Мурмурация II

Движение птиц, как вращение ниц,
И от взмаха ресниц – превращение лиц
В угрюмые, грубые маски.

Я забыл о тебе, о далёкой весне, чтобы помнить всегда про своё забытьё и что верить людям опасно.

Без тоски, без улыбки, набрав полную грудь, я впущу к сердцу воздух морозный, дай же век и судьба мне во льду отдохнуть от грёз своих спорных и грозных.

Для других, для себя, мне не нужен новруз, не нужны мне сладкие речи, пусть я буду угрюм, тяжелей моих дум, не найти ведь в жизни предплечья, чтобы выдержать скорбь, чтобы вылечить день, чтобы в пепел укутать далече, побуждая тепло выходить из него и веселье вернуть в лето реки.

Заратустра молчит, чайка громко кричит, монолитна древняя запись, полярная ночь, звёзд явления в точь, и немы черно-белые знаки, все они далеки от тоски, от доски, от цветенья и лишь после того, как пересилив его, изойдут тени всех моих привидений; терпкий чай, горький сонм, не войдут гости в дом, заколочены крепко двери, в решётчатый двор, не смотри, что же в нём, и не думай, что гвозди значат. Яркий сон, вспышки в кон и изгой - не зреют ведь гроздья иначе.

Я Гойя, рождённый спустя много лет, глазницы воронок мне выклевал ворог, сохранивший секрет в зеркалах, навсегда, он энет, эбанит, путь в эдем скрыт в гранит и за ним будет каждый, кто был ему дорог.

Я кожа на теле изрубленных нимф с челом ужасного Тролля, Таргехат не Олимп, не Каркозы сады, что же ждёт впереди?! Завопи той горе – «я горе, всё, что есть о тебе, всё, что смог унести, истерзав свою честь и шпоры».

Гидра в стае грачей, цербер воет в ночи, я рассыпал по полу шипку, тихо стонет ноктюрн - мир по прежнему юн, выходить и вправду ошибка.

Час предрассветный, шорох – «Нет гивреи твоей, доколе, как ты смел, как сумел, ведь помыслить иное – морок. Старика, да тебя, мечи похоронят в море, а пока ты с ума не сходи, раз молчать сам с собою волен».

Циферблат, как всегда, с ним чума, шевелит своё распятье, его же мне противна спесь, пока мечта моя жива, я здесь, держу в узде свой славный голод, и вечность мне, но не тебе, однажды станет в пору. Топор на пояс в январе, к сезону, где дозреет колос, поля украсит в янтаре, далёкий также город. Запомни этот голос в ночь, я ухожу, вернусь совсем не скоро: когда гореть начнёт июнь, когда вновь вспыхнет порох.