2. Первый снег. Это моя книга

   Вдруг сверху стал падать пушок. Сразу стало как-то особенно чисто и светло. Первый снег в моей жизни, нечаянная радость чуть подмороженного утра. Белый-пребелый и неожиданно холодный, он воздушной горкой припушил перила высокого крыльца. Мокрые пальцы покраснели и стали зябнуть. Варежки смешно болтаются на резинке, и надо исхитриться, чтобы надеть на непослушные, сжатые от холода, кулачки вёрткие пушистые домики. Сразу запахло овечками, это бальки поделились своей тёплой шерсткой. На минуту забегаю в дом сказать, что на улице праздник…

   И, вернувшись на улицу с куском хлеба, чуть не плачу от отчаяния. Снег вымели, прогнали беляка с крыльца. Собранный из чёрных прутьев веник похож на взъерошенную ворону, только что не каркает. На всякий случай осторожно обхожу, стоящее в углу, растопыренное помело.

   Ступеньки сразу стали мокрыми и скользкими, и на улице кто-то наследил. Запорошенная нарядная улица стала похожа на затоптанную грязную подворотню. Лужи, прикрытые с утра полупрозрачной искрящейся слюдой, зачмокали и захрустели под ногами. Мягкие валенки намокли и сразу вспомнили про ворчливые, чёрные калоши, осмотрительно оставшиеся греться за печкой. И ничего уже не поправить, слёзы брызжут на ветру, стекленея от холода. Снега больше нет! Потемнело.

   И вдруг: чудо! Неожиданно опустившаяся белая пелена начисто перестелила завоженную землю. Красота! К вечеру зависла еле ощутимая искрящаяся взвесь. Кружевная салфеточка, чуть присев, сразу растеклась по, начинающей дубеть, ладони. На крыльце зажёгся фонарь, покачиваясь и скрипя, зовёт домой.

   Через запотевшее стекло видно, что снег продолжает падать. Мокрый нос расплющился на стекле: я разглядываю заснеженные, узорчатые пальмы. «Здесь девять месяцев зима, остальное лето», – так говорят взрослые. «И снега хватит всем, зима здесь длиннющая, как в Африке лето», – уже размышляю я.  Придирчиво разглядывая морозные узоры, вспорхнули на место тюлевые занавески, оберегая от посторонних домашнее тепло и тихие вечерние радости. Снежные королевы бывают не только в сказках...

   …Сугробы намело выше носа. И это не самая снежная зима на этом краю земли. Сколько радости приносит детям зима! Кто живет в Африке, не знает. Когда снежная сечка бьёт в лицо, взрослые бегут домой топить печки. А детвора несётся во весь дух к косогору, по-хозяйски придирчиво осматривая затянувшийся ледяной коркой панцирь, накануне облитый водой. От суетливой беготни глаза становятся узкими, щеки красными, носы сопливыми.  Варежки, намокнув, стоят колом, и не греют скукоженные от холода руки. Но всё равно никто не уходит. Нельзя пропустить лихой спуск с обрывистого берега. Саночный поезд чаще всего заканчивается общим кувырком, писком, визгом и краткими слезами. Внизу весело, там всегда куча мала. Ушибленные колени и локти не в счет; все зимние обновки с дырами, даже новые, привезенные из города диковинные рейтузы. И надо успеть, пока совсем не стемнеет, ещё раз забраться наверх, чтобы с гиканьем и свистом скатиться вниз, потом снова и снова карабкаться по укатанной глади, падая и скользя, тащиться вверх.

   И, если повезёт, таращиться на Северное сияние, примеряя его полыхающую разноцветьем корону на вставшую дыбом пуховую шапку. Там наверху – разноцветные сполохи на небе – оперенье северной Жар-птицы, косматая гора напротив и бесконечная полярная ночь, во тьме которой бродит Большая медведица, чутко прислушиваясь, как шуршит по насту осипшая позёмка…

   Школьная горка на двенадцать ступенек ближе к звёздному небу. Деревянная ракета почему-то несёт подросших пассажиров по ледяному остову не вверх, а вниз. Яркие, особенно в жгучий мороз, почти не мигающие звезды стынут в полярной ночи. Тогда лучше сидеть на печи, слушать потрескивание прогоревших дров, и мурлыча вместе с котом, в блаженстве задремывать, просыпаясь лишь от сквозящей холодом двери… Щедрую на тепло печь теперь заменила горячая батарея, около её ребристых боков сохну я, прижавшись спиной к горячему частоколу, вспоминая жар и негу русской печи. Время идёт.

   Зимний полдень. Уже виден на повеселевшем небе чуть розоватый отсвет, предвестник ещё не осмеливающегося выйти солнца. Тундра почти голая. Кое-где отчетливо видны на окрашенном лучами насте прутья кустарника да кривые стволы редких обветренных берез. У склона горы деревья оказались чуть больше: выросли за время пути! Наверху, оказывается, не так уж и высоко... Сломанные лыжи – урок для самонадеянных самодеятельных героев. Не катайтесь в одиночку в Ловозерских горах! Некому будет засвидетельствовать ваше отчаяние и упорство, разве что любопытные сороки расстрекочут об этом по всей округе. Но кто их понимает? И не совершайте в одиночку пионерских подвигов. Неподдающийся трамплин не преодолевайте без друзей, неважно, что высота его еле видна. Это ваша высота. На Школьной горке и сейчас катается детвора, только сейчас нет пионеров.

   Лыжня снова зовет.  В утренний час в лесу тихо и спокойно. Сосновые лапы натянули снежные пуховые варежки. Холодно. На деревьях вспыхнула изморозь, подсвеченная пробежавшимся лучом. «Красиво», – мало сказать. Время остановилось и сейчас, в восхищении, замерло. Сразу стало теплее на душе, оттого что память не поленилась, сберегла это промороженное насквозь, хрустальное искрометное утро. Вечером в лесу тоже светло от качающихся на ветру электрических лампочек. Лыжня зовет. Бегущая за спиной тень, иногда нахально вырвавшись вперед, первой приходят к финишу. Я и сейчас вижу искрящуюся на свету накатанную лыжную дорогу. Зимняя сказка никогда не заканчивается.

   За кустами, поджав уши, наверняка сидели зайцы, только они давно убежали…

Aoida XX