Листая старые журналы 1077

     П А М Я Т И  О Т Ц А
Ф Е О Д О С И Я  Ч У Л К О В А,
      С В Я Щ Е Н Н И К А
Н И К О Л О - В О З Н Е С Е Н С К О Й
            Ц Е Р К В И

Записывает вездесущий Даль:
сгорела церковь старая со звоном.
Сгорел и безымянный тот звонарь,
в огне звонивший... С Богом повезло нам.

Тот колокол лежит на дне курьи
неподалёку от спрямленной Вохмы,
где уши гулом полнились мои —
или безмолвием его — и глохли.

Как будто луговина морщит лоб —
волнуются старинных русел складки.
Их грубо разрубил сплавной прокоп.
В колодах пожни и река в упадке.

Уходит на полдень раздольный плес,
погост бугрится над крутой излукой.
Преданье тишиной отозвалось
и заревами над лесной округой.

Одна заря горит над Веденьем,
другая гаснет где-то над Ключами.,.
Надолго ли в отечестве моём
колокола и песни отзвучали?

Лесами — Юг-рекою — на Двину
ушёл крестьянской памяти хранитель —
тебя почтительнейше помяну,
отец Чулков, приходский просветитель.

Небесно царствовать — лежать тебе
обочь дороги неисповедимой,
ослабшему в невольничьей толпе,
на полуночь этапами гонимой.

Несчастных, утешать их нелегко:
вон Сашку розняли с дитёнком малым —
ревёт и сцеживает молоко,
оставив сына полугодовалым.

Как звири зимовали-ти, в земле.
Никольский весь етап тогда и выдох.
Христовных прикопаем по весне,
а зиму ходим мимо незарытых...

Вздохнёт — не всхлипнет —
слёз давно уж нет —
всё перескажет ровно и безгневн
 без малого через полсотни лет
та Сашка — Александра Алексевна.

Прости: село не помнит про тебя,
а не было души светлей и кротче.
Враждой кровавой сердце огрубя,
живём поденною нуждою, отче.

Темно живём — на небо не глядим,
для бабы -— ферма да чугун с корытом,
для мужика — семёрка да калым —
темным-темно, одним-единым бытом.

Этап твой выдох и приход одик,
спивается твой сын, из жизни выбит,
развеян пепел родословных книг,
давно без купола, пустой навылет;

Твой гордый храм являет жалкий вид:
обрушилось бревно череповое,
расселась кровля... Сколько простоит
Никола с непокрытой головою?

А колокол, что уцелел в огне,
повержен вновь, да с колокольней вместе.
Мне страшно и помыслить о вине —
мне только принимать её возмездье.

В курье гнилой он тонет много лет
в подушке торфяной — тебя он помнит...
Нет, он не бьётся головой об лед,
но пойму влажную собою полнит.

И почва под ногами — как волна!
Особенно когда разлив в апреле,
тот гул подземный выдают сполна
кривые расходящиеся мели.

Ещё... Ещё не раз я замечал,
что здесь на отдых облака садятся.
Ещё... Он говорил — я отвечал.
Он говорил: — Избудем святотатца!
— Избудем.

Владимир Леонович
(«Дружба народов», 1989, № 8)