Снегурочка

Четвёртый час на холоде, почти что на морозе.
Четвёртый час – и тело коченеет на ветру.
Я на коленях у ворот, сижу в неловкой позе.
Ещё примерно столько же – и к ночи я умру.

Какую пытку изобрёл Хозяин для любимой!
Вокруг сугробы до колен, на улице зима,
Дом в стороне от всех дорог, машины едут мимо,
Собачий холод на дворе, а я обнажена...

Проступок, что и говорить, серьёзней не бывает...
Я знала, как мне за него придётся заплатить.
Я караул несу в лесу, где ветер завывает,
В надежде снова для себя прощение купить.

И я сижу не шевелясь, не шелохнувшись даже,
Ничто меня не держит – ни верёвка, ни узда.
Как долго просидеть смогу, того никто не скажет,
Я замерзаю на снегу до страшного суда.

Я не последняя в ряду нарушивших законы.
Что стало с ними, прежними, никто не скажет мне.
Простили – и пустили с молотка с аукциона?
А может, в жертву принесли владычице-зиме?

Я засыпаю и, наверное, останусь здесь навеки,
Как мраморная статуя у запертых ворот.
Дыханье стало ледяным, и я смыкаю веки:
Надежды на прощенье нет, Хозяин не придёт...

Но чудятся шаги сквозь сон болезненный и ватный,
Мерещится скрип петель у ворот особняка
И голос... Это Мастер вышел взять меня обратно?
Приду ли я в себя от ледяного столбняка?

«Ты долго умоляла отпустить тебя на волю.
Ты трижды повторила, что уходишь насовсем.
И ты ушла, и я в тот день уйти тебе позволил.
Зачем же в этот вечер ты наделала проблем?

Ты плакалась о том, что жить тебе невыносимо
В цепях и в рабской клетке, без надежды на побег.
Зачем же ты оставила в лесу свою машину,
Пришла сюда и села голой задницей на снег?

Уселась, гляньте на неё! Упрямая, зараза...
Но даже я в конце концов был вынужден признать:
Дойти до самого конца никто не смог ни разу.
Упорства и терпения тебе не занимать.

Напомнить наши правила? Ты, видимо, забыла:
Вернуться можно только раз и только навсегда.
Наденешь снова кандалы, которые носила?»
И я склоняю голову и отвечаю: «Да».

«Отныне за провинности ты будешь бита плетью,
А будешь мне перечить, так отведаешь хлыста.
И днём ходить, и ночью спать в затянутом корсете.
Пойдёшь ли на такое?» Я киваю снова: «Да».

«На каторге, куда ты собираешься вернуться,
Амнистии не будет ни за что и никогда.
Ты понимаешь?» Я не сплю, но хочется проснуться.
Я выбрала заранее и отвечаю: «Да».

Да, я ушла, не выдержав, к концу второго года,
Воспользовалась девочковым правом на уход.
Но вскоре поняла, что такова моя природа:
Мне плохо без Хозяина, а он не позовёт...

А в комнате гостиной пламя жаркое пылает.
До самых мелких косточек застыло всё во мне.
Меня несут к камину и руками растирают,
Укутывают пледом и кладут лицом к стене,

А в ней висят вмурованные цепи и ошейник.
Мне страшно и восторженно, я счастлива опять:
Я так успела пожалеть о принятом решеньи!
Хозяин, поскорей меня велите заковать!

Хозяйская рука лежит на девичьем затылке:
«Получишь цепи, и плетей, и рабскую тюрьму.
Всё будет завтра, а пока глотни-ка из бутылки,
Расслабься, успокойся: торопиться ни к чему.

В подвал отправишься потом. Лежи, отогревайся.
Не ждал тебя. Но я там ничего не поменял.
Там всё, как было при тебе, и все твои девайсы
Скучали в ожидании – и кожа, и металл.

Подумать только, до чего додумалась, паршивка!
А ты ведь не какой-то анимешный персонаж.
Едва слетела вся твоя невольная прошивка,
Ты вздумала вернуться и затеяла шантаж!»

А я лежу и в негу постепенно погружаюсь
И подгребаю под себя браслеты кандалов.
Я засыпаю и во сне тихонько улыбаюсь.
Не надо больше холода, не надо больше слов.

Мне удалось вернуться после глупого ухода,
И я шепчу растаявшей Снегурочкой в бреду:
«Спасибо тебе, Господи, за снежную погоду!
Мне удалось вернуться, и я больше не уйду».

*