6. Кошкино молоко. Это моя книга

   «Дайте коту молока», – шепчу про себя и, путаясь под ногами взрослых, с трудом протискиваюсь к ещё закрытому окошку. Надо встать на цыпочки и успеть поставить бидончик на широкий прилавок. Уже весна и молока всем не хватает. Впереди стоят мамочки, у них маленькие кричащие дети и полное право уйти с налитыми доверху, довольными бидонами. Бестолково толкаясь, пристраиваюсь в длинную очередь. У меня тоже малыш – бегающий по пятам голодный котёнок. И я слишком мала, чтобы делать мне замечание. «Детям всегда самое лучшее», – так говорят по радио. Остальным –что останется. А если мне не достанется молока, что же тогда останется другим?

   Мерно гудят сепараторы, коровы, переминаясь, по летней привычке машут хвостами, подгоняя к дверям сенные запахи фермы. Кисло пахнет сывороткой. «Дайте коту молока», – повторяю с отчаянием. И дежурная доярка, смеясь, наливает полный до краев цинковый бидон. С высокого прилавка мне его не снять, я боюсь вылить драгоценное молочное сокровище. Но вроде всё проходит благополучно: хлюпающий бидон в руках, я не спотыкаюсь на высоком пороге, дверь не прихлопывает меня, старательно обхожу манящие ледяные дорожки. Разве что край пальто покрылся молочными, заскорузлыми на холоде катышками да щиплет руки мороз. Впопыхах  забыла надеть варежки.

   Дома меня ждёт замурзанный котенок, подобранный на улице. Ему всего-то три недели от роду. Взъерошенный беспризорник, с воинственно поднятым хвостом, умудрился уже не раз проборонить когтями мои руки. Привычная картина. Он орёт и хочет есть. Ему то и нужна эта молочная благодать. Бестолково тыркаясь в блюдце, он фырчит, смешно подёргивая побелевшими усами. Живот его надулся и отвис.  Всего-то и нужно две капли. Тут же, у потрескивающей печки, блаженно урчит, растянувшись в сытой истоме. Тощенькое тельце подрагивает, словно куда-то спешит. Только торопиться ему некуда: лето ещё не скоро.

   Я виновата перед кошками. Купив точно по инструкции шприц, снотворное, перчатки, и передав санитару свою Мурку и для неё подлый мешок, обморочно сползла по стенке и ничего уже не смогла исправить.  Мне много лет, и у меня совсем не осталось сердечности. Даже то, что она бесконечно гадила, осталось только как оправдание собственному бездушию и коварству. «Мы в ответе за того, кого приручили». Теперь, устыдившись своего решения, так бы не сделала, а просто дала шкодливому животному возможность выжить где-нибудь в заброшенном подвале. И, может быть, опомнившись, снова забрала домой чумазое и голодное полосатое зверьё, с трудом перенося запахи оставленных меток. Ложное милосердие, прикрытое благими устремлениями, жжёт мою совесть до сих пор. Прости меня, Мура.

   «Кошкина убийца», – с трудом читаю еле заметную надпись на обоях. Так и сплю под приговором, вынесенным маленькой дочерью. Прости меня, Аня.


Aoida XX