Сны. Картина N 8. Генрих Гейне

«Книга песен», Юные страдания, 1817-1821, Сны. Картина № 8

Buch der Lieder, Junge Leiden, 1817–1821, Traumbilder, № 8

Вольный перевод с немецкого.


Покинув дом любезной госпожи моей,
Я погрузился в жуткий полуночный мрак.
Иду у церкви, меж кладбищенских аллей,
А мне надгробья шлют немой, призывный знак.

Они манят меня к могиле менестреля -
Во мраке вижу там я лунное мерцание.
Вдруг шёпот: «Брат, к тебе иду из подземелья!»
И бледный кто-то мне явился на свидание.

Да это менестрель из пропасти возник.
На свой высокий он могильный камень сел,
Струн цитры звончатой коснулся в тот же миг,
И резким голосом пронзительно запел:

«Эй! Не забыли вы ту старую балладу,
Что жгла когда-то грудь своей руладой,
Вы – струны,  муки льющие на кровь? 
Она для ангелов – небесная отрада,
Дух Тьмы её зовёт – исчадье ада,
А люди имя дали ей – любовь!»

Когда последний тон мелодии затих,
Всё оживилось над могилами вокруг.
К певцу слетелась стая призраков седых.
В ночи раздался голосов их резкий звук:

«Любовь! Любовь! Нас эта сила
В постель сырую уложила,
Нещадно нам закрыла очи.
Эй, что кричишь ты тут средь ночи?»

Все привидения завыли, загалдели.
Они и плачут и надрывно причитают,
Паря кругами над главою менестреля.
А тот опять по струнам дерзко ударяет:   

«Великолепно! Браво! Браво! Я вам рад!
Для всех вас будто прогремело, как набат,
То вечно магией окутанное слово!
Из года в год лежим, что мыши в норах, тут.
Так пусть сегодня ночью снова  оживут
В нас чувства радости, веселья удалого!
Вы посмотрите только, здесь одни ли мы?
Эх, были глупыми тогда у нас умы,
Но из любви проснулась ненависть теперь!      
Пусть развлечений не покажется нам мало,
Откроет честно каждый, как сюда попал он.
Как сгрыз в охоте на любовь его сам зверь.»
 
Тут кто-то  тощий, лёгкий, будто ветерок,
В серёдку круга вплыл и жалобно изрёк:

«Я подмастерьем был когда-то у портного
С иголкою и ножницами, братцы.
Я был проворней, расторопнее иного
С иголкою и ножницами, братцы.
Но появилась вдруг того портного дочка
С иголкою и ножницами, братцы,
И раскромсала мне всё сердце на кусочки
Иголкою и ножницами, братцы.»

Расхохотались все – не знать им больше мук!
Спокойный, строгий вплыл второй рассказчик в круг:

«Злой Ринальдо Ринальдини,
Шиндерханно, Орландини
И, конечно, Карло Моор*
У меня вошли в фавор.

К чести я сказать имею,
Был влюблён, как те злодеи.
Этот чудный женский лик
Крепко в голову проник.

Ох, рыдал я по зазнобе,
Стал безумному подобен.
И меня попутал бес -
Я в карман к соседу влез.

Не унял слёз жгучих этих.
Вот решил платком стереть их,
Что сосед носил с собой.
Тут свистит городовой.

И, как у филёров* «в моде»,
Осрамил при всём народе.
А потом, не стану лгать, я
Пал в тюремные объятья.

Но и там всё в муках бился
До тех пор, как мне явился
Дух Ринальдо. И с собой
Взял меня он в мир иной.»

Расхохотались все – не знать им больше мук!
С лицом накрашенным вплыл третий призрак в круг:

«Я был когда-то королём подмостков.
О, как любовников играл тогда умело!
«Вы, Боги!» мог кричать истошно, хлёстко.
От вздохов «Ах!» моих вся публика немела.

Роль МОртимера* я играл с фурором.
Ну а Мария* там была такой красивой!
Блистая, вжился в роль свою. Но скоро
Меня отвергла королева горделиво.

Вот как-то раз, в отчаяньи безмерном
Воскликнул пламенно: «Мария, ты святая!»
Схватил кинжал, и в грудь им ударяя,
Чуть глубже тело я пронзил своё, наверно.»

