Сененмут и Тахат

Ты единственный, как ан и ут.
Я хочу быть твоей хеметнечер.
Небет Сатра теперь твоя тень,
И один для нее ты нечер.

Ты величественный шесепанх,
И я вижу тебя в сенечер.
Я не знаю, как побороть страх,
Для меня ты один в Такем нефер.

Ты мой маи, я твоя кеткет.
Медунечер твой Мерур напомнил.
И звучит вдалеке бенет.
До небанха тебя буду помнить.

Восхищение женщины интеллектом мужчины, признание своего поражения.

ан - скала
ут - бальзамировщик
хеметнечер - верховная жрица
Небет - госпожа
Сатра - дочь Ра
нечер - повелитель
шесепанх - сфинкс
сенечер - благовоние
Такем - Верхний и Нижний Египет
нефер - красивый
маи - лев
кеткет-маленькая собачка
медунечер - иероглифы, язык
Мерур - бездонное озеро
бенет - арфа
небанх - саркофаг.

Неделю спустя вестник Нисута принес Сененмуту свиток. В тот момент они с Бениа как раз обедали в комнате инженеров, но Сененмут немедленно встал из-за стола и унес послание к себе. Он сразу заметил, что это не кое-как нацарапанное письмо вроде тех, которые он получал от отца из деревни, и когда он срывал тяжелую печать, пальцы его дрожали. Черные медунечер запрыгали у него перед глазами.
 
«Я с отцом скоро отправлюсь в путешествие и буду отсутствовать весь месяц Месутра. Ты же продолжай трудиться над задачей, которую я тебе поставила, а когда я вернусь, то начну строить. Отдаю тебе бакет Тахат, используй ее по своему усмотрению. Не заставляй ее бездельничать».
 
Внизу за Хатшепсут приложил свою руку сам главный сеш нисута Аанен. Едва Сененмут кончил читать, как в дверь постучали. Он крикнул: «Войдите!» – и в комнату вплыла Тахат, закрыла за собой дверь и простерлась ниц. Юноша изумленно взглянул на копну ярко-рыжих волос у своих ног.
 
– Встань!
 
Она поспешно поднялась и замерла перед ним, опустив глаза долу.
 
– И что я, интересно, должен с тобой делать? – спросил он у нее. – Погляди на меня!
 
На него немедленно уставились два зеленых глаза, в глубине которых он увидел искорки смеха. Шутка ей нравилась.
 
– Сын нисута отдала меня тебе, чтобы ты никогда не выходил на солнцепек без краски, – сказала бакет. Говорила она высоко, нараспев, с сильным акцентом; зубы у нее оказались мелкие и белые. У нее была очень бледная, почти белая кожа, и он сразу понял, что, кто бы она ни была, родина ее далеко от Такем. – А еще сын нисута сказала, что я должна развлекать тебя в ее отсутствие и скрашивать тебе долгие ночи сезона Перет.
 
Сененмут ухмыльнулся:
 
– Откуда ты?
 
Она ответила ему озадаченным взглядом.
 
– Где ты родилась?
 
Она красноречиво пожала одетыми в шафран плечами.
 
– Не знаю, господин. Помню только море и сильный холод, и ничего больше. Я долгое время прожила в доме чати Севера, где была личной служанкой.
 
– Как же ты попала во дворец?
 
– Сын чати Хапусенеб подарил меня сыну нисута, потому что я была обучена искусству обращения с косметикой.
 
Когда Сененмут не выдержал и расхохотался, она улыбнулась ему в ответ, и оба почувствовали, как между ними растет взаимопонимание.
 
– Полагаю, ты и в других искусствах сведуща.
 
Она потупилась, веснушчатые пальцы перебирали складки ее платья.
 
– Об этом тебе судить, мой господин.
 
– Посмотрим. Подарок ты и в самом деле ценный.
 
– Надеюсь, что так. Сын нисута велела мне не теряя времени показать, чего я стою.
 
Он отпустил ее, а сам, по-прежнему ухмыляясь, сел на пол рядом со своим ложем, посидел немного и пошел по делам, а с Бениа увиделся снова только за ужином. Но когда, поужинав, он вернулся к себе, с ног до головы закутанный в плащ, ибо ночи Перет зачастую бывали холодны, то обнаружил, что в его спальне горит жаровня, все лампы зажжены, а перед маленьким домашним алтарем Имена курятся благовония, источая сладковатый дым.
 
Едва он вошел, Тахат согнулась в поклоне. На ней не было ничего, кроме тонкого полупрозрачного одеяния, которое облегало ее хрупкую фигурку, словно дым из курильницы, а в волосы она вплела цветы Перет, розовато-лиловые и зеленые.
 
– Не выпьешь ли горячего ирпа с пряностями, он поможет согреться в эту холодную ночь, – предложила она, а глаза ее обещали удовольствия, пьянящие сильнее, чем ирп, соблазняющие больше, чем свежайшие пирожки с бит.
 
Сененмут не смог ответить. Он сделал к ней шаг, она подхватила плащ, соскользнувший с его плеч, бросила его на табурет у себя за спиной и снова повернулась к нему, ее руки заскользили по его плечам и напрягшейся спине. Он обхватил ее руками, крепко стиснул, чувствуя тугие холмики ее грудей, его губы жадно обшаривали ее теплую шею. С тихим смехом она увлекла его на ложе, и когда дар речи вернулся к нему, лампа успела догореть почти до конца.
 
Так Сененмут, сын сехти, жрец Имена и имиракат расстался наконец с невинностью. Он полюбил Тахат, ее своеобразный юмор, ее умение легко, непринужденно молчать, ее неожиданные вспышки страсти. Он обнаружил, что, с тех пор как она поселилась с ним, ему стало легче работать. Вне всякого сомнения, сын нисута знала, что делает, размышлял он, и в ее планы вовсе не входило, чтобы к полной самоотдаче, которой она требовала от него в качестве имиракат, примешивались внутренние метания и борения неудовлетворенного самца. До чего мудра и до чего коварна! И как беспощадна в своем упорстве, в своей убежденности, что все будет так, как она захочет, стоит ей только пожелать. И он каждое утро с удвоенным рвением возвращался к своей работе, а вечерами с новой страстью шел в постель.