09. 04. 1821г д. р. Шарль Бодлер Цветы Зла

ШАРЛЬ БОДЛЕР
 
ЦВЕТЫ ЗЛА

 К ЧИТАТЕЛЮ

Грехи и промахи , и дурь, и скудость вкуса
Нам растлевают душу и калечат плоть.
Бросаемся на них, как нищий на ломоть,
И жаждем страстно их смертельного укуса.

Мы падки на порок, и лживы в покаяньи,
Соврём за дорого, затем, само собой,
Мы тщимся, проскользнув неверною тропой,
Смыть плачем все следы неправедных деяний.

Нас Трисмегист упорно, с дьявольским оскалом,
Укачивает с детства в колыбели зла.
От сильной воли остаётся лишь зола,
А золото души, клубясь, уходит паром. 

Марионетки мы, игрушки кукловода.
Мест непотребных мы вдыхаем смрад,
Спускаясь шаг за шагом прямо в ад,
В тьму беспросветную чистилищного свода.

Как старый любодей в дешёвеньком притоне
Ласкает гнусной проститутки грудь,
Так новенького ждём чего-нибудь,
И ищем свежий сок в засушенном лимоне.

Отродьем сатаны, как будто ненароком,
В мозгах жируют мириады блох.
Смерть в лёгкие приносит каждый вздох,
Беззвучных жалоб бешеным потоком.

Ни ядом, ни кинжалом, ни другим оружьем,
Ещё не выведен убийственный узор,
На судьбах наших не лежит пока позор,
Душа, знать не смела, да и не дюжа.

Но среди хищного зверья различной масти,
Пантер, шакалов, скорпионов, псов,
Средь воя, лая, в не закрытом на засов,
Зверинце нашей самой низкой страсти,

Есть то, что в мире всех грубее, злей, опасней,
Не шевельнётся, не испустит крик,
Но землю сможет уничтожить вмиг,
Её зевок ужасней самых страшных казней.

Зверь Скука! – С подкатившими к глазам слезами,
Ждёт эшафота, раскурив кальян,
Тебе знаком сей жизненный изъян,
Читатель – лжец, мой брат, мы так похожи с Вами.




СПЛИН И ИДЕАЛ

         I
 БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Когда велением небесного декрета
В усталый мир несчастнейшая мать
Явит рождённого в мучениях поэта,
То проклянёт в сердцах всю божью рать.

- «Зачем кормить чудовище исчадья?
Уж лучше бы гремучих змей приплод.
Будь проклята ночь страстного зачатья
Что завязала в чреве этот плод.

Зачем во мне из самок всевозможных
Росток пустило мужнино дерьмо?
Теперь его, как ни было б мне тошно,
Не сжечь, как жгут любовника письмо.

Небесной злобой доведённая до точки,
Я с ненавистью изведу сей срам,
Я стебель обдеру и оборву все почки,
Чтоб он не дал побег чумным цветам!»

Летит хула с губ яростная в пене,
Отринув дар, - он не понятен ей. 
Дрова готовит для себя. Горят в Геене
Кострища для преступных матерей.

Любви лишённый, ласки и наследства,
Под ангельским крылом  взрастит свой дар. 
Питанием его пребудут с детства
Амброзия и солнечный нектар.

Играя с ветром, с облаками споря,
С весёлой песней выйдет в крестный путь. 
Его хранитель Дух сопровождает в горе,
Не может, щебет слыша, не всплакнуть.

Родные смотрят на него со страхом,
Блаженного дитя их раздражает вид, 
И каждый норовит единым махом,
Как можно больше нанести обид.

В квашне опару разведут золою,
В бутыль вплетут плевок в вина букет, 
Всё разобьют, что тронет он рукою,
Клеймя, обходят стороною след.

Жена его кричит в местах публичных:
«Умна, прекрасна, всё мне по плечу. 
Ему милей я всех статуй античных,
Саму себя пред ним отзолочу.

Я к ладану добавлю нарда с миртом,
Паду ниц, мясом закусив вино, 
Чтоб убедиться, что душой пиита
Лишь мне одной владеть предрешено.

А надоест фарс и наскучат сцены,
Я положу ладонь ему на грудь, 
И впившись гарпией когтями в вены,
Прорву к его душе и сердцу путь.

Птенцом в гнезде, предчувствуя потерю,
Его проймёт дрожь. Вырвав сердца ком, 
К ногам, во мне проснувшегося зверя,
Я с ненавистью брошу на прокорм».

Когда престол небес явится взору,
Он безмятежный, в высь направит стих, 
Вверх руки вдев, без просьб, без оговоров,
Без злобы на обидчиков своих:

-«Благодарю, Господь, за все страданья,
За снадобье от помыслов дурных, 
За укрепленье духа и сознанья,
Что делает из грешников святых.

