Подборка на сегодня

Мне перешёл дорогу белый кот, -
весь белый!.. только розовые уши.
Случился лучший в жизни переход,
с тех пор пою... вот ты меня послушай:
деревья оголяются не в раз, -
одно сдалось, а то взметнулось выше, -
кипя восторгом, удивляя глаз, -
отозвалось любовью, ей и дышит.
Стоят в дозоре жёлтые шары,
да георгины встали часовыми, -
следят глазами преданно-сырыми
как тихо лето вышло из игры...
-
Те дни тянулись сумеречно,.. долго...
Был  в тягость Ельке с моря переезд.
Привитое в разлуке чувство долга
давило… Ощутимый интерес
не вызывала школа. Как зверушке,
взращённой в тёплой воле, на волнах, -
от пяток до нашкодившей макушки
не приживалось  к месту… Но она
под непомерным гнётом старших братьев
горбатый ранец цветом...(не скажу!),
напяленный поверх страшилы-платья,
несла, как европейка паранджу.

Всё заодно в пути: петух  клевачий;
в канаве лужа; на углу детдом
(там за окном в зелёнке детки плачут,
"... вот вырасту, - всех заберу потом...");
собаки, вечно страждущие сласти
с глазами-вишнями и кошки – не поймать!
Лишь к третьему уроку - к школьной пасти -
являлась и садилась за тетрадь…

Капитолина Павловна с указкой
размером с дрын ( ей сделал выпускник
на память о всеОбучной закваске)
хромала между парт, портфелей, книг...
Шептали в спину, (холодеет сердце)
о том, как ей в концлагере - давно -
ломали руки-ноги злые немцы…
Про это мы,.. да только из кино.
И потому дразнили, - дело было. 
А Елька… да, жалела… Но её
учительница сразу невзлюбила, -
по пальцам била. Ждали – заревёт.

На кончике указки набалдашник
в довесок к бденью школьных дисциплин
исполнил токарь – двоечник вчерашний…
И надо ж было ляпнуть, вольной,(блин!)
- Вы, Колотилка Палкина!.. И всё тут, -
прилипла кличка, век не отодрать.
К ученью напрочь отлегла охота.
- К директору веди отца и мать!
… Беда у Ельки с тем чистописаньем.
А гнев от классной дамы тут как тут.
- Шарыпова! Да что за наказанье!
Откуда руки у тебя растут?!

… Как пуповиной, - школьною аллеей…
Уставшая листва, скользи, кружись…
Капитолина Павловна, больнее
указки Вашей оказалась жизнь…
… Вопрос… ответа нет, не одолею.
Вы в вечности … и голос в небесах:
- Евленья, да когда же ты сумеешь,
когда же ты научишься писать?!.
-
Отыскалось платьице с выпускного вечера  -
серебрится вышивка на груди -
из кримплена белого, говорили  “вечного”.
Размечталась – праздники  впереди!

Покупали (важно ведь!) в магазине свадебном, -
ценник – месяц вкалывать – сто  рублей!
Дефиле трельяжное завершилось затемно, -
офигеть! -  я лучшая, хоть убей!

Плотненько по  талии,  рукава – фонарики,
солнцем  шестиклиновым юбочка кружит.
Для влюблённой платьице, кто ещё подарит ей?!
… сохранила мамочка, не снесла чужим…

Вот стою под яблоней, знаю - будут яблоки -
мама-мама-мамочка - белый твой налив -
в День Преображения  (смертным тоже якобы)

...сохнет на верёвочке платьице любви...
-

Другой, но всё же вновь поводырём
снег вышел из небесного закута.
Такой хороший! – Хочешь, заберём
его на двор, весна придёт покуда?
Сведём знакомство со снеговиком –
пускай по-свойски с непоседой-сойкой
следит за нами с высоты веков
чудак бокастый – весело и стойко.
А если кто холодный и чужой
придёт нарушить чудную обитель,
он вьюгою отвадит, как вожжой,
а нас ничуть при этом не обидит.
Он будет вольно жить – без поводка
и без ошейника гулять в округе...
Он чутким нюхом будет знать, когда
мы ошибёмся как-нибудь друг в друге...
-
К мольбам волны неумолимый,
декоративный и пейзажный,
плывёт на месте дом любимый, –
наш дебаркадер двухэтажный.
Пристанище для пилигримов,
в диковинку глазам столичным.
Качает борт неутомимый
река привычно.

