Защита диплома

Обучение в Академии подходило к концу, шел пятый год обучения, пятый курс. Был холодный февраль. В Ленинграде было промозгло, а в Москве, куда нас послали на практику в Вычислительный центр Министерства обороны, было просто морозно. По существу я знакомился с Москвой впервые, хотя и бывал в ней проездом
Москва многим мне не нравилась, сказывалась привычка к европейскому порядку Ленинграда, и в то же время многое здесь мне было по душе. В Москве было немало  улиц с деревянными домами, регулярная планировка города не наблюдалась, архитектурно Москва была совершенно бессистемна, разнобойна и во многих местах просто убога.
Но зато нравилась мне какая-то домашняя уютность города, деревенская непритязательность и даже веселость. И, самое главное, в Москве было много привлекательных девушек по сравнению с серым Ленинградом. Хотя, надо признаться, эта радость была мне доступна только для глаз, т.к. человек я был глубоко женатый и в плане поисков знакомств совершенно не активный, да и свободного времени было не  много. Денег же было постыдно мало. В столовой мы блюда выбирали подешевле.
Группа наша целый месяц прожила в общежитии военного факультета Финансового института,  недалеко от ст. метро Алексеевская.
Ездили на «работу» в ВЦ на улицу Беговую, обедать ходили в «Бега» на ипподроме. Метро «Беговая» тогда не было, ездили до метро «Динамо».
Быстро освоили и запомнили станции метро, переходы, основные нужные нам проспекты и улицы, наземные кой-какие маршруты. Кстати, нынешняя станция метро «Проспект Мира» тогда называлась «Ботанический сад». Через месяц группа наша уехала писать дипломы в Питер, а меня и Лейкина Семена оставили в ВЦ (он же - 27 НИИ МО) писать диплом на его базе. Поселили нас уже в другом  месте – в гостинице Бронетанковой академии у самого моста через Яузу. Стали мы пользоваться станцией метро «Бауманская» и сильно её ругали каждое утро за толчею. Не могли мы не обратить внимание и на разницу в характере и поведении в метро ленинградцев и москвичей. Во-первых, заметили, что на автобусных остановках москвичи не становятся, как ленинградцы, в очередь, а лезут к дверям, кто шустрее. В метро москвичи, в отличие от ленинградцев, загораживают часть прохода выходящим пассажирам. Заметили, что молодые и красивые девицы не встают с мест, когда видят перед собой старуху. При входе в магазин не стоят, ожидая, пока выходящие покупатели освободят проход, а стараются рвануть вперед. Мы быстро поняли, что вежливость, предупредительность, и, упаси господи, благородство – это не самая сильная черта характера москвичей.
Но зато москвичи были, в основном, народ компанейский, бойкий и энергичный, что не могло нам не нравиться. Особенно нам понравилось, что в день 23 февраля, в этот день всеобщего мужского праздника, нас малознакомых молодых капитанов, сотрудники НИИ пригласили в обеденный перерыв спрятаться за огромными шкафами электронной вычислительной  машины «Стрела» и выпить за нашу Советскую Армию. Было вкусно и весело, а главное, непринужденно, как  будто  мы давно знакомые люди. Так началась наша  с Семеном преддипломная практика, продолжавшаяся вплоть до июня, когда состоялась защита диплома.
Дипломную работу надо было не только написать. Нужно было разработать что-то новое в радиоэлектронике, применительно к ЭВМ, желательно такое, что практически затем внедрялось бы в производство. Действующий макет нужно было собрать своими руками, наладить, теоретически обосновать и описать, сделать 10-12 плакатов для объяснений с Государственной комиссией.
Руководителем у меня был толстый и бойкий старший лейтенант Далматкин, мл. научный сотрудник НИИ 27. С ним мы сработались хорошо, я делал нечто, что было и ему полезно в работе. Его отзыв на мой диплом хранится у меня до сих пор.
С Семеном мы вели в Москве скромный образ жизни, и не только потому, что денег не было, но и в силу нашей обоюдной природной скромности и застенчивости. Даже в кино редко ходили. Зато много в свободное время ходили пешком по тротуарам и ругали московскую грязь и пыль, непривычную для ленинградцев.
