***

Роман Яворский

Свадьба графа Оргаса
роман
с пограничья двух дейстивительностей

Предметом эпоса, вопреки всем рассуждениям, может быть только материал будущего.
(Из размышлений над задачами и существом писательского искусства)

Содержание:
Предисловие 
I.   Спаситель мира и его bar­?keeper 
II.  Любительница быков
III.  Россказни американского жирдяя: о его мирах, о его знаниях, о конституции и жестокостях современных идиотов
IV.   Абевега dancing`а 
V.   Образчики с помойки нью-йоркской прессы 
VI.   Сближение добродетели и разврата
VII.   Slap on the face или одна-единственная оплеуха, но... от уха до уха 
VIII.   Прилив боголюбия. Deus semper certus. 
IX.   Религиозный съезд. Трепет тринадцатерых. Beso del Cortesia. Смерть омара
X.   А у брамина... мина... ну не картина. Танец трёх улыбок– любовные абсурды


Предисловие

Мудрым
индейцам,
которые
в разгроме цивилизации
пока уцелели,
поскольку
всегда проявляют
отгвагу
понять всё,
посвящаю роман,
зная,
что
им единственным
могу без опасения
обращаться
по-польски
____________________________________
Индейцами сразу после Первой мировой войны называли новые страны Восточной Европы, также например Чехословакию (см. логотип «Шкоды»), как теперь быстро развивающиеся страны зовут «тиграми», прим. перев.

Глава первая
СПАСИТЕЛЬ МИРА И ЕГО BAR-KEEPER(*)

Вступительная глава, в которой речь идёт о том, как...

Дэвид Етмейер, нью-йоркский миллиардер, соблазнясь принципами кардинала-инквизитора дона Фернандо Ниньо де Гевара с знаменитого полотна Эль Греко, вдруг решился стать спасителем мира, главным образом для того, чтобы залечить тяжёлые повоенные раны цивилизации и побудить оподлевшее человечество к творчеству. Итак, является наш, однако, в высшей степени тучный герой в древний Толедо что в Испании и ведёт там переговоры со своим доверенным доном  Ясинто де Гусдрала Гусдресом, официантом по роду занятий, касательно устройства дансинга, где должно представлять современные танцевально-пантомимные мистерии, подвигающие широкую публику к возрождению религиозных чувств и исторического мышления. Посредством того и другого умы и серца живых обязаны обратиться к призабытому за долгие годы войны и разрухи творческому созиданию во всех сферах жизни.
Сценой искупительно мистерии станет Posada de la Sangre, историческая таверна, где Сервантес написал «Дона Кихота». Примабалериной пантомимы станет донна Эвариста де лас Куэвас из рода, к которому принадлежала жена Эль Греко. Девушка сказочной красоты владела таверной– и опекун донны Эваристы продал исторический памятник дону Ясинто, для Етмейера. Питавшая трагическую любовь к матадору Мануэлю, покончившему с собой во время злополучной схватки с быком Корсито, Эвариста впала в сильное нервное расстройство. Обязанности примабалерины и жрицы храма искусства наконец вырвут её из темницы меланхолии.

Те гнались за ним со свистом, хохотом и поклёпами. К Заветру (к писсуару? прим. перев.) он направился по калле дель Комерсио (улица Коммерческая, прим.перев.) Медленно, с достоинством, несмотря на толчки и разнузданные выкрики, затем скатился он по главному склону Толедо. Комплекцией своей он походил на приземистый несъедобный гриб. Пузатое чудище в полосатом, фиолетово-зелёном костюме с мелкими карманами и в огромной гранатовой в жёлтую крапинку кепке на основательной голове без видимой шеи. Тенистый фасад кепки и очки в роговой оправе избавляли его лицо от необходимости какого-нибудь выражения.
Перед ним, в ленивой спешке вразнобой блея, топталась стайка испуганных козлят. Взбесившийся осёл, сбросив пару немалых корзин овощей, метнулся на тротуар расталкивая кружок монахов-францисканцев в рубищах с капюшонами.  Череда уличных сорванцов после консультации шёпотом своих aficionados (знатоков, исп., прим. перев.) пронзительно выкрикнула:
— Ingleze! Ingleze! (англичанин, исп., прим. перев.)
Огромное толеданское солнце продрало своё горделивое око, посыпая ржавой пыльцой вековечного сияния брусчатку, изнурённую рабской ходьбой повторяющихся столетий.
Толстяка ненадолго одолела сильная одышка. На переводящего дух обрушился град прицельных снарядов: апельсиновая кожура, мелкие оливки и грязноватые листья салата.
Он обратился к толпе на непонятном ей языке:
— Не думайте, мои любимцы, что обязательно надо кричать, не зная, чего вы от себя желаете! В таком случае можно и помолчать, как если бы вы знали это! Например, я знаю, что требую от своей персоны, в совершенно противном случае, сомневаюсь, что разразился бы криком на улице. Однако, если вы полагаете, что посредством поразительных, но скорее пронзительных окриков сумеете доведаться, чего желаете от меня. или даже осознать, чего я хочу от вас, пожалуйте... без всяческих лимитов тешьте свои растянутые горлышки!