Закат над улицей короной,
питейный дом звенит посудой.
Взорвали тополя вороны, -
лететь нацелились на Чудо.
Остожна Осыпь, тлен ступени,
в бурьяне рига и кадило, -
на Городище бродят тени
Архистратига Михаила.

Не рвать настурцию жестоко
(о, не понять натуры женской!)
У светофора с жёлтым оком
авто свернул к Преображенской.
В тени Успенского фасада
лубочный вид, - чем не приманка?
Картавит в объектив и рада
в манто из норки иностранка.

Сквозит намерением резвым
и живописец бородатый.
…У сквера речников болезный
соборный храм с безглавым скатом.
Надолго замер дворник трезвый, -
прозрел единожды навеки.
Листок скользнул на прут железный.
...смежИлись веки...

Глубокой силою наполнен,
не сразу свет прольётся млечный.
Сомкнулись городские волны.
“Возрадуйтесь, я с вами вечно”.
И обращусь с мольбою внятной
к Заступнице людской на небе –
Пусть будут полными объятья
и много хлеба.
-
Возможно, завтра я уйду...
в оранжевое воскресенье
по влажной роскоши осенней
продолжить странствий череду.
Прости меня, но я уйду.

В пути псаломщика мой хлеб.
Причетник из меня ни к чёрту.
Для исполненья светских треб?
Но сердце больше, чем аорта.

Я с головою в кутерьме,
(ещё вчера на день моложе).
Пленённый дух... он, как в тюрьме,
пороком дышит... Мне дороже
тавро (не Шеффилдская сталь), -
отметина небес отрадна.
Глядишь, и в розовый февраль,
достигнув цели - путь в три ада, -
достанем праздничный хрусталь.
Не жарь лишь дичь, и на  мясное
не ставь на стол в Святой Грааль
из жаворонков заливное.
-
Такая ночь... (я с нею шёл вчера)
зовётся не иначе как "глухая".
Луна в ней билась, точно густера,
да мрачный ветер всю округу хаял.

Возникший в темноте всезрячий кот 
(днём приласкался б нежным паразитом)
перепугал меня ко всем чертям в зачёт!
Росли ворота с завязью щеколд...
кругом октябрь, - куда ещё расти-то?!

Октябрь, октябрь... тебя б пересидеть,
как эту ночь, - в натопленной берлоге.
И я ему:"Для смерти всё есть снедь...
лишь георгины мамины не трогай!"