Поскольку аппетит у нас обоих был очень хороший, я взял за обычай издеваться над атлетически сложенным Семеном, рассказывая ему где-то к середине дня, особенно в транспорте, как приготавливается на Украине отварная молодая картошечка с укропом и малосольным огурчиком, как шкварчит на большой сковороде поджариваемая в смальце свежая свининка с кровяной колбаской. А ведь хорошо и селедочку порезать жирненькую, да посыпать её лучком, да полить подсолнечным маслом. А как это все хорошо кушать под абрикосом или яблоней. А уж особенно хорошо, когда перед самым первым куском на столе появляется запотелая рюмочка. Семен бесился и грозился меня побить.
В большом желтом доме, где была наша военная гостиница, на первом этаже была огромная столовая этой же Бронетанковой академии. Там мы завтракали, там и ужинали. Обедать мы ходили из НИИ в ресторан «Бега», который и был на бегах. Ресторан этот (как и многие тогда) работал в будние дни  в обеденный час в качестве столовой. Народ и тогда у нас был бедный и не мог целый день сидеть в ресторане, вот рестораны и приспосабливались к той жизни: середину своего рабочего дня отдавали бедноте по небольшим ценам давая обеды. Как правило, брали мы на первое гороховый суп с гренками, а на второе – вареную зубатку с картофельным пюре. Это были самые дешевые блюда. Рыба зубатка была очень вкусная и жирная. Обед нам обходился около рубля.
Завтракали мы и того дешевле, помню, что завтрак в военной академической столовой, состоящий из закуски, горячего блюда и чая, стоил около 50 копеек. В этой столовой мы с Семеном однажды пили за обедом водку, не пряча её под стол, как это тогда делалось пьющими во всех советских столовых. Да, в обычных столовых это запрещалось. Но в этой гостиничной огромной столовой обедал и начальник Бронетанковой академии (бывшей имени Сталина) маршал бронетанковых войск, герой Великой отечественной войны Ротмистров. Этот интеллигентный военный в круглых очках и с большими усами разрешил офицерам, при соблюдении разумных норм, употреблять водку за столом открыто. Вот мы и поставили   пол-литровую бутылку на стол и на глазах таких же обедающих, как и мы, выпили её и хорошо посидели. Ротмистрова офицеры за эту нетипичную смелость уважали.
Настал июнь. Я подготовил дипломный проект и предварительно прорепетировал защиту перед сотрудниками отдела НИИ. Моя защита не понравилась моим товарищам, но я не унывал, я знал, что на настоящей защите все будет по-другому. Мне для хорошей защиты, как для артиста на сцене, требовалось вдохновение, а существо моей дипломной работы и мои знания были в порядке.
Для того чтобы принять у меня и Лейкина защиту дипломов, прибыла солидная Госкомиссия во главе с Председателем генералом Омельченко. Приехал из Ленинграда даже начальник нашей академии генерал-полковник Фролов. Это объяснялось просто: я защищался самым первым в Академии в этом году.
Защитился я отлично, мне самому моя защита понравилась, понравилась она и всем членам комиссии и начальнику Академии.
Дальше предстояло самое сложное и неприятное: нас должны были направить в части, которые, как мы знали, как правило, располагаются в самых дальних местах Союза,  в «дырах», как мы говорили. Меня и Лейкина долго не вызывали в Ленинград, нам казалось, что про нас забыли, и в то же время, я знал, что в Академии в эти дни идет распределение, раздача мест выпускникам.
Я стал себе искать место в московских военных инстанциях самостоятельно. Много было сделано звонков, разговоров и немало посещений разных управлений. С большими трудами, но я нашел себе место и не где-нибудь, а в Москве. Это было все равно, что Золушке превратиться в принцессу, это был предел мечтаний того времени для военного человека, тем более, что товарищи мои направлялись почти все на дальние ракетные полигоны: Капустин Яр, Балхаш, Тюра Там, Плесецк и т.п.
Ходатайствуя за себя, я просил и за Лейкина. Ему  предложили неплохое место – в Суворовское училище в прекрасном городе Минске. Сема поехал туда с радостью.