Те оторопели от непонятого вызова. Турист воспользовался минутным замешательством сорванцов и, дотянув до кафе-ресторана «Vienna», прикорнул под кремовым зонтом садового столика.
— Покорнейше прошу позвать сеньора Ясинто!
Из череды светло-голубых фраков и малиновых жилетов с осторожным достоинством выбрался стройный, костлявый старичок.  Круто выгнутый подбородок и тонкий нос азартно целились друг в друга, помаргивали чёрные глазки изумлённого младенца.
Чудище надвинул козырёк кепки словно забрало опустил и пробормотал:
— Я Дэвид Етмейер из Нью-Йорка, проживающий на тысяча трёхсот тринадцатой авеню в  District of honourable lazy men. Имею ли честь говорить с сеньором Ясинто, с коим связала  меня без малого полуголовая переписка, и письма коего имею при себе?
Угрюмо услужливый фрак весело зашелестел полами, называясь:
— Это я, не иначе, дон Ясинто не Гусдрала Гусдрес. Ждал-с вашего высочества с безмерным нетерпением. Имею честь предложить превосходный пучеро с несравненным гарбансо (суп с нутом, прим. перев.), или также для прохлады– ледяной шоколад?
— Именно теперь не угодны мне ни блюда, ни напитки. Кроме того, я не высочество и не низочество. Будучи жителем Нового Света, я– исключительно равенство, то есть, я неизменно равен каждому, не требующему от меня доказать это. Всё готово?
— Точнейшим образом. Полагаю, что война кончена бесповоротно, и наконец-то пробил час основания дела.
  — Полагаю, я не ошибся с оценкой текущего времени как соответствующего. Во всяком случае, сама природа моего предприятия требует совершенно послевоенной обстановки.
   — Жаль, не предвоенной или даже военной: тогда прибыль не столь важна,— лукавым шёпотом заметил Ясинто.
   — Отправной точной бизнеса для нас, американцев, в настоящее время служит моральный долг перед третьими лицами, а также часто– перед собой.  Первоначальным стимулом является творческая игра, воплощающая наконец помпезный проект с соблазнительной колоннадой выгод. Преждевременное ожидание прибыли портят архитектурный проект: упрощают его, лишая задуманной универсальности. Итак, приехал я прежде всего ради воплощения добровольно взятого на себя желания земляка вашего, кардинала-инквизитора дона Фернандо Ниньо де Гевара. Этого благочестивого изверга держит в заточении в своём красном дворце в Нью-Йорке мой конкурент, известный миллиардер мистер Х. В. Хэвмейер. Как неисправимый европеец, кардинал желает выказать некую добрую жестокость, или жестокое добро стареющему, угнетённому войной континенту с целью сохранения его исчезающей  исторической памяти. Я ревностно подхватил идею кардинала, поскольку в наше время нет дела разумнее положительного искоренения послевоенных злоупотреблений, совершаемых посредством злейшей жестокости равно жесточайше глупой злобы. Кроме того, мне выпала чудесная оказия основательно посчитаться с Хэвмейером, который не только владеет красным дворцом в ближайшем соседстве с моим чёрным домом, но и в довершение всего– ты только вообрази, мой Ясинто– коллекционирует артефакты! Ты в силах представить себе, мой милый друг, куда способно завести собирательство, особенно с неизмеримыми, неисчерпаемыми источниками доходов, как у моего конкурента? Вот именно! К исчезновению предметов и их очевидцев из контекста истории, к совершенному разрыву и без того обветшавшей её связующей нити. Ответь мне, вправе ли сидеть сложа руки я, делегат кардинала Фернандо,  его поверенный миссионер?! Если посредством Хэвмейера выражается утомлённое историей человечество, то я, Етмейер вместе с извергом-инквизитором вызволяю историческое прошлое, дабы оно, в меру его способности и желания, ступило в настоящее. Уж я постараюсь связать воедино нить истории– и мы скоро узнаем, насколько жизнеспособно это настоящее. Знаю, что цель моя не из простых, поэтому она оправдывает новейшие средства, также военные, равно послевоенные– бесчеловечные вследствие минувших событий.
   — То есть, не кинематограф купно с оккультной закусочной, о чём недавно написал мне господин хороший?— заскулил Ясинто.
   — Нет, скорее дансинг совместно с массовой аудиторией аритмически пыточной камеры.
   — Впрочем, род бизнеса по мне обстоятельство второстепенное, право безразличное.
   — Да, да, безразличная,—  живо подхватил янки и сквозь испарину стёкол блеснул топазовыми глазами. Затем он откинулся в кресле, вывалил на металлический столик животик и, сорвав с головы кепку, явил припомаженный огненный чубчик.