-
Прочь занавески! И конец войне.
До срока штурмом взяты окна, сени.
Зима сильна. По осени, - вдвойне.
Притворщицей ей плакать в день весенний.
Что осень? – Пишет апелляции,
вздыхает, ёжится, ладони растирает.
Зима вернулась вновь из иммиграции, -
советов не даёт, лишь саван расстилает.
Зима лисицей скинет хвост свой куцый!
Неуязвимая, в оскале взбесится!
Мир из аннексий в шквале контрибуций
вновь воцарится на четыре месяца.
-
У калитки бабы Кати
снег с мосточков не сметён.
Ух, как годики-то катят!
Дом был строен на житьё
век назад, поди, – не меньше.
Да и Катин век не мал...
Но получена депеша
и убита наповал
жизнью, смертью ли, – не важно... –
унеслась не за моря.
В доме холодно и влажно, –
зря июльская заря
стены гладила привычно,
зря шумел берёзок строй
на вороний окрик зычный
этой резвою весной.
Зря был крыт смолёной толью
утлой крыши чёрный горб.
В междурамье плошки солью
(не гнила б избёнка чтоб)
зря белеют, – нет хозяйки.
Краснощёкой Кати нет.
На крыльце метёлки, шайки...
Зря... Зато какой тут свет!
-
Сияющий камень прибрежный,
с прибоем шепчась день и ночь,
так с речкой общается нежно, –
любое принять он не прочь,
купаясь в объятиях ласки,
пуская круги по воде...
 А рядышком из-под фетяски
бутылка в песке. Их удел
смотреть в облака, узнавая
всех тех, кто исчез навсегда...
 Машина ль пылит грузовая,
чудесная ль светит звезда, –
всем внемлют бутылка и камень.
Бутылка и камень не спят.
Не надо их трогать руками, –
удел их понятен и свят.
 -
Когда деревья, люди и дома
готовы вынести небесное вторжение,
на землю отпускается Зима
из плена редкого, - без гнёта осуждения.
Тогда слетает плавно божий снег,
пространство расширяя белизною.
В то время ВРЕМЯ свой стреножит бег,
и правит вспять, и дышит новизною.
В любой снежинке, верной вышине,
своя повадка и своё свечение...
Сосуд расколот, тайны больше нет, -
есть путь от истины до самоотречения.
... Тогда деревья, люди и дома
плывут в беспамятстве,- им грезится и грезится,
что та, которую зовут Зима,
зашторит души свежей занавесицей.
-
Живу отпущенным добром.
В уменье врать не вижу прока.
Мне не бывает одиноко, -
Не будет, стало быть, потом.
На зло гляжу как на балласт.
Плыву натруженною баржей.
ГрузнЕе становлюсь и старше.
Пусть трижды прав Экклесиаст, -
Жить страшно интересно дальше!
Жить без посредничества фальши.
...А остальное Бог подаст.
-
Продам родительский очаг,
нехитрый скарб раздам по вещи.
Лекарство выпив натощак,
сорвусь туда, где море плещет.
Там в октябре под двадцать пять,
там люди в ярком кормят чаек.
Там страсть не держат на цепях
и виноградным привечают.
А здесь печурка внедогляд,
роняя головню на щепки,
нет-нет да треснет, коль палят
одну берёзу в холод крепкий.
И ты сидишь себе, следишь, –
сомлев лицом, – за огоньками,
колени обхватив руками...
... И никуда не убежишь, –
не пустит под порогом камень.
Его мой дед ещё, кажись...
...Какая ни на есть, а жизнь, –
....дарованная стариками...
-
Гостья ревнивая – бабочка -
крыльями рыжими машет.
Гроздья рябины над лавочкой
сделались крышею нашей.

Вот и зажжённая лампочка.
Вот и протоплена печь.
- Иней! О, Боженьки, мамочка, -
в травку теперь не прилечь!

С мокрых ботинок испачканных,
с мальвы - до глаз чердака -
веет рассказом запальчивым,
не пережитым пока.

... Точно, тепло не растрачено, -
спрятано в шапку. Секрет
солнечных семечек пальчикам…
…Глянь-ка, а лета-то нет…
-
Вместе с букетом шмеля
в дом принесла осенний, -
песен бы!.. В муках, земля,
ждём твоего спасенья.

С лета готовишь в пургу
прятать свои изъяны.
Нет... я ещё не могу
падать, зализывать раны.

Слёзы и те на бегу, -
дескать, потом наплачусь.
Счастье иголкой в стогу
спрятано, не иначе...

Дай мне ещё воспеть
под листобой, родная,
нет, не разлуку и смерть,
капли-слова роняя, -
а удивление зреть
вместе с твоей долиной,
чтобы листом полететь
стае вослед журавлиной.
-
Я выпускаю бабочку в сентябрь,
поймав в ладошки, чтоб не повредить ей
трепещущие крылышки. Летите
и вы, мечты, навстречу всем смертям!

Гляди-ка, - расхлебянено окно,
совсем как в мае, - лето ещё дышит,
да и душа моя пока что не ледышка!
Лети, камлай* подальше и повыше, -
пленения иссякло волокно!

Ещё вчера мне было всё равно, -
мне, растоптавшей небо под ногами,
зелёными в цветочках, сапогами;
мне, говорящей скучные слова;
мне, для которой жизнь, что бечева,
а бабочка лишь только оригами...

Лети, ни в чьи ладони не присев,
на ликованье клумбы в старом сквере.
Лети, пока полёт не эфемерен, -
тебя заждался юный львиный зев.
-

-
Жаль, нету коромысла на плечах!
Под старину бревЕнчат сруб колодца.
Иду по воду, вёдрами бренча, -
уверенно, - с лицом землепроходца!