Расхохотались все – не знать им больше мук!
В одежде белой вплыл четвёртый призрак в круг:

«Профессор с кафедры болтает нудно что-то,
А на меня напала сладкая дремота.
Но было б мне приятней в сотню раз
У дочки миленькой его вздремнуть сейчас.

Она нередко мне в окне кивала нежно.
Цветочек, лучший из цветов! Мой свет надежды!
Но вот однажды тот цветочек всё ж сорвал
Один засохший, но богатенький нахал.

Я проклял женщин, проклял всех богатых гадов.
Напиток сделал из вина и травных ядов.
Тут познакомил нас со Смертью горький хмель,
И выпил я на брудершафт с ней тот коктейль.»

Расхохотались все – не знать им больше мук!
С петлёй на шее выплыл пятый призрак в круг:

«Отпив вина, хвалился граф, что очень он богат:
Не счесть камений дорогих, и дочка – просто клад.
Какое дело, милый граф, мне до цветных камней?
Вот юной доченьки твоей, уж правда, нет милей. 

Хранил свои богатства граф за тысячей замков.
Немало слуг их берегли от взглядов чужаков.
Какое дело мне до слуг и до замков в дверях?
Я вверх по лестнице полез. Не ведом был мне страх.

И, поднимаясь  в вышину, к заветному окну,
Вдруг слышу - злая брань внизу пронзает тишину.
«Мой милый друг, не торопись, нам по пути с тобой.
Я тоже всей душой люблю тот камень дорогой.»

Насмешек высыпав ушат, хватает граф меня,
С ним обступила слуг толпа, ликуя и дразня.
«Каналья, тысяча чертей, услышьте, я - не вор,
И за своей любимой лишь забрался в этот двор!»

Но объяснения мои все были ни к чему.
Верёвка быстренько нашлась к несчастью моему.
И с удивленьем по утру, очнувшись ото сна,
Меня, подвешенным, в петле увидела она.»

Расхохотались все – не знать им больше мук!
И с головой в руке шестой вплывает в круг:

«С невестой как-то раз нешуточно повздорив,
Надумал я себя охотою развлечь.
Брожу с ружьём в лесу, и тут, пророча горе,
Ворона сверху прокричала: «Рррубить с плеч!»

«О, хорошо бы подстрелить мне голубочка,
И принести его невестушке своей», -
Так размышлял я под раскидистым кусточком,
Надеясь выследить желаемый трофей.

Вдруг воркованье слышу – радость полнит душу.
«Быть может это голубки? Так не спугни же!»
Я взвёл курок, подполз тихонечко поближе.
Кого же вижу? Не мою ли дорогушу?

Узнал я лик своей невесты молодой,
И ворковала там в чужих объятьях детка.
Но я - охотник, и стреляю очень метко.
Одно мгновение... В крови соперник мой...

Я помню всё:  плелась толпа, звучали стоны,
А впереди всех шёл палач, сжимая меч.
Меня на казнь вели. И снова та ворона
Прокаркала злорадно: «Рррубить с плеч!»
   
Расхохотались все – не знать им больше мук!
И вот опять наш менестрель вплывает в круг:

«Что ж, пел  я песенку сегодня вам, друзья,
Но не дано звучать ей вечно на устах .
Когда от песен уж сердца разбиты в прах,
Им замолкать пора приходит, знаю я!»

На это призраки, сильней расхохочась,
Вдруг закружили стаей, бледны и бескрылы.
Тут бьют куранты на церковной башне «час»,   
И все немедля с воем рухают в могилы.



*
Ринальдо Ринальдини – разбойник, литературный герой

Шиндерханнес – (Йоханнес Бюклер нем. Johannes B;ckler, Schinderhannes) — немецкий преступник. Его прозвище означает Ганс-живодер.

Ротилио Орландини - монах и разбойник.

Карл фон Моор - разбойник, с бандой терроризировал местное население грабежом и вымогательствами.

Филёр - (фр. fileur, от filer — выслеживать) — сыщик, полицейский.

