Яма гл. 9

9

Зал наполнялся понемногу,
Пришёл знакомый Яме всей:
-- Давно не посещал берлогу,
Не ждали Вы таких гостей?
 
Не кто иной, как Ванька-Встанька,
Худой, высокий и седой,
Старик, шутник, как балалайка,
Он балагур и – парень свой.

Он – завсегда;тай биллиардных,
В трактирах вечно – вполпьяна;,
Любитель дел он всех азартных,
И распоясовшись до дна.

-- Имею честь явиться свету,
Почётный гость я сих домов,
Бутылкин князь не канул в лету,
Наливкин граф – вот я каков.

Барон Труптинский-Фьютинковский,
Привет, Бетховен и Шопен,
Хотя мой возраст стариковский,
Но я попал в приятный плен.

Так он поздравил музыкантов:
-- Сыграйте, други, что-нибудь,
Ценю я ваши в том таланты,
Чтоб нам здесь с вами не заснуть.

Люблю я музыку в сумбуре,
Из опер, лучше – оперетт,
Как «Суматоха в коридоре»
Иль из мотивов – винегрет.

И экономочке почтенье,
Да, да, конечно, Зося вам,
За ваше в деле всё уменье,
За вашу доброту, мадам.

Так с шутками и со щипками
Он обошёл весь контингент,
И к Кате с толстыми ногами
Подсел в удобный он момент.

Она вложила сразу ногу
Поверх Ванюшиной ноги,
И, «наклонившися» немного,
На близость сделала шаги.

Опёрлась локтем о колено,
А подбородком – на ладонь,
И на него взглянула смело
Она его как будто – бронь.

А землемер, он, как обычно,
Стал папиросочку крутить,
Ему всё было так привычно,
Стишком пытался удивить:

Папироска, друг мой тайный,
Как тебя мне не любить?
Не по прихоти случайной
Стали все тебя курить.

Почти всегда он балагурил,
Его просили – он смешил:
Много звёзд на небе ясном,
Но их счесть никак нельзя,
Ветер шепчет, будто можно,
А совсем никак нельзя.
Расцветают лопухи,
Поют птицы, петухи…
 
Явилась новая компания,
Гостями наполнялся дом,
По их словам, для понимания,
Где лучше будет им приём.

То – парикмахеров когорта,
Они – шумны и веселы,
Но вот вопрос, какого чёрта
В интиме не было; нужды.

Им поплясать, повеселиться,
Они – развратные лгуны,
Работа денежная снится,
Наживой все они больны.

Чиновники различных рангов,
Студенты и ученики,
Все люди разных недостатков,
И шулера, призывники.

Пришёл и гость их постоянный,
Любовник давний Соньки-Руль,
Он не из тех, кто стиль обманный
В любви играет эту роль.

У Сони он сидел часами,
Вздыхая тяжко, даже млел,
Смотрел он томными глазами
И часто был несдержан, смел.

Дарил упрёки, делал сцены,
Что по душе публичный дом,
Свои что променяла гены,
Субботе делает погром.

Что не кошерная здесь пища,
И что отбилась от семьи,
Других попраний тоже тыща,
Законов нашей с ней церкви;.

Случалось, Зося экономка
К ним подкати;тся под шумок
И скри;вя губки, даже громко:
-- Сидите уж какой часок!

Так шли бы заниматься делом,
Себе вы греете зады,
Какой ваш кавалер несмелый,
Всё протирает он штаны.

Они из Гомеля все родом,
И оба рождены к любви,
Для нежной, допустимой богом,
Что ро;ждена у них в крови.

Но ряд событий той России,
К примеру, беднось и погром,
Зажатые в клещах стихии,
Разлу;чены, теряя дом.

Но их любовь всё победила,
И он – в аптеке ученик,
Его на подвиг вдохновила,
И пред разрухой не поник.

С большим трудом и униженьем
Он разыскал свою любовь,
И, награждённый вдохновеньем,
Готов смешать с любимой кровь.

Он знал, что мать продала дочку,
И – перепродана не раз,
Цвела душа, как древа почка,
Впитав еврейский в ней заквас.

И каждый вечер он с ней в зале;
Когда же появлялся рубль,
Они от радости плясали,
Уже «садился он за Руль».

А после жарких всех объятий,
Их радость угасала вновь,
Шли следом много неприятий,
Что оскверняла их любовь.

Укоры сыпались друг другу,
Еврейский театральный спор,
Всё больше убеждал подругу,
Хотя и был он ей в укор;

Ей оставаться вновь при доме,
Надежды нет – создать семью,
Их жизнь разрушена в погроме
И не наладить их судьбу.

Но чаще не было; той суммы,
Всего – несчастного рубля,
Им воплотить для счастья думы
И тем потешится, любя.

Тогда покорно, терпеливо
Просиживал он рядом с ней
И ожидал всегда ревниво,
Когда один из всех гостей.

Оплатит ей её работу
И вновь она вернётся в зал,
И снова он своей заботой,
С ней сидя рядом, упрекал.

Всегда мучительны мгновенья,
Когда у друга на глазах,
Твою любовь, для вдохновенья
Другой раскалывает в прах.

Тогда в её прекрасных, влажных,
Еврейских, с чернотой глазах,
Которые целует каждый,
Вся горечь плещется в слезах.

Состав гостей столь многогранен:
Компанья немцев, торгашей,
Нисколько он не будет странен
Из-за природы всех людей.

Приказчики из местных лавок,
И двое молодых людей,
Бухгалтер-Колька, Мишка – падок
До распевания песне;й.

Звучали танцы беспрерывно,
Кадриль и полька, реже – вальс,
Плясали все, да так активно,
Не ведая, который час.

Приехал и Эгмонт-Лаврецкий,
Актёр с презрительным лицом,
Но в этой гуще облик светский
Светился каждый молодцом.

Уже гремели и скандалы
На улицах, в других домах,
А в нашем доме всё плясали
На всех немыслимых порах.

Под это общее веселье,
Как говорится, под шумок,
Справляли пары новоселье,
Исчезнув в тихий закуток.