Мостки ведут от самого крыльца.
Сараи дремлют, двери на замочках.
Сдуваю прядь прилипшую с лица, -
так ненасытна и бездонна бочка!
-
Очень уж хочу увидеть Прагу я, -
красных крыш волнение помпезное;
посетить Гранаду в Никарагуа;
искупаться в водах Полинезии...
Но седлаю я свой велик преданный
(трижды втулка в колесе заварена),
мы несёмся с ним путём изведанным,
но с азартом юного Гагарина!
Наша цель одна - затон изгаженный, -
поискать в траве маслят для ужина,
на приколе лодки там в три сажени
(плоскодоночки в боках заужены),
катера-буксиры, баржи, - палубы...
в ожиданьи стуж суда-судёнышки.
Смазать цепь давненько не мешало бы.
Слава Богу, - выглянуло солнышко!
-
Если чуешь: любви, как икебане, ты обучаем,
а во влажные комнаты тянет специями и маринадом, -
значит, это Осень - постукивая каблучками -
прогуливается, важная, с индульгенциями и с маскарадом.
...Неглиже, кстати, входит в число светских её нарядов…
Если с утра на ветру зовёт-верещит сорока,
а мосластый подсолнух ей честь отдаёт с поклоном, -
значит, это Осень - довольна и розовощёка -
изучает твой огород и честно готовит земное лоно.
...Не важно, что помидоров ещё дохрена зелёных…
Если чайки трясут иргу, рябью пятная чело у бани,
а мальвы под "танец драже" рвутся, не ответные для гороха, -
значит, это Осень - всё и вся бы ей раздербанить -
готова доказывать: “Это только моя эпоха!“
Забей на то,
...она ведь женщина, а не отпетая выпивоха…
-
Куда ни ткнусь, - ни лодки, ни весла...
одно крыло от велика “Десна”,
--------
Цвет под окошечком задумчивым
привычной свежестью пылает.
О, мне его не видеть лучше бы...
он ничегошеньки не знает...
В своем незнаньи непорочный, он
раскидывает чуть белесые
живые руки – ветки сочные
под опадающей березою.
Тугой бутон в заботе вычурной
вновь разжигает для свечения.
Возможно ль это чудо вычеркнуть,
когда ложится тьма вечерняя?
-
Пока река не подо льдом,
и осень праздничная длится,
к воде тихонько подойдём...
Глянь, на топляк присела птица!
Мы здесь дожили до седин,
а как нам быть? Что дальше делать?
... Давай на камне посидим, -
ты на большом, а я на белом.
Смотри, туманный берег тот
стал ярче, ближе и доступней.
Да, время... жизнь своё берёт, -
сегодня гладит, завтра стукнет.
Не будем думать о плохом,
и говорить о нём не будем.
Сидим на валунах верхом,
а осень в речке воду студит...
-
Последний лист – не самый совершенный.
(Никто не знает, видит ли он сны.)
В своём раздумье он повис мишенью
Для времени неведомой длины.
Он весь в морщинах от дождя и ветра.
Последний лист давно уже не жёлт.
Он – дирижёра чуткая манжета.
Он – близость жеста. Он вот-вот зажжёт
Полёт зимы!.. Но пленником движенья
Зажат в скрижалях колеса времён.
Он замер в ожиданье дуновенья
Волшебной музыки бездумных шестерён.
-
Листву вывозят за черту, -
черту жилищно-городскую, -
под лип столетнюю чету,
что так(!) по осени тоскуют,
что так(!) неистово скорбят
по дням оранжево-погожим.
Их скорбь неистово похожа
на грусть аллей, скорбящих вряд.
Сомнёт былую красоту
бульдозер. До большого снега
в прицепах, в кузовах, в телегах
листву вывозят за черту…
И станут ветви в высоте
ловить крахмальные одежды,
вселяясь в них, храня надежды,
что это те одежды... те...
-
Шелестит раскисший снег
под колёсами маршрутки.
Уезжает человек
навсегда, а не на сутки.
Из тепла и, - на вокзал, -
к поездам в соседний город.
Всё давно себе сказал.
Встал по ветру, поднял ворот.
О грядущем страшно... да...
Прошлое - в глазах слезами.
Поезда, вы поезда...
хороши приезды к маме!
Но уже и мамы нет
и никто его не ищет.
Только ветер, - ветер свищет!
А карманный звон монет -
будто звон на пепелище.
Есть одна надежда - на:
затеряться в людной гуще
(тех колбасит, этих плющит),
ведь ни друг, и ни жена
не помашут вслед платочком.

