Свобода

Я находился на автобусной остановке, ожидая автобус номер 98. Рядом со мной метрах в пяти стояла ещё пара человек. Каждый ждал своего автобуса. И тут ко мне обратились наши доблестные полицейские войска и стали наносить мне глубокое поражение вопросом: "Почему я нахожусь на автобусной остановке без маски?". Маска у меня была. Как раз в эту трагическую минуту я заметил приближающийся автобус с нужным мне 98 номером и попытался объяснить полиции, что мне пора ехать. Однако, полицейские отважно преградили мне путь к спасению и не дали возможности войти в транспортное средство, чтобы, торжествуя, уехать.
Наоборот, я был препровождён в микроавтобус и заключён в него раз и навсегда под надзор бдительной вооруженной пистолетами и дубинками полиции. Меня повезли в полицейский участок. Свобода моя была резко ограничена. Поскольку в последние дни я испытывал большие трудности в самостоятельных передвижениях (у меня сильно опухли стопы ног, особенно правая, без боли ходить стало невозможно, да и вообще, от протяженного хождения стопы обрели синюшно-кровавый цвет, вздулись и мучительно болели от любого соприкосновения с любым внешним источником). Из машины я уже не смог выйти самостоятельно. Мои полицейские охранники под руки отконвоировали меня вглубь двора, пропустили через магнит и доставили в место, именуемое в фильмах "обезьянником".
 Там, в клетке глубиной не более 40 сантиметров за стеклом находилось некое жалкое человеческое существо, пришедшее в волнение при виде меня, и заявившее, что находится в таком отчаянном состоянии уже третьи сутки. Эта информация меня явно не вдохновила. Затем мне пришлось пройти ту же процедуру, которую проходили в годы советской власти многие русские поэты: расстрелянный вскоре Николай Гумилёв, зверски замученный в лагерях Осип Мандельштам и прочие наши великомученики: меня начали фотографировать для каких-то тюремных целей на фоне тюремной ростовки на стене - профилем налево, профилем направо и, наконец, анфас. На этом процедуры не завершились. Как с отъявленного рецидивиста, с меня взяли отпечатки пальцев рук. Ботинки с опухших ног снимать не заставили.
Я назвал дознавателю свои ФИО и дату рождения, после чего, покопавшись в компьютере, он торжествующе заявил, что меня ищет миграционная служба для того, чтобы начать процесс экстрадиции из страны под названием "Россия", в которую я, оказывается, совсем недавно незаконно проник. Я возразил дознавателю, упомянув о том, что живу в Красноярске уже 34 года с горбачевских времен Советского Союза и истории КПСС. И об этом наверняка есть данные во всемогущем полицейском компьютере. К дознавателю подошла ещё парочка полицейских с дубинками и пистолетами в кобурах. Стали изучать комп втроём. Посовещавшись, они, повидимому обнаружили реальную информацию обо мне.
Подошёл другой дознаватель и начал заполнять бумаги на меня. Он спросил меня почему я не исполняю указ губернатора от 1 ноября о ношении масок в общественных местах, к которым относятся и автобусные остановки? Я честно ответил, что телевизора не смотрю, газет не читаю и особенно на тему коронавируса, которая надоела мне ещё полгода назад. По этой причине ничего о недавних указах власти не знаю. Заполнив 4 страницы текста мелким почерком, он зачитал их мне и предложил подписать. Я поставил штук 15 своих подписей и попросил пощады: стоять я больше не мог. Меня вежливо посадили.
Тут всеобщее полицейское внимание привлекла группа из 5 полицейских, с воодушевлением затаскивавшая в обезьянник рычащее существо, изрыгавшее невыносимую алкогольную вонь такой зверской крепости, что воздух стал малопригоден для дыхания. Полицейские настолько дружно и жизнерадостно занялись приведением в некий "порядок" нового клиента своего участка, что буквально через 40 минут я был отпущен с копиями бумаг во двор, где уже стало темно, поскольку день кончился…
Лишь теперь я осознал, что снова обрёл свободу. Я - свободен! Друзья, цените свою свободу. И пусть до автобусной остановки мне теперь пришлось добираться на больных ногах еще минут 30, но главное: я был свободен. Хотя, не знаю надолго ли, это не важно. Надо ценить и лелеять собственную свободу, как бы коротка она ни была.