Солженицыну

Изрезан росписью морщин,
со лжою спорит Солженицын,
идет свистеж по заграницам,
а мы обугленно молчим.
И думаем — на то и гений,
чтоб быть орудием добра,
и слава пастырю пера,
не убоявшуся гонений.
В ночи слова теряют вес,
но чин писателя России
за полстолетия впервые
он возвеличил до небес.
Чего еще ему бояться,
чьи книги в сейфы заперты,
кто стал опорой доброты,
преемником яснополянца.
Кто, сроки жизни сократив,
раздавши душу без отдарства,
один за всех на государство
казенной воли супротив.
Упорствуют, а ты упорствуй
с ошметком вольности в горсти
и дружбой правнуков сласти
свой хлеб пророческий и черствый.
Лишь об одном тебя молю
со всем художническим пылом:
не поддавайся русофилам,
на лесть гораздым во хмелю.
Не унимайся, сочинитель,
во лбы волнение вожги,
в Кремле артачатся вожди —
творит в Рязани Солженицын.
И то беда, а не просчет,
что в скором времени навряд ли
слова, что временем набрякли,
Иван Денисович прочтет.