   — Полагаю, мой Ясинто, что дружба наша завяжется и процветёт именно на твоём уместном безразличии в наших всё более тесных, то бишь основанных на строгом расчёте отношениях. Отсутсвие общих предпочтений и интерсов поспособствует нашему деловому союзу на почве взаимного дружеского безразличия, нотабене, полезного нам– не уместной и желанной, пожалуй, лишь в половых, особенно в супружеских отношениях, безразличной дружбы, кою я неспособен употребить на что-либо.
   — Будучи первым погонщиком королевских мулов, по молодости в кого и что я только не влюблялся. Любил я гибких девушек из Гранады, горы Кордовы– дикие и надменные, ароматную Барселону среди апельсиновых рощ, любил Морскую лотерею (Loteria de navidad– государственная лотерея того времени, розыгрыш которой происходил 22 числа каждого месяца, прим. перев.) на Пуэрта дель Соль под балконом  «Correspondencia de Espana » (название вечерней мадридской газеты, выходившейй до 1925 года, прим. перев.), даже всю Испанию любил я. Однако, ничто более кельнерской службы не отвращает от страстей. Насмотревшись диковинок в приличных заведениях, я созрел, поседел и охладел. Ныне я живо  интересуюсб собой и возлюбить нечто кроме себя не в силах. Ныне я испытываю искреннее безрезличие ко всему и вся опричь собственной персоны.
   — Вот тебе чек на десять тысяч долларов– ты того стоишь. Изволь принять сию мелочь как залог нашёго обоюдного безразлчия и одновременно как стимол твоей личной любви.
Американец захлебнулся радостным смехом и потёр ручки как бы приступая к задуманному делу. А официант со скатанным в трубочку чеком в ладони вытянулся в ещё более тсрогую струнку и, скрывая ликование, зажмурился словно желая в мыслях нарисовать свою осуществившуюся мечту. Однако, вскоре очнувшись, он поспешил в буфет дабы вернуться с чашкой шоколада с подобающим ей стаканом ледяной воды с непременным azucarillo (лёд с сахаром на палочке, прим. перев.)
   — Надо подкрепиться, мой сеньор, особенно в такой исключительно знойным для осени день. Правда, сегодня пятница– надобно строго поститься, но как сказал Эскобар, «iquidum non rumpit jejunium» (сладость не противна посту, лат., прим. перев.), и я того же мнения. Лучшего шоколаду не подают даже в столичной «Майоркине».
   — Признайся-ка, что ты успел сделать?— старательно поглощая густой шоколад, проскулил толстячок.
   — Уйму всего, многоуважаемый мой добродетель, вот только оробел было сразу... Боялся я, сто не соизволишь покрыть мои нескромные издержки. И вот благодаря щедрости твоей исполнился я решимости. Итак, я приобрёл Посада де ла Сангре...
   — Постоялый двор, где Дон Кихот, бесценный покровитель всяческих начинаний, получил было рыцарский знак? Ясинто! в самом деле? Ты приобрёл для меня дом и двор, по воле Сервантеса ставшие началом первого творческого преображения обветшавшего мира?..
   — Не иначе, ваша светлость. Историческая, зловонная развалина, купленная мной (за баснословную гору песет!) отныне твоя собственность. Я всего лишь исполнил ваше желание.  Старый мангальщик цыган Эгрике надул меня: пришлось с лихвой переплатить, чтобы этот плут не отдал усадьбу в руки комиссии по консервации исторических памятников или ещё какой-либо мудрёной конторы. Собственно, опекун Энрико совершил сделку от имени своей безумной племянницы, сироты донны Эваристы де лас Куэвас, чья родословная по прямой линии восходит к роду, давшему мать единственному сыну славного критянина, поселившегося было в Толедо, сиречь Доменика Теотокопулоса. Сумасшедшая барышня безобидна и, полагаю, нам следует приютить её, поскольку она принесёт удачу нашему