Мортимер, Мария - вероятно имеются в виду герои трагедии Ф. Шиллера  «Мария Стюарт».


Оригинал:

Traumbild Nr. 8. Heinrich Heine


Ich kam von meiner Herrin Haus
Und wandelt in Wahnsinn und Mitternachtgraus.
Und wie ich am Kirchhof vor;bergehn will,
Da winken die Gr;ber ernst und still.
 
Da winkts von des Spielmanns Leichenstein;
Das war der flimmernde Mondesschein.
Da lispelts: Lieb Bruder, ich komme gleich!
Da steigts aus dem Grabe nebelbleich.
 
Der Spielmann wars, der entstiegen jetzt,
Und hoch auf den Leichenstein sich setzt.
In die Saiten der Zither greift er schnell,
Und singt dabei recht hohl und grell:
 
Ei! kennt ihr noch das alte Lied,
Das einst so wild die Brust durchgl;ht,
Ihr Saiten dumpf und tr;be?
Die Engel, die nennen es Himmelsfreud,
Die Teufel, die nennen es H;llenleid,
Die Menschen, die nennen es: Liebe!
 
Kaum t;nte des letzten Wortes Schall,
Da taten sich auf die Gr;ber all;
Viel Luftgestalten dringen hervor,
Umschweben den Spielmann und schrillen im Chor:
 
Liebe! Liebe! deine Macht
Hat uns hier zu Bett gebracht
Und die Augen zugemacht -
Ei, was rufst du in der Nacht?
 
So heult es verworren, und ;chzet und girrt,
Und brauset und sauset, und kr;chzet und klirrt;
Und der tolle Schwarm den Spielmann umschweift,
Und der Spielmann wild in die Saiten greift:
 
Bravo! bravo! immer toll!
Seid willkommen!
Habt vernommen,
Da; mein Zauberwort erscholl!
Liegt man doch jahraus, jahrein,
M;uschenstill im K;mmerlein;
La;t uns heute lustig sein!
Mit Vergunst -
Seht erst zu, sind wir allein? -
Narren waren wir im Leben
Und mit toller Wut ergeben
Einer tollen Liebesbrunst.
Kurzweil kann uns heut nicht fehlen,
Jeder soll hier treu erz;hlen,
Was ihn weiland hergebracht,
Wie gehetzt,
Wie zerfetzt
Ihn die tolle Liebesjagd.
 
Da h;pft aus dem Kreise, so leicht wie der Wind,
Ein mageres Wesen, das summend beginnt:
 
Ich war ein Schneidergeselle
Mit Nadel und mit Scher;
Ich war so flink und schnelle
Mit Nadel und mit Scher;
Da kam die Meisterstochter
Mit Nadel und mit Scher;
Und hat mir ins Herz gestochen
Mit Nadel und mit Scher.
 
Da lachten die Geister im lustigen Chor;
Ein Zweiter trat still und ernst hervor:
 
Den Rinaldo Rinaldini,
Schinderhanno, Orlandini,
Und besonders Carlo Moor
Nahm ich mir als Muster vor.
 
Auch verliebt - mit Ehr zu melden -
Hab ich mich, wie jene Helden,
Und das sch;nste Frauenbild
Spukte mir im Kopfe wild.
 
Und ich seufzte auch und girrte;
Und wenn Liebe mich verwirrte,
Steckt ich meine Finger rasch
In des Herren Nachbars Tasch.
 
Doch der Gassenvogt mir grollte,
Da; ich Sehnsuchtstr;nen wollte
Trocknen mit dem Taschentuch,
Das mein Nachbar bei sich trug.
 
Und nach frommer H;schersitte
Nahm man still mich in die Mitte,
Und das Zuchthaus, heilig gro;,
Schlo; mir auf den Mutterscho;.
 
Schwelgend s;; in Liebessinnen,
Sa; ich dort beim Wollespinnen,
Bis Rinaldos Schatten kam
Und die Seele mit sich nahm.
 
Da lachten die Geister im lustigen Chor;
Geschminkt und geputzt trat ein Dritter hervor:
 
Ich war ein K;nig der Bretter
Und spielte das Liebhaberfach,
Ich br;llte manch wildes: Ihr G;tter!
Ich seufzte manch z;rtliches: Ach!
 