Распределением выпускников академий по местам службы занималось специальное управление Министерства Обороны. Каким образом мне удалось достать телефон полковника Пузанова, не помню.  Век я должен быть благодарен этому полковнику. Он направил меня к начальнику Научно-исследовательского института Военно-топографической службы (НИИ ВТС) на собеседование. Беседовали со мной начальник НИИ полковник Лавров Николай Петрович и его зам полковник Кутузов Илья Андреевич, впоследствии сам ставший начальником этого НИИ, а затем и начальником ГУГКа (Главного управления геодезии и картографии при СМ СССР).
Лавров был высокий мужчина с несколько лошадиным, но интеллигентным лицом. Кутузов был плотный, небольшого роста, рыжий, очень энергичный и уверенный в себе человек с лицом такого типа, как у Юрия Визбора. Оба были доброжелательны и очень заинтересованы в том, чтобы взять вообще надежного, дисциплинированного, хорошо подготовленного специалиста по вычислительной технике. Это в то время  актуальное направление в армии, и в геодезии в том числе, было остро потребно.
Видимо, я подходил этим начальникам и по результатам учебы в Академии, и по результатам нашего разговора. Лавров, воодушевленный результатами нашей беседы, вдруг сказал Кутузову: «А может быть, дадим ему однокомнатную квартиру?». Надо знать, что получить квартиру в Москве в то время - была награда повыше Сталинской премии. У меня, бесквартирного и безродного в Москве человека, сердечко ёкнуло от надежды. Но Кутузов был холодная голова, и, вообще, чувствовалось его подавляющее влияние в решении практических дел, хотя и был замом. Он ответил Лаврову ( не мне) в том смысле, что, мол, поработаем, посмотрим, что он за гусь, а у нас есть более заслуженные люди на очереди. Хотя…я знал, что квартира мне положена будет при условии, что будет приказ Министра Обороны СССР о назначении меня на должность в Москву. Приказ затем появился, а квартира – нет.
Меня взяли в НИИ ВТС.
После отпуска в Ленинграде я начал работу в 1 геодезическом отделе НИИ 11 августа 1962 года. НИИ располагался на ул. Разина дом  14, почти у самого кремля. В этом же здании было Министерство торговли СССР и Военно-топографическое управление Генштаба, наша вышестоящая организация. Но мой отдел располагался на Садово-Спасской за высокой желтой стеной, идущей вдоль Садового кольца.
Что забавно: мы с Семеном Лейкиным, работая над дипломами в Москве, иногда проходили мимо этой высокой желтой стены на садовом кольце и рассуждали, что бы такое за нею могло быть. Оказалось – моя будущая работа.
Кое-как устроился временно жить в гостиничном домике Генштаба, (язык не поворачивается назвать его гостиницей), что стоял, а, возможно, и сейчас стоит во дворе дома 12 на Чистых прудах. Комнатку размером в 6 кв. метров мне дали временно, и хотя я был с женой и ребенком, вскоре выгнали. Начальник КЭУ Генштаба сказал, что едет откуда-то из дальних мест более заслуженный товарищ и ему негде жить. Клава сняла комнатку в этом же домике у женщины, которая назвалась Зинкой, женой милиционера, хотя самого милиционера я так и не видел.
Началась для меня новая служба, в отличие от моей доакадемической строевой службы больше похожая на работу. Сотрудники отдела и лаборатории встретили меня доброжелательно и даже по-московски гостеприимно. Поскольку у меня не было жилья, помогали разместить временно мой небогатый скарб в подсобке отдела, водили в полуподвальную забегаловку на полстакана водки с сосиской, молодые сотрудники интересовались, а чем я интересуюсь. Нашлись общие склонности и в литературе, и в музыке, и в интересе к самодеятельности. И вообще, мои новые знакомые были симпатичными людьми. Надо сказать, что уровень интеллекта тех, с кем я работал непосредственно, был достаточно высок, с ними было интересно общаться и работать. Настроение моё, несмотря на бытовые трудности, было приподнятым. Я был в Москве!
Начальником лаборатории был старый полковник Колесниченко, большой любитель выпить и закусить, побалагурить. Но он не определял лицо лаборатории, куда сам он попал недавно, и, видимо, случайно. О нем говорили мне, что он изобрел две насадки на окуляры геодезического прибора, одна называлась НК-200, а другая НК-300, потому что в одну входило 200 граммов, а во вторую – 300. Это, конечно, была шутка, но в ней была доля правды.
