12. Дорога в никуда. Это моя книга

   В моей памяти пригрелся летний ясный полдень. Просторный полярный день не жалеет света. Ни облачка. На ясноглазом небе – застывшее, чуть тепловатое солнце. Устремленная в горизонт жёлтая насыпь похожа на заблудившийся большой луч, замерла, напрочь забыв обратную дорогу на небо. Я бегаю, радостно вертясь у взрослых под ногами. Наверно, мешаю – никто не делает замечание. На душе вольготно.

   Песчаная, поблескивающая кварцем насыпь рассыпается под ногами. Песок, забравшись в ботинки, уже давно злится и скрипит. Он, как наждачная бумага, перекатывается под горящими ступнями. Надо развязать шнурки и высыпать въедливые жгучие песчинки. И, похоже, вздувшиеся мозоли – наказание для неумех. Я не умею завязывать шнурки бантиком и, надевая ботинки, путаюсь, где левый, где правый. Так и в жизни: до сих пор хожу, путаясь в ровных рядах давно повзрослевших сверстников. Быть как все, как все... Это мне и сейчас даётся с трудом.

   Словно что-то припоминая, задумчиво вдалеке рокочет море. Обрывистая скала прячет его. Дальше только небо. Парят высоченные сосны. Их жёлто-красные шероховатые, почти оранжевые стволы шелушатся, словно линяя. Старая кора, сжавшаяся и бугристая, словно измученная от жажды, похожа на безводную Сахару. Можно отшкрябать лёгкую, почти воздушную, как крыло стрекозы, кожицу, осторожно подуть, и живой лепесток, завиваясь, медленно опускается на землю. Потные ладони покрылись вязкой, смолянистой липучкой, которую можно только скатать в кругляшки, с трудом отдирая прилипшую кожу сосны. Бугристые, пахнущие смолой корни уходят глубоко в рассыпчатый рдеющий на закате песок. На широко раскинутых лапах висит бахромой выгоревшая за лето хвоя. Иглистые тени улеглись посреди своих зажухлых собратьев, выкладывая у самых корневищ беспорядочный узор. Сухие хвойные иголки растаскивают строящие свою дорогу, снизу доверху снующие по дереву муравьи. Они торопятся до темноты протянуть свой путеводный луч до муравейника.

   За разлапистыми соснами высится полуразрушенная сторожевая вышка. Улучив минутку, карабкаюсь по подгнившим перекладинам высоко под самое небо. Крыша будки давно прохудилась, доски почернели от снега и дождей, сверху сочится свет, с боковых щелей дует. Мне радостно. Я на самой верхотуре. От ветра слезятся глаза, застилая моросью горизонт. Смотрю, как песчаная дорога уходит вдаль, так далеко, что конца её не видно…  Впереди только бесконечная насыпь, золотым напористым лучом устремлённая в небо.

   Короткой автоматной очередью вспыхнула чужая память, озарив уставшие от неправды обречённые глаза строителей «светлого и радостного будущего», так ужасающего в настоящем. Гулко разносится лай овчарок. Вечерний стук котелков отзывается звоном поминальных колоколов, оплакивая беспощадность ушедших лет. Их было много, безнадежных полярных дней, и эта бесконечно длинная дорога отсчитывала и приближала кому-то час возвращения домой. Но солнце здесь никогда не торопится. Бесконечный полярный день и долгая беспощадная ночь сменяют друг друга раз в полгода.

   В последний раз солнце чиркнуло лучом по земле, зажелтились стволы сосен, заискрилась светом идущая в никуда дорога. Уходящий день прикрылся зыбкими тенями. Приободрились серые валуны: сейчас их время. Ровное каменистое плато посуровело. Налилось свинцом небо. Над невидимым морем тёмной кучей сгрудились облака. Всё торжественно и достойно. В этом фрагменте времени и пространства наотмашь врубилась в сознание суровая необходимость выживания. Эхо прошедших лет до сих пор живет в моей родовой памяти. Здесь отчаяние и надежда, слёзы и мужество, предательство и верность, ненависть и любовь.

   Те, кому повезло, прошли испытание на прочность и выстояли. Недаром памятники делают из камня тем, кто стал духом твёрже и сильнее других. Я говорю о настоящих памятниках настоящим людям. Это они проложили дорогу к ясному тёплому дню, которых так мало в северном краю и в котором я была беспричинно счастлива в свои неполные шесть лет.


Aoida XX