бризоли, ячкa, общепит

Наследник общепитовских столовых
с бризолями и ячкой на жиру,
я жду, родная, вымолви лишь слово -
и я приду, рассыпав мишуру
ответных слов, рифмованных умело
по снегу - белый снег белее мела -
тогда поймёшь, как сильно я устал
на кладбище трамваев бить баклуши.
Ведь молотом клепать гораздо лучше,
чем резать вагонетки на металл.
Ты помнишь, как любили мы друг друга,
когда в котельной дым и домино,
снаружи укрывает город вьюга,
но нам всё это по фигу давно.
Мы, пойманные ветошью матраца,
забыли, что пора и собираться
бежать к знакомой бабке за вином.
Теперь молюсь на свет ацетилена
и помню обитателей вселенной,
которые легли под гастроном.
Ах, молодость в чаду подмокшей Примы,
распатланная женщина в депо,
кричала нам, что мы неповторимы,
что это не увидит лишь слепой.
Скажи мне - где всё это, дорогая,
дракон латунный, пламя изрыгая,
горелкой в ночь простуженно сопит.
А жизнь идёт в одной из тех окраин,
где режу я трамваи, словно Каин,
забыв бризоли, ячку, общепит.
Зима и снег с походкой херувима,
штрихом по небу - павшая звезда.
так нежно, так светло, непоправимо,
что кажется - а это навсегда,
кончаются пути, слова и строчки.
Я помню голос из радиоточки,
котельную, сарайный домострой.
Проходит всё, мы оба не внакладе,
встречаемся, расходимся, не глядя,
забытый брат с неузнанной сестрой.