Я знаю есть местечко для Поэта
В рядах блаженных, коим имя Легион. 
Он будет приглашён на праздник света,
И между ними воцарится он.

Мучение - единственная справа.
Ему могила с адом не капкан.
Для украшенья в моего венца оправу,
Не хватит никаких времён и стран.

Утраченных каменьев из Пальмиры,
Металлов неизвестных, жемчугов,
Не хватит никаких сокровищ мира,
Украсить диадему – Дар Богов.

Моя корона вся из чистого сиянья,
Лучей, закаленных огнём святым.
Но в мутных зеркалах глаз смертного созданья,
Она, мелькнув, исчезнет словно дым».



         II
      АЛЬБАТРОС

Бывает ради смеха, ради блажи
Какой-нибудь смекалистый матрос
Решит взять птицу в члены экипажа
И попадётся спутник - альбатрос.

Откроется вся слабость птичья взорам
И шуткам жутким будет несть числа
Когда гордец по палубе с позором
Крылами затабанит в два весла.

Прекрасен миг назад, сейчас вид жалкий.
Морей скиталец, прерван твой полёт.
Один под гогот, ковыляет с палкой,
Другой в клюв носогреечку суёт.

Поэт, ты царь над облаками в небе,
Над радугой смеясь, шторм нипочём тебе,
А спустишься к шутам в толпу отребья,
Обузой крылья станут при ходьбе.




        III
     ВОСПАРЕНИЕ

По-над картинами изменчивого мира,
За облака, за ледяные пики гор,
В  небесных сфер неведомый простор,
Преодолев предел безбрежного эфира

Возносится мой дух в небесное приволье,
Пловцом ныряя в набежавшую волну,
Без страха камнем отойти ко дну,
На миг не потеряв своей железной воли.

Подалее лети от жизни этой тленной,
Очиститься тебе пришла пора давно,
Пей драгоценное и чистое вино,
Из звёзд взращённых на полях вселенной.

Отбрось тоску и скуку, сбрось свои  печали,
От них, от них всё в нашем мире зло.
Блажен, кто встать сумеет на крыло,
Кто воспарит навек в заоблачные дали.

Блажен, кто отрешившись от земных реалий,
Взлетает ввысь, забрезжит лишь заря,
Тот, кто над нашей бренностью паря,
Постиг язык цветов и бессловесных тварей.


          IV
      СООТВЕТСТВИЯ

Природа - храм одушевлённых колоннад
Неясным пением порой в тиши звучащих.
На заблудившегося в чудных знаков чаще
Бросают символы свой равнодушный взгляд.

Но вдруг единая взорвётся темнота
На дальний глас ответят не огрехом -
В один аккорд собравшимися, Эхом
Букеты запахов, и звуки и цвета.

Благоуханье - как дыхание детей,
Нежней гобоя, зеленее прерий.
- Чтоб были соответствия верней,

Вберут из бесконечности феерий
И благовоний и отдушек тьму,
И грянут гимны чувству и уму.


            V

Люблю эпоху наготы, по ней тоскую,
Когда Феб забавляясь, золотил статуи.
Когда любовники друг дружке расточали ласки
Свободно, безо лжи и без опаски.
На спины их лился с небес поток тепла,
Здоровьем наполняя благородные тела.
Без устали рожала сыновей Кибела
И не считала этот труд затратным делом.
Вселенную волчица не страшила воем,
А вскармливала молоком героев.
Царём и богом был античный велий муж,
Умён, надёжен, элегантен, дюж.
Дев кожа свежая без лживого искуса,
Сама просила доброго надкуса.

Поэт, случись тебе узреть, хоть на мгновенье,
Деянье парочки в известном заведенье,
Любви продажной вид, не стоящей гроша, 
Глаз оскорбит и закоробится душа.
На эти жалкие картины жанра ню,
Захочется накинуть простыню.
Убожества лишь в масках благородны,
Без них кривы, хилы, пузаты и дородны.
В пелёнках медных изуродован мужчина
Уже не может обходиться без личины.
А женщины, увы! Бледны, не краше воска
Грызут разврат и кормят его с соски.
Пороки матерей в наследство дочерям,
Оставят плодовитость, стыд и срам.

По правде, мы народ распущенный, больной,
Развращены давно античной красотой.
Хоть язвы сердца нам избороздили лица, 
Мы к томной красоте, не против приобщиться.
Какой бы ни лежал на сердце тяжкий груз,
Спешим под руководством запоздалых муз,
Отдать дань преходящему мгновенью,
 Чтоб Юности священной выразить почтенье,
Чей взгляд прозрачен, чище родниковых вод, 
Царит над нашим миром словно небосвод,
Щебечет словно птичий хор беспечно
О, жар страстей наивных и извечных!

