашизм,

И начал возрождать в своей стране опять социализм.

Не захотели бывшие соседи партократы-генсекретари,

Делить с «освободителем» свои доляры, гривны и лари.

«Пошли вы в задницу, все со своим союзом азиатских стран,

Дороже нам Евросоюз его культура и цивильный автобан».

Как тут обиделся, как закипел тот северный сосед и «брат»,

Пошел с войной, послал свои войска и «ихтамнет» солдат.

В тех странах оккупировал куски он нефтеносных территорий,

На остальные страны проложил маршрут ракетных траекторий.

Вступает хор:

Ему сложить, пожалуй, надо историческую ораторию,

И даже, может быть, он спромогнётся на симфонию.

Как у него рождается история, что будет жить в веках?

Побольше водки, конопли — опишет он её в семи томах.



В облаках табачного дыма появляется небольшого роста человечек в головном уборе Наполеона, вдали слышен колокольный набат. Человечек достаёт из своего чемоданчика красную кнопку, допивает оставшееся в бутылке виски и торжественно поёт:

«Давно, понимаешь ли, надо приструнить всех тех подонков

Что мир наш видят с небоскрёбов, лимузинов и шезлонгов

Давно российский наш солдат в Индийском океане не купался,

И сексом с иностранками и иностранцами, в Европе он не занимался.

Доколе будем мы терпеть в Крыму разгул фашизма и неонацизма?

Пора нам защитить крымчан от украинского "бандеробандитизма".

Все как один мы встанем под ружье — отсеем семена от плевел...

Весь мир в труху, войдем мы в рай, а мир весь превратится в пепел!!»



Вступает хор:

Ему сложить, пожалуй, удалось здесь историческую ораторию,

И даже, может быть, спромогся автор на симфонию.

Как у него родилася история, что будет жить в веках?

Побольше водки, конопли — он описал её, пока, в стихах.



Опускается занавес. Звучат бурные аплодисменты, местами переходящие в овации. Слышатся крика "Браво!!" "Бис!!" "Автора!!" На сценические подмостки выходит вся труппа, которая принимала участие в  постановке оратории. А в кулисах обнявшись рыдают от счастья полуобнаженная Мельпомена, режиссер-постановщик и автор. Премьера удалась. Вот за это мы и любим театр.