Майор Тараничев Николай Алексеевич был мал ростом, лыс, но подвижен и деловит. Иногда весело смеялся, если было смешно. Был скромен, но не до застенчивости и, как мне было известно, получил ту квартиру, которую часть должна была предоставить мне в соответствии с Приказом Министра Обороны о моем назначении в Москву. Кутузов мне сказал, что надо дать квартиру более послужившему, хотя формально она была предназначена вновь назначенному. Я все понимал, я даже не подумал возникать, я согласился. Если бы я не согласился, то мне все равно квартиру бы не дали, но, возможно, в будущем я получил бы отдельную квартиру быстрее, чем это было на деле. На деле же я получил отдельную квартиру только через 11 лет.
Пожалуй, самой выдающейся личностью в лаборатории был Миша, Михаил Сергеевич Урмаев, геодезист по образованию, племянник известного геодезиста и генерала Урмаева  Н.А. Миша был умен, разговорчив, хорошо играл на фортепьяно, был начитан и эрудирован, любил женский пол, элегантно и виртуозно говорил о женщинах. Тогда он был даже не кандидат наук. Сейчас он авторитетный профессор Московского института инженеров геодезии и картографии (МИИГАиК), доктор наук, публикуется в американских научных журналах. Кандидатскую он защищал тогда, года два-три спустя после моего появления в отделе.
Толстый и малоспортивный Силаев Руслан Захарович в лаборатории так же, как и мы с Мишей был МНС, т.е. младший научный сотрудник. Правда, он на протяжении многих лет так и не мог всё еще защитить свой дипломный проект в МИИГАиКе. Зато он отлично разбирался в радиоаппаратуре, любил это дело и еще очень любил коллекционировать музыку на различных носителях. У него были приличные по тем временам магнитофоны, проигрыватели, радиолы и т.п. В один из первых дней знакомства Руслан спросил меня, какие песни мне больше всего нравятся. Не знаю, не помню уже, нарочно ли, скорее всего вполне искренно я ответил: Интернационал Пьера Дегейтера и Священная война Александрова. Физиономия его застыла, как будто он съел лимон и не хочет показать это. Представляю, как невысоко он оценил этого профана-военного. Хотя, на самом деле мне больше всего по нраву были неаполитанские песни и популярные арии в исполнении Марио Ланца.
И Урмаев, и Силаев и еще Ефременко Игорь Дмитриевич, выпускник МИИГАиКа, все они были гражданскими сотрудниками нашего отдела, все были молоды, кто моложе, кто старше меня на два-три года. Ефременко был атлетического сложения молодой человек, всегда в хороших костюмах при мизерной зарплате МНС. Его поддерживал материально папа, бывший каким-то руководителем в Тульском шахтоуправлении. Ефременко любил женщин еще сильнее, чем Урмаев, поскольку он был не женат, и у него была отдельная  кооперативная квартирка. Чего ж не любить! Правда, за глаза мы с Урмаевым умеренно осуждали слишком частые, на наш взгляд, смены объектов любви Ефременко, но это не мешало хорошим отношениям между нами.
Наука бурлила своим чередом. Я стал одним из ведущих участников разработки ЭВМ для решения геодезических задач. Кроме того, меня подключили к разработке так называемого кодового теодолита, прибора принципиально нового для геодезии. Тогда всё стремились автоматизировать и, при этом, часто очень прямолинейно пытались это делать. Но жизнь иногда сама все принципиально меняет, и, оказывается, мы автоматизировали не там, где возможен был прорыв в будущее.
Летом 1963 года мне, наконец, дали комнатушку на 2-м Боткинском проезде, в двухэтажном деревянном домике среди краснокирпичных двухэтажных казарм постройки прошлого века. Говорят, тут стоял гусарский полк, а в нашем домике жил командир. Теперь в нем жило около десятка семей. У каждой была своя комнатка. Моя комната представляла собой бывший проход на маленький деревянный балкончик, теперь отгороженный и с отдельной дверью в общий коридор. Посему комната была похожа на чулок, но зато балкончик площадью метра в два квадратных был мой. Дверь на балкон и дверь входная были начало и конец нашей узенькой комнаты. Всего в комнате было 17 метров  кв. Теперь мы жили не хуже многих москвичей!