дансингу. Её можно оставить в конюшенной каморке, где она в логове который год среди крыс размышляет об утраченном счастье. И поныне красота её цветёт апельсиновым цветом, если бы не запах и грязь вызывающе упругих грудок. В шестнадцать вёсен обрушились на неё чары известного неудачника Эспады из Валенсии. А забавах, утехах и роскоши миновало множество пустых лун. Толпы, осаждавшие арену, где любитель быков Мануэль неумело сражался с ними, умелыми... не ему, но ей воздали морем цветов и горами золотых монет. Пока однажды в Аликанте андалузский бык, достославный Корсито, не победил Мануэля. Полегли тридцать два коня, пятеро бандерильеро были ранены, несколько десятков даров пик залило кровью упрямую тварь, но холодные зенки Корсито избегли смертельного укола, высмеяв матадорскую халтуру кокетливого щёголя, так и не сподобившегося (хотя бы!) с надлежащим мужеством ни на рецибис, ни на воляп (матадорские приёмы, прим. перев.). И тогда поверх арены раздался, словно запевка жаворонка, девичий окрик:
«Toro, Corcito, eviva!»
Эвариста, господин мой, подбодрила быка! Разумеется, тысячи голосов взревели ей вслед:
«Eviva toro!»
Склонённый в мудрой жажде жизни бычий лоб сама Эвариста, господин мой, осыпала охапкой пурпурных роз!
Мануэль наконец всё понял, и, насмерть пристыженный, впервые в жизни исполнил безошибочный удар в своё ягнячье сердце за кожухом, и пал в песок перед быком-победителем.
Она же... Гибкая что кипарис в лунные небеса страстно шумящий, снизошла Эвариста к поверженному любовнику и вырвала из окостеневшей его руки шёлковую мулету, и с того дня девушка прячет за кровавой тряпкой чудесное своё личико.  Кто ни подойдёт к ней, она тотчас её на глаза. Повредилась Эвариста до предела, или же совершенно исправилась, сам не знаю.  Угнездилась девушка на насесте Серванетесовой, теперь твоей лачуги, хоть пустуют её дворцы и замочки. Неведомо, что она ест-пьёт, говорит мало– лопочет, как правило, что пожелает обо всём понемногу, а может быть– пророчит, и своё ли?..
— Пойдём к ней, — потребовал американец.
— Я только отпрошусь и попрощаюсь, как достойный член общества. Кстати, я буду рад узнать, где сеньор Дэвид остановится?
— Не ты ли утверждал, что в Посаде много свободного места?
— Так точно, но там нет ни одной каморки, где бы ты мог существовать как человек относительно нормальный. Перед трактиром, правда, во дворике стоят два воза, но сомневаюсь, годятся ли они для ночлега хоть кому-то...
— Отлично, вот именно на возах, под чистым небом я и поселюсь, тем более, что сомневаюсь, внесли ли туземные власти меня в реестр нормальных существ, или ещё куда...
Етмейер выплюнул остаток склизкого асукарилло, спрятал животик под стол, надвинул кепку на глаза и пустился в степь рассудительных медитаций:
— Не отрицаю, что всем обременил меня этот проклятый Хевмейер. Ему я обязан чреватым последствиями знакомством с кардиналом Ниньо. Определяющий неистраченные артефакты прошлого в хранилище ко всеобщей зависти, а их нематериальное отражение ввергающий в незаконное заточение, Хевмейер неправ.  Вот и дожили мы до эпохи, утратившей связь с народом, и не терпящей ни единого человека: все вместе и каждый в отдельности лишён какой-либо почвы какой-либо эпохи. Речь даже не о личной точке зрения и о психологическом интересе. Всё дело в том, что невозможно сохранить равновесие у края внеисторической пропасти. Где каждое мгновение дальнейшего, наименее расчётливого, наиболее случайного балансирования помрачает ощущение действительности происходящего. Война научила людей жестокому различению выдумки от действительности. Благодаря этому