Рассказы о войне ветерана 511

                Д А Л Ё К И Е  К О С Т Р Ы

                Повесть

                Автор повести Олесь Гончар.

  Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).
 
Продолжение 18 повести
Продолжение 17 — http://stihi.ru/2020/11/21/9410

  Вот такой гембель. Как же нам предостеречь Ольгу, как предупредить? Чувствуется, что это не пустые угрозы, такая фанатичка, ослеплённая злостью ревнивица, и в самом деле пойдёт на всё. Может, и милицию надо оповестить, чтобы не произошло преступления?
Прежде всего решаем поставить в известность Житецкого. Микола, который после памятной степной ночи часто бывал каким-то нахмуренно-грустным, выслушал нас довольно спокойно, его эти взрывы страстей вовсе, видно, не выводят из равновесия.
— Вы думаете, наши люди застрахованы от душевных бурь, открывавшихся Шекспиру? — промолвил он задумчиво. — Ещё, наверное, долго будут кипеть огни страстей в людской душе. Добро и зло, пожалуй, так и будут идти рядом, неразлучно, пока есть жизнь на земле.

  — Так что же, Ольге, выходит, кислоты не миновать?
— Нет, её мы предупредим, — успокаивает нас Житецкий. — Не такие у неё глаза, чтобы их кислотой выжигать. Ясно, что она тоже не без греха, легкомысленно поступила, в своём любовном ослеплении забыла народную мораль, где чистота и целомудрие всегда были в почёте... Наверное, грешница наша сейчас там локти кусает, неглупая ведь, понимает, что значит для девушки честь уронить. Хотя сам я на подобные вещи до недавних пор смотрел иначе. Некоторое время был даже сторонником популярной среди декадентствующей молодёжи так называемой «свободной любви», однако после встречи с Азой опомнился — раз и навсегда. В однолюбстве нахожу больше смысла и красоты, чем в визгливых призывах «Долой стыд!», в дурацких маршах, когда на улицу некоторые выходили ватагами в «костюмах» Адама и Евы... Нет, у народа нашего надо учиться целомудрию и чистоте...
— Микола, научи нас жить! — внезапно после молчания обратился Кирик к нашему другу.

  Микола ответил не сразу.
— Жизнь человеческая, друзья, так коротка и так полна страданий, что за каждую крупицу радости надо бороться. Научиться отделять подлинное, истинное от суетного — хотя бы этого достичь... Прирез беспощадна к нам, это так. Но и мы к ней беспощадны, порой просто жестоки!
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю Житецкого.
— Да мало ли что. Скажем, куда девались наши живописные  запруды, ставки? Куда исчезла из наших степей удивительная птица, которую называли дудак? А мы, люди? Такую ненависть между собой распаляем... Стольких разорили без всяких на то оснований, на север отправили вместе с детьми. Если из арсеналов духовности ушедших тысячелетий не извлечём хотя бы ту простую истину, что нам надо быть не такими враждебными друг к другу, если не научимся элементарной терпимости, взаимоуживчивости — неминуемо захлестнёмся в крови...

  — А как же нам с этим ловеласом? — напоминает Кирик несколько отклонившемуся от нашей темы Житецкому. — На дуэль его вызвать? Из осоавиахимовской мелкокалиберки по нему пальнуть в Глинищах?
— Не та эпоха, чтобы на дуэль, — отвечает Житецкий. — Да а шкура у него толстая, не пробьёшь. Дуэли духа — вот что нам нужно. Мыслью превзойти его, высмеять, чтобы все увидели: «а король-то — голый».
— Бойкотировать его — вот что нам остаётся, — предлагаю свою меру. — Хватит нам расставлять знаки в его писанине!.. Не будем ни строки ему править!
— А кто же будет? — поднял брови Житецкий.
— Пусть сам, — говорит Кирик решительно.
— У него в слове из трех букв — четыре ошибки! Пойми ты, Заболотный: человек не умеет. Не умеет, и всё.
— Девчат обманывать умеет, а этому не научился? Пусть тогда в ликбез идёт!
— Правописание пусть вызубрит, — добавляю своего гнева и я.
— Нет, друзья, так дело не пойдёт, — отрезвляет нас Микола. — «Красная степь» на нашей с вами совести... А Кочубей — это Кочубей, правил пунктуации, а тем более стилистики ему всё равно не одолеть.
— Так как же его покарать?
— Покарайте его презрением.
На этом и сошлись.

  Из окна нам видно далёкое вечернее облако, оно, как лепесток цветущей яблони, разливается по небосклону розовым светом. Наверное, каждый из нас думает сейчас про Ольгу. Сколько сплетен пойдёт теперь о ней по райцентру... И вряд ли найдутся охотники взять под защиту её чувство, которое с такой силой взорвалось и которое она отдала тому, кто, как мы считаем, вовсе её недостоин. В райклубе собирались поручить ей играть «Бесталанную» — и вот такая получилась в жизни игра... С типографией Миколин кабинет соединяет маленькое окошко, углублённое в стену. Оттуда, бывало, прямо сюда, на секретарский стол подают корректуру, свежие оттиски текста, очень часто появлялась в окошке и Ольгина загорелая рука с полоской влажной гранки, и слышалось слово звонко-волнующее, весёлое, сочное, для всех нас оно было какое-то серебристое...
«Мигом, мигом, ребятки! Скорее возвращайте!»

  А сейчас через приоткрытое окошко нам вдруг стало отчётливо слышно, как в типографии, в углу за «американкой», кто-то глухо всхлипывает. На всё помещение слабо светится лишь одна электрическая лампочка, рабочие типографии уже разошлись по домам
(газета сегодня не выходит), дед-сторож неторопливо подметает проходы, а между тем мы снова слышим чей-то приглушенный, сдавленный плач.
Нетрудно было догадаться: это Ольга. Забилась в угол и выплакивает своё горе. Спустя некоторое время приблизился к ней сторож с веником, бубнит что-то, успокаивает, хотя она в ответ лишь всхлипывает.

                Продолжение повести следует.