Пожирнее ставит точку
и в ларьке берёт ждуна.
-
В непогоде свой аврал -
как во всяком откровенье, -
ветер с веток рвал и рвал
листья с небывалым рвеньем!
Слякоть разводил и мок,
пузырил до пены лужи.
Он в порывах занемог,
гениально занедужив.
Без разметки рисовал,
резал без резца гравюры,
стриг под ноль, порассовав
пряди медной шевелюры
где попало: под забор,
на крыльцо и за карнизы,
парикмахера позор
утром в дань отдав капризу
знатной модницы в манто
из заморских горностаев!
…А под вечер все не то, –
белый мех осел, растаял…
-
Ладони неба облизав,
он оглянулся с нежностью.
Искрилась, падая слеза,
и нисходила снежностью.
Он небо утешал, как мог,
и землю беспризорную.
Он раболепствовал и мок.
Травой из сердца сорною
обиды с корнем корчевал
и по ветру развеивал.
Он где попало ночевал
и гладил руки дерева.
Баюкал каждый палый лист.
Он, затаив дыхание,
ловил протяжный птичий свист
и... верил в покаяние...
-
Осень своё возьмёт, -
с грязью, опять же с грязью.
Дождичек допоёт, -
в пенье своём увязнет...
Голос в грозу сорвал,-
нынче же акапелло
песни иной слова
шепчет и чертит мелом:
"С каждым рывком больней
листьям скользить по ветру.
Скоро опять зиме
всех испытать на веру
станет важней всего.
Листики, вы... листочки...
я ведь ещё живой,
рано же ставить точку..."

Звонко свистят клесты,
наперекрест мелькая.
Чёрные ждут кусты
белого снега, мая…
-
Задубело небо снеговое.
На душе, как будто, тоже лёд.
Среди бела дня собака воет,
и летит тяжёлый самолёт.
Медленно летит и очень гулко.
В брюхе что-то страшное несёт.
И во всех сугробных закоулках
белое безлюдие и всё...
-
Белёсый свет на дюнах от луны.
Два светлячка - сиянье ярче шёлка –
как водится в июне, - влюблены.
И тщится шепелявая иголка
к прибою приторочить галуны.
Прилипли к телу джинсы и футболка,
планктон не в силах бездну превозмочь.
С ним чудится - морская кофемолка
и нас с тобой перемолоть не прочь!
И снова слева солнца тихий блеск.
Разбросаны прозрачные медузы.
День. Новый день из черноты воскрес,
тем укрепил наличие союза.
Подобно тени, долог интерес -
подробно изучать следы от шторма.
И каждый новый безмятежный всплеск
соединяет содержанье с формой.
В сплошном смешенье моря и песка
с вкрапленьем солнца в каждой из песчинок
смешно лишенье, призрачна тоска.
Волна к волне, - их жажда беспричинна.
Завидна даже участь пятака -
для глаз твоих - в карманах щедрой смерти.
Да это всё потом!.. Ну, а пока
ни сил ошибки править, ни усердья.
-
Пора сорвать тоски репей, - лесок утюжить лыжами,
оторопев во сто тетерь, сомлеть у елей с фижмами!
Пора конькам на лёд теперь... Осечка(!) - тема русская, -
вороньей стаей оттепель, как семечками, лузгает.
Но голенастой быть уже, - снега грядут под нордами.
Короста наста, выдюжи зимы походку твёрдую!
В погоне бурной, Улица("копейки" с иномарками),
пургой не в пору ль пудриться? Сменить наряды маркие!
Тропарь с пристрастьем выучен, казна деньками щёлкает -
словарь истратим рыночный: "За ёлками! За ёлками!.."
... Сродни весёлым дележам покупки елей бойкие...
Огни, в тесёмках дилижанс, хлопушки, хмель и ойканье.
Ошкурен сочный мандарин на снега свежем кружеве.
До дури алчный взгляд витрин, - им всё б зевак выуживать.
- Пожива нынче не дурна! - ворона ближним каркает.
Зенит зимы. Звенит струна страстями жизни жаркими.