57. Тетради - отклики

      "Предметы, места, где мы находились, будучи во зле, полны для нас зла, это нестерпимо".

       С. Вейль. Тетради.


      Предметы и места в которых мы находились во время страшнейшей боли, трагедии - таковы же. Один взгляд в их сторону - убивает.
     Некогда было "пережито" то, что невозможно было "пережить" или что вообще невозможно "пережить" (например, смерть близкого человека, которую мы считаем вполне "переживаемой"), и тогда, открылись ворота ада, но необязательно так что умер близкий и открылись (даже смерть близкого может быть светлой, в зависимости от того как она происходит), а произошла грубо, жестоко, невыносимо, и открылись. И ты обходишь это место стороной, потому что тебе туда нельзя, место - заклято.
     Или кто-то видел ужасы концлагеря. Предложите ему их забыть. Предложите ему не вздрагивать от резкого окрика. Предложите солдату из горячей точки не смотреть страшные сны.

     В этих ужасающих провалах нашего существования, будь то экзистенциальная травма или деяния собственного зла, отчётливо видно то наполнение, которое обычно скрывается на заднем плане и никогда не становится предметом наблюдения - наполнение нами пространства и времени. Как они полны нами, эти "абсолютные" пространство и время!!!
     Стоит только нам затрещать по швам или испытать огромную радость, потому что и радостные места - открытые врата рая, и мы видим кто там присутствует в них. Кто там в них затерялся и идёт мне навстречу? Это я сам, потрясённый, удивлённый, шокированный или измученный, но никогда не безразличный.


     "Надо возложить наше зло на что-то, что исчезло бы. Вот смысл козла отпущения. Но это совершенно пустая надежда. Лишь то, что совершенно чисто, может, приняв наше зло, не оскверниться им и затем не вернуть его нам".

     С. Вейль. Тетради.


     Сбрасываем на ближнего, сбрасываем на козла отпущения, но цепочка релятивного зла не размыкается - временная передышка, не более, относительное очищение и относительное облегчение. И снова на тот же круг.
     Размыкает чистота, потому что размыкает то, что вне пределов круга: туда нечто зашло из круга, а вышло по свободе. У кого-то радость образуется, а у кого-то злость, когда встречается перед ним та чистота, что не в круге.
Чистоту не нужно представлять как некоторую полную стерильность, скорее, это просто добродетель, она, вот эта, любая добродетель и есть чистота для релятивного круга порочности.


      "Опасно читать или созерцать нечто прекрасное, находясь в дурном расположении; красота этого прекрасного покрывается грязью, и тогда мы теряем к ней доступ. Поэтому <в такие моменты> лучше держаться от нее подальше. Но совершенно подлинную и чистую красоту, если мы однажды соприкоснулись с ней, мы можем приложить, как огонь, к тому, что в нас осквернено. Скверна, которую мы бросим в этот огонь, не осквернит его, но сгорит сама; красота не может оскверниться, ибо она абсолютно чиста, она — реальное присутствие Бога. Таковы слова «Pater»; такова молитва. Молитва — она еще и Агнец Божий. Она <же и> пламя, которым сжигаются смертные части естества, как у младенцев, которых нянчили Деметра и Исида.
Именно это свойство огня (и еще его родство со светом) делают его образом Духа".

       С. Вейль. Тетради.


      Или как говорил Блаженный Августин: "Возлюби Бога и делай что хочешь".
Единственная задача, единственное дело для человека и другой у него нет, это быть открытым, или стать открытым по отношению к истине, добру, красоте. Не так, что они перед тобой, а ты их не знаешь и не видишь. Они вот, но тебя почему-то нет. Расхожая ситуация, знакомая. Но нет тебя - нет и красоты, её без человека не бывает, нет тебя и нет ничего хорошего.
      А почему тебя нет? Ты увлечён чем-то другим, таким вещественным и материальным, ты увлечён одним из множества благ этого мира, ты занят ими и нет в тебе больше места для свободной красоты - свободной, незаинтересованной. Или ты "заставлен" чем-то, как выражался Хайдеггер - хлопотами, делами и давно забыл как радоваться и смирился с этим и другого не ищешь. Что на тебя наползло, наросло, покрыло тебя - о том ты не заботишься, не трудишься, чтобы расчистить все эти завалы. А зачем? Ты хлопочешь по поводу тех вещей, что лежат перед тобой и тебе доступны, а сам себе ты совершенно недоступен и нет у тебя опыта к самому себе доступности.

      Быть открытым значит совершить труд восхождения к этой открытости, а о том, кто совершил такой уникальный и специфический труд можно сказать, что он - чистый. Чистый родник. Человек - чистый родник. Вообще не наш современный образ. О чистоте и открытости вопроса никогда не поднимается, таких понятий нет, о них никто не спрашивает.

      Стоять наготове - "при" истине - чтобы в любой момент свершилась - дело философа. Философ здесь тот, кто исполнил чудо открытости. К нему приходят мысли и он их воспринимает не потому что он "семи пядей во лбу", а потому что он - "при дверях", и двери в любой момент могут быть открыты. Никто не рождает мысли просто так, из себя, никто не придумывает их вслед за другими в общем русле и так сказать по подобию - всяк, кто так делает ещё не философ.
Философ - тот, кто пережил опыт смерти, в том или ином виде - опыт ничто, опыт прихождения к истине.
      А гений художника в том, чтобы стоять "при" красоте.
Их всех недаром называют медиумами - поскольку они настолько очистились от своей "яйности", что больше не перекрывают ею дорогу "неслышно идущему". Поэт, художник, философ - это только разные исполнения одного и того же, разные частоты одной чистоты.

      Образ сжигания смертных частей естества - благим огнём (истины или красоты, или добра) - образ такого очищения. Горшок, подвергшийся обжигу или же горшок, сошедший с гончарного круга, полный совершенства и ещё не завершённой динамики и всё же могущий быть смятым в любой момент. Благой огонь - черта.
Неподготовленный к истине и красоте не приближайся - не исполнится закон "они и я - что-то одно", ты лишь покривишь душой и ухудшишь свою проницаемость, а не улучшишь.

      Я считаю, что в этом и заключается предназначение человека - быть поэтом или художником или философом. Но не в том смысле, какой мы обычно в это вкладываем - художник это тот, кто рисует картины, нет, многие рисуют картины также, как делают столярный клей, а многие рисуют также, как приходят ежедневно в школу - учиться неизвестно чему. Но если мы и художника поймём как некоторого человека знакомого с техникой "доступности" экзистенциальных областей - человека, имеющего доступ к условиям собственного существования, тогда мы окажемся уже на верном пути.
      Взирать на красоты картины это одно дело, а написать эти красоты своей рукой - другое. У "только зрителя" никогда не будет того доступа к красоте, какой достигнут творцом. Поэтому, это наше общее призвание, а не дело отдельных единиц, это дело нашего общего освобождения - вот что это.