Crying

Сначала меня вырвали жестоко из объятий матери,
Затем на чёрном рынке продали за пару центов.
Я грустно измеряла свою жизнь по дырам на скатерти
Своих хозяев и по тому, как быстро она теряла цвет.
И я считала, что не бывает худшей доли, чем эта,
Где нужно молча исполнять чьи-то пустые прихоти
Или приказы, не задавать вопросов. И до рассвета
Плакать, плакать, плакать, стирая свои лохмотья тихо.
Но в день, когда меня приволокли рабом на плантации,
Жизнь моя странная вдруг изменилась слишком сильно
И безвозвратно. И речь здесь не о личной репутации,
А только об ужасной бесчеловечности и том насилии,
В которых жить я начала безропотно и так покорно.
Я измеряла свою жизнь теперь лишь по ударам плети
И в кровь истирала ладони под чьим-то надзором.
И плакала, плакала, плакала на мокром полу клети.
А в ночь, когда рабы и слуги подняли восстание,
Я с ужасом смотрела на пожары за заветной роковой чертой.
И измеряла свою жизнь уже по головам, оставленным
Нашим хозяевам: ведь только их число определяло то,
Будем ли жить мы после той бессмысленной кампании.
И плакала, и плакала, и плакала: их было слишком много,
А это значило лишь то, что есть у нас всего одна дорога.