Памяти матери

Дорогой  спутанных   ромашек  (то угол, то   полуовал)   
мой  шаг,   порывисто   размашистый,   сознание  опережал: 
в  орнаменты  ковра  большого   я  уходила    по ночам, 
а  лес,  и  поле, и коровы, пасущиеся  по лугам, 
соотносились с  внешней  жизнью,  где,  безнадзорная  душа, 
своих  причудливых  капризов  я собирала  урожай. 
В  него  вмещались   мои  книги,   мой  неразборчивый  багаж, 
в  одной  немыслимой  интриге  – двух  этажерок  вернисаж: 
мне   Ярмаркой  из  Теккерея   казался  рано   мир  людей, 
и  драйзерскую   галерею  задёрнул  Гофман   Амадей 
завесой  сказочных  оркестров,  что  жгли  костры по  вечерам; 
ничьей  женой,  ничьей  невестой  Цветаева  предстала  там  –
её стихам  в тетрадке  общей  не  предпочла  я  ничего 
(героя  музыки  замолкшей   я  обожала  одного). 
А  хронотопы   Пруста  позже  меня  забрали  в  вязкий    плен: 
я   трепетала  с Альбертиной  в  тревожной    жажде  перемен, 
и   мать  моя  была,  похоже,  одной  из  герцогинь  Германт:   
я к интервалам приобщилась (мой  ранний   антидепрессант). 
Когда  потом я спохватилась, что  избалованной   росла,
что  только  мама,   моя  мама,  мою  свободу  сберегла, 
увы,  сказать  уже не вышло   про   благодарность  и  печаль…   

Но,  может быть,  она  услышит,  как  мне  упущенного  жаль?