пороку процвёл унылый промысел изобретения всё новых ярлыков для всё тех же устаревших вещей. Тихие ярлыки серьёзности создают препоны в стремительных потоках крикливой жизни. Никому в голову не пришла мысль от вещей, без вещей– и затем уже делать эти вещи, что может создать начало совершенно новой отрасли, а именно– детской комнаты для взрослых. Капитализация зрелого детства, ювенилизация современных творческих смыслов! Новая эпоха, небывалые возможности– и всё покоится на железобетонных сводах веры в то, что единственно творческая игра есть спасение современного человечества! Никто до этого не додумался... Применяя на практике тривиальные формулы, человечки устраиваются как могут. Они хранят своё затуманенное сознание благодаря растиражированным методам надёжного утверждения практической очевидности, что выглядит развратным и, во всяком случае, бесплодным ощупыванием жизни. Они дают и читают рекламные объявления, покупают и продают отличия, разделяющие действительную банальность и банальные вымыслы– отличия, которых нет и никогда не было.  Они даже изобрели известный сорт всем доступной халтуры– необычности, которая льстит им и нравится. Прав заключённый кардинал, утверждающий, что единственным способом примирить современных людей с эпохой  является применение художественного вымысла в практических целях– так, чтобы они формировали её, а не она напрасно тужилась сформатировать их. Таковым будет наше скромное введение в спасительную игру: показать на практике, что вымысел как опора жизни надёжнее любых фактов. Разумеется, вначале нам необходимо просто и быстро– в послевоенной всё и вся нивелирующей действительности–  уравнять в гражданских правах иллюзию с очевидным. Что до шулерской склонности современного населения уклоняться от смерти либо сужая полноту жизни под предлогом всевозможных «священных» обязанностей, либо нарочно бездумно множа удовольствия: она крайне затрудняет строительство истории. Поэтому лишь универсальный, нарочито огромный и всеобъемлющий вымысел обеспечит нас надлежащим образом сделанной калькуляцией предсмертного смысла. Едино художественный вымысел поспособствует рождению новой исторической эпохи, которую мы наполним содержанием, разработанным на основе новой жизненной системы мышления, которую мы сознательно апробируем в предсмертных развлечениях.
Неисследованные факты прошлого, запечатлённые в произведениях искусства, помогут нам вывести современную историю из послевоенной летаргии. Надлежит сделать всё возможное, дабы незаслуженно утаиваемое прошлое прижилось в настоящем, пробуждая его из неисторической комы. Конкурентные в пику Хевмейеру принципы привели меня к прежде всего к необходимости воплощать портретные и композиционные идеи прошлого, притом без эксгумации и оккультной практики, а лишь посредством верного практического применения художественных идей в непримиримом противостоянии к мёртвому, опирающемуся на заезженные азбучные истины науки коллекционерству.
Пока что я в ладах с собой. Совершенно верно и то, что я, житель Нового Света привёз в дар целебное средство этому людскому муравейнику преждевременно увядшей Европы, что в известной степени с древнейших времён представляет собой сорт традиционного американского спорта.  Иное дело, что они сотворят с моим даром, но я ни на миг не усомнюсь в том, что они употребят его не иначе как золото, коим они страстно пользовались со времён Колумба до последних дней, до предела истощая собственные ресурсы, дабы наконец возвратить облагороженный и умноженный металл нам за океан.

перевод с польского Терджимана Кырымлы
(продолжение следует)