Купорос

Бывает, как будто бы тень на душу ложится, смущая. И хмурится солнечный день, и листьев весёлая стая, что клён украшала вчера, вдруг тонет, печальная, в луже.
Недобрая нынче пора. А впрочем, бывало и хуже. Бывало и горше, и злей, куда голоднее бывало.
Товарищ! Гляди веселей! К чему этот ропот усталый?
Я чувствую дым папирос и слышу металл в каждом шаге. Вот пишется чей-то донос, и ручка скрипит по бумаге, и адски болит голова, и сердце сжимается в страхе.
Не бойся! Длинны рукава смирительной строгой рубахи. Безумие – словно чума, душа – хрупче бренного тела. Вот так и сходили с ума, чтоб сердце чуть меньше болело, нарочно сбегали туда от неразрешимых вопросов.
А лёд в луже – словно слюда, а небо – под  цвет купороса. Такой вот привычный ноябрь, какого-то старого года.
Души первозданная ярь, зависеть ли ей от погоды?  Смешно!..
Облетают листы. Я тоже разбиться рискую, но живы о Правде мечты, поэтому так и тоскую - за каждую горькую мысль, за каждую ноту печали. В отчаянье – остановись, на выдохе, в самом начале. Не стоит, не стоит, остынь! Осталось хорошего много. И неба природная синь опять освещает дорогу.


***

За решёткой веток неба чашка, в ней дождя прогорклая вода. А душа в смирительной рубашке замерла…
Приходят холода, ни лучей, ни звёзд над Летним садом, на оградах – тусклые орлы. И всё чётче образ Петрограда восстаёт из этой серой мглы, в каждый век по-разному воспетой, заплатившей горечью взамен…
До сих пор убитые поэты смотрят в душу с этих старых стен.
Вдохновенья порванные крылья, как же вас манила высота!..

Время лечит. Обрастая былью, всё страшней ожившая мечта. Уходили в вечность поэтично, наглотавшись яви этой всласть. Как услышать тех, кого цинично убивало время или власть, доводило до петли и пули иль безумьем метила чело?..

Но огонь священный не задули! Потому-то до сих пор светло, потому и слушаем, вдыхая чувства ритм в биении строки. Потому и плачем, поминая в эту осень, полную тоски, всех, привыкших жить лишь нараспашку, божьих нот читавших с неба вязь…

И душа проклятую рубашку вдруг срывает, плача и смеясь.


***

И поздняя Осень порою полна красоты, и воздух предзимний бывает прозрачен и сладок. Мне больше всего не хватает такой простоты, где можно спросить и услышать ответ, без загадок. Где смотрят друг в друга и больше не копят обид, и слабость, и силу как данность в другом принимая.
…У голых берёзок смущённый и трепетный вид. Давно улетела листков золотистая стая. А небо ныряет в объятья горящей Заре всего на мгновенье, чтоб после во тьме раствориться.
Я радость нашла даже в этом седом ноябре, да не с кем, увы, этой радостью странной делиться.


***

Положила ладонь на лоб (он в холодном поту, горяч) и молюсь, отпустило чтоб.
Время лекарь, а не палач, пусть и мудрость даёт не всем, лишь бы душу от зла сберечь.
Я снимаю тяжёлый шлем да на лавку бросаю меч.
Колыбель, на окне свеча, под метельную круговерть слишком долго пришлось молчать, но сегодня могу я петь и беду отведу рукой, слишком много во мне тепла.
Та, что пряталась за строкой, вдруг растаяла, потекла по ступеням и вниз - ручьём, так под Солнышком тает снег.
Улыбается чистый дом, распрямляется хмурый век.


***

Так сердце вдруг заходится, и нечем дышать – сжимает горло как в тисках. Почти любой из нас безумьем мечен, как метроном, стихи стучат в висках - навязчиво, жестко, неустанно, так яро рвутся только из тюрьмы. И покоряясь силе этой странной, ты выпустишь на волю их из тьмы своей души. А может быть, из света, чтоб озарить кому-то долгий путь.
Зачем мы пишем, странные поэты? Лишь для того, чтоб воздуха глотнуть. Лишь для того, чтоб уберечь от боли, когда морозом воздух жжёт в груди.
Какая жизнь за гранью, там, на воле? Какой обрыв нежданный впереди?
Глаза открыты, значит, всё не снится, коснулся луч протянутой руки. Так Русь летит прекрасной тройкой-птицей, (бессменна суть в бессмертии строки!) Несут в галоп, хрипя, шальные кони, тьма позади, а даль, как день, бела. И мы спешим подставить ей ладони, чтоб не упала в пропасть, а жила.



Благодарю Д.Перкина за отклик http://stihi.ru/2017/12/11/7029