Шекспир. Сонет 110. Перевод

      Alas 'tis true, I have gone here and there,
      And made myself a motley to the view,
      Gored mine own thoughts, sold cheap what is most dear,
      Made old offences of affections new.
      Most true it is that I have looked on truth
      Askance and strangely; but, by all above,
      These blenches gave my heart another youth,
      And worse essays proved thee my best of love.
      Now all is done, have what shall have no end:
      Mine appetite I never more will grind
      On newer proof, to try an older friend,
      A god in love, to whom I am confined.
      Then give me welcome, next my heaven the best,
      Even to thy pure and most most loving breast.

Увы, это правда: я сновал туда-сюда
      и делал из себя шута в глазах людей,
      уродовал* собственные мысли, продавал задешево самое дорогое,
      творил старые грехи из новых привязанностей.       Истинная правда то, что я смотрел на правду [верность]
      с подозрением и как чужой; но, клянусь всем высшим,
      эти заблуждения дали моему сердцу вторую молодость,
      и худшие испытания доказали, что ты -- моя лучшая любовь.
  Теперь с этим покончено; ты имеешь то, что не будет иметь конца:
      свой аппетит я больше не буду заострять
      новыми испытаниями, проверяя старого друга,
      бога в любви, к которому я привязан [прикован].
  Так прими меня, для меня уступающий только небесам,
      в свою чистую и самую-самую любящую грудь.

      * В оригинале -- "gored". Глагол "gore" в современном языке употребляется главным образом в связи с животными, в значениях "бодать (рогом)", "пронзать (клыком)", однако в эпоху Шекспира он имел более широкий спектр значений: "пронзать", "резать", "рубить" (острым оружием и пр.). Другой основой для интерпретации может служить существительное "gore" -- "клин", в том числе, клин, вставляемый в одежду для расставки. Исходя из этого значения, фразу "gored mine own thoughts" можно истолковать как "уродовал собственные творенья (чужеродными) вставками". С другой стороны, нарочито широкие, яркие клинья были характерны для одежды шутов, поэтому возможно еще прочтение: "придавал шутовское обличье собственным мыслям".

Да,  это правда: я сновал, скитался,
Играл шута у трона короля,
И,  мысли оглупляя,  отдавался               
Игрушке новой, старый грех творя.

И правда то, что верность счел химерой,               
Ревнуя сам, но  все ж клянусь тебе,               
Что заблужденье укрепило веру:
Ты — лучшая любовь в моей судьбе.
               
Поверь,  теперь я верен бесконечно,
Пусть аппетит мой забывает пир
Иных страстей, не искушая вечно               
Тебя, мой друг, мой бог и мой кумир.

Так принимай меня в свои обьятья,
Чтоб шутовское не носил я платье...