         VI
       МАЯКИ

О, Рубенс, ты забвения река, сад лени,
Не ложе для любви, - постель для сна.
Толпы недвижимой там суетятся тени,
Ты воздух неба и морей волна.

Да Винчи, тёмное бездонное зерцало,
Где на поросших соснами хребтах,
Взлетают ангелы на ледяные скалы,
С загадочной улыбкой на устах .

Рембрандт, ты госпиталь, что переполнен стоном,
Мольбой в слезах, и плачем ни о чём.
Распятье вдруг, средь смрада и зловоний,
Случайным зимним полыхнёт лучом. 

О, Микеланджело, сошлись здесь, вперемешку
Гераклы и Христы на ведьмин круг,
Рвёт призрак саван на себе, затем с усмешкой
Протягивает к горлу культи рук.

Боксёра гнев, и фавнова беспечность.
Ты красоту уродств воспеть готов,
О, жалкий человек, работаешь на вечность,
Пюже, ты царь и хамов и рабов.

Ватто, твой карнавал, сердца все имениты,
Любой, как мотылёк, сгореть здесь рад.
Свеж, лёгок твой декор, и свет свой льют софиты
На бешено кружащий маскарад.

О, Гойя, твой кошмар иной природы.
Младенцы голые, старухи у зеркал
Зародышей на шабаш варят в семи водах
Чтоб Демон к ним приветливее стал.

Делакруа, кровь падших ангелов рекою
Проистекает сквозь еловый лес,
И вздохом Вебера над призрачным покоем
Гремит фанфар медь, толи там, толь здесь.

Проклятья эти и издёвки не для смеха,
Плач, крик, хула, «Te Deum» без конца.
Прошедший лабиринт тот отголосок эха,
Нам опиумом радует сердца.

То перекличка стражников в дозоре,
Приказ полкам, что цепи донесут,
Свет маяков для кораблей на море,
Зов егерю, что заплутал в лесу.

Творец, тебе признаюсь под присягой,
Порукой честь и честь я берегу,
Мой стихнет плач, что годы был мне тягой
У Вечности твоей на берегу.

      VII
   БОЛЬНАЯ МУЗА

У Музы тряс, забрезжит лишь рассвет,
Как закишат в глазах кошмары ночи,
И отразятся на челе след в след,
Все ужасы, что не вместили очи.

Суккуб ли, домовой ли под урез
В тебя влил страха с похотью сумбурной?
А может быть, какой лукавый бес,
Тебя водил трясинами Минтурна?

Молю, в себе здоровье пробуди,
Чтоб чаще припадал к твоей груди.
Кровь христианская стучала бы ритмично,

Созвучно песням Фебовым античным,
Что напевал он Землю согревая,
Свирели Пана, чем он множил урожаи.


          VIII
     ПРОДАЖНАЯ МУЗА

О, Муза, попрошайка у дворцов,
Когда Январь Борея спустит с цепи,
Найдётся ль, когда снег окно залепит,
Для обогрева хоть охапка дров?

Плеч твоих мрамор осветить готов
Ночной луч, проскользнувший в ставней крепи,
Но ни в суме и ни в своём вертепе
Небесных не найдёшь себе даров.

Чтоб хлеб добыть насущный вскоре,
Тебе б быть мальчиком в церковном хоре,
"Te Deum" петь без веры и без знанья,

А то на скоморошью встать тропу,
И, пряча слёзы, развлекать толпу,
Надёжно добывая пропитанье.

       IX
   Нехороший монах

В тиши старинных монастырских келий,
В полотна воплощая  Истину Творца,
Послушники  в своих трудах радели,
Отогревая свои души и сердца.

Когда вокруг цвели Христовы нивы,
Один известный некогда монах,
Восславил Смерть, отвергнув ветвь оливы,
Воспел кладбищенский покой и тленный прах.

- Моя душа – могила, склеп, а не людская.
Средь голых стен я гибну прозябая,
Ни дней ничто не красит, ни ночей.
 
Монах неправедный! Что мне подскажешь ты?
Перевести как безысходность нищеты
В изделья рук моих, в любовь моих очей?


                X
                ВРАГ

Промчалась молодость весенним ураганом,
Снося всё на пути, и застилая свет.
Побитых ветром, ливнями и градом
В саду моём плодов созревших нет.

По осени совсем иным идеям внемлю,
Лопате  должное отдав, да и граблям,
Перенасыщенную влагой сыплю землю
В промоины глухих могильных ям.

Как знать, вдруг зацветут мои цветы,
Вскормлённые для буйной красоты
Питанием, не ведомым доныне.

О. горе, жизнь для Времени