Den Mortimer spielt ich am besten,
Maria war immer so sch;n!
Doch trotz der nat;rlichsten Gesten,
Sie wollte mich nimmer verstehn. -
 
Einst, als ich verzweifelnd am Ende:
"Maria, du Heilige!" rief,
Da nahm ich den Dolch behende -
Und stach mich ein bi;chen zu tief.
 
Da lachten die Geister im lustigen Chor;
Im wei;en Flausch trat ein Vierter hervor:
 
Vom Katheder schwatzte herab der Professor,
Er schwatzte, und ich schlief gut dabei ein;
Doch h;tt mirs behagt noch tausendmal besser
Bei seinem holdseligen T;chterlein.
 
Sie hatt mir oft z;rtlich am Fenster genicket,
Die Blume der Blumen, mein Lebenslicht!
Doch die Blume der Blumen ward endlich gepfl;cket
Vom d;rren Philister, dem reichen Wicht.
 
Da flucht ich den Weibern und reichen Halunken,
Und mischte mir Teufelskraut in den Wein,
Und hab mit dem Tode Smollis getrunken, -
Der sprach: Fiduzit, ich hei;e Freund Hein!
 
Da lachten die Geister im lustigen Chor;
Einen Strick um den Hals, trat ein F;nfter hervor:
 
Es prunkte und prahlte der Graf beim Wein
Mit dem T;chterchen sein und dem Edelgestein.
Was schert mich, du Gr;flein, dein Edelgestein?
Mir mundet weit besser dein T;chterlein.
 
Sie lagen wohl beid unter Riegel und Schlo;,
Und der Graf besold;te viel Dienertro;.
Was scheren mich Diener und Riegel und Schlo;? -
Ich stieg getrost auf die Leiterspro;.
 
An Liebchens Fensterlein klettr ich getrost,
Da h;r ich es unten fluchen erbost:
"Fein sachte, mein B;bchen, mu; auch dabei sein,
Ich liebe ja auch das Edelgestein."
 
So sp;ttelt der Graf und erfa;t mich gar,
Und jauchzend umringt mich die Dienerschar.
"Zum Teufel, Gesindel! ich bin ja kein Dieb;
Ich wollte nur stehlen mein trautes Lieb!"
 
Da half kein Gerede, da half kein Rat,
Da machte man hurtig die Stricke parat;
Wie die Sonne kam, da wundert sie sich,
Am hellen Galgen fand sie mich.
 
Da lachten die Geister im lustigen Chor;
Den Kopf in der Hand, trat ein Sechster hervor:
 
Zum Weidwerk trieb mich Liebesharm;
Ich schlich umher, die B;chs im Arm.
Da schnarrets hohl vom Baum herab,
Der Rabe rief: Kopf - ab! Kopf - ab!
 
O, sp;rt ich doch ein T;ubchen aus,
Ich br;cht es meinem Lieb nach Haus!
So dacht ich, und in Busch und Strauch
Sp;ht rignsumher mein J;geraug.
 
Was koset dort? was schn;belt fein?
Zwei Turtelt;ubchen m;gens sein.
Ich schleich herbei, - den Hahn gespannt, -
Sieh da! mein eignes Lieb ich fand.
 
Das war mein T;ubchen, meine Braut,
Ein fremder Mann umarmt sie traut -
Nun, alter Sch;tze, treffe gut!
Da lag der fremde Mann im Blut.
 
Bald drauf ein Zug mit Henkersfron -
Ich selbst dabei als Hauptperson -
Den Wald durchzog. Vom Baum herab
Der Rabe rief: Kopf - ab! Kopf - ab!
 
Da lachten die Geister im lustigen Chor;
Da trat der Spielmann selber hervor:
 
Ich hab mal ein Liedchen gesungen,
Das sch;ne Lied ist aus;
Wenn das Herz im Leibe zersprungen,
Dann gehen die Lieder nach Haus!
 
Und das tolle Gel;chter sich doppelt erhebt,
Und die bleiche Schar im Kreise schwebt.
Da scholl vom Kirchturm "Eins" herab,
Da st;rzten die Geister sich heulend ins Grab.