Рассказы о войне ветерана 496

                З Е М Л Я  Г У Д И Т

                Повесть

                Автор повести Олесь Гончар


  Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).

Продолжение 13 повести
Продолжение 12 — http://stihi.ru/2020/11/19/7388

  С тех пор как Ляля, начав активно действовать, почувствовала себя настоящей подпольщицей, со строгими обязанностями и ответственностью перед другими, — с того момента жить ей стало легче. Словно бы с трудом выбралась наконец из глубокого снега и вступила на чистый лёд. Хотя какая-то тень внутреннего напряжения, упавшая на неё в день расстрела политруков, так и не сходила до сих пор; даже смеясь и радуясь, девушка не могла освободиться от этого напряжения, которое было заметно в движениях, в выражении глаз, лица; хотя она, быть может, лучше других понимала опасность избранного пути, — всё это не только не угнетало, а, наоборот, укрепляло её. Ляля почувствовала, как борьба, начатая ими, внутренне очищает, облагораживает её самое.

  Обкомовский связной, докладывая секретарю подпольного обкома партии об одной из первых своих встреч с Лялей, заверил, что девушка быстро осваивается в новых условиях, что из неё вырастает настоящий руководитель подпольной комсомольской группы.
Бывая теперь на людях, Ляля не испытывала того тяжкого гнетущего стыда, который сжигал её в первые дни оккупации. Теперь на улицах она высоко, как и прежде, поднимала голову в белом берете, охотно встречая взгляды знакомых, которые тоже словно бы говорили ей: «Мы знаем, Ляля, что ты осталась такой, как была, то есть, возможно, стала даже лучше, чем была. Мы знаем, что ты не оскорбила ничего святого, ни от чего не отреклась. Да, в конце концов, другого мы от тебя и не ждали».

  Возможно, подталкиваемые именно этой уверенностью в ней, многочисленные мамины знакомые, близкие и не совсем близкие, встретив Лялю, оглядываясь, спешили порадовать её приятными новостями. Полтава была полна оптимистических слухов, которые в большинстве своём и рождались тут же, в самом городе. И эти радужные выдумки народного оптимизма преподносились Ляле одной из первых как таинственные радостные подарки.
— Ты слыхала, Ляля, поговаривают, будто уже открылся второй фронт, — шептали ей в одном месте.
А в другом:
— Взят Ростов! Немцы удирают из Донбасса…
А ещё чаще спрашивали Лялю: что слышно там? И кивали на восток. Как будто она должна знать больше, чем они. И Ляля каждый раз беспокоилась в душе, получится ли что-нибудь с радиоприёмником, который взялся смонтировать Валентин. Вот тогда бы она ответила всему городу сразу!

  Полтава гудела. Хотя прошло уже несколько месяцев оккупации и, казалось бы, должна была появиться хотя бы видимость мирной жизни тыла, однако такой жизни не было. Всё глухо кипело, бродило, роптало. Полтава, находившаяся в сотнях километров от фронта, оставалась до сих пор на военном положении.
В лесных районах области действовали партизанские отряды секретаря подпольного обкома партии. Указания, призывы и директивы город регулярно получал в весьма своеобразной форме — в форме прошитых пулями полуживых карателей, которых оккупанты еженедельно мрачно свозили из дальних и близких районов в свой городской госпиталь. Эти беспощадные директивы указывали каждому путь его действий.

  Поздней осенью и с первыми метелями из Харькова на Полтавщину хлынул поток голодающих. Мимо дома Убийвовков за город на Кобеляцкий тракт целыми днями со скрипом двигались тележки, запряжённые женщинами, подталкиваемые детьми и стариками. Этот голодный, бесконечный скрип разрывал на части сердце девушки. Везли соль, мыло, зажигалки, белую глину… Менять, менять, на кусок хлеба менять! В центре города этих несчастных грабили немцы, на окраинах по-разбойничьи встречали полицаи, в полях они сами замерзали, обессиленные, на обочине дороги. Прозвали этих людей «менялами». Внезапно и дико ворвалось в жизнь это прозвище, порождённое лихолетьем! Не знали такого слова советские люди до войны! Теперь оно слышится всё чаще и чаще. «Менялы…» Будто и в самом деле речь шла о каких-то первобытных менялах древних мрачных веков.

  Но Ляля заметила, что даже среди этих самых горемычных не нашли себе места утрата веры и отчаяние. Дорога, как река, несла с собой великий гомон. В Люботине наши самолёты разбросали листовки… Немцев остановили под Москвой… В Бодайкове партизаны повесили на площади предателя-старосту… Самые свежие вести приносили именно харьковчане. Путники говорили обо всём этом, не скрываясь, свободно, в полный голос. Атмосфера свободы и непринуждённости стояла над трактом. Иногда среди путников попадались мужчины в шинелях, с противогазными сумками на боку. Ляля угадывала в этих людях вчерашних солдат. Доверчиво, не таясь, говорили они, что бежали из лагерей, кто впервые, а кто во второй раз, и держат теперь курс за Днепр, в Чёрные леса, о которых в то время начали уже складываться легенды. Встречные предупреждали их, где в ближайшем селе надо ждать «собачника», как обойти комендатуру. Ляле нравилось, что люди перед лицом опасности становятся дружнее и заботятся друг о друге значительно больше, чем раньше.

                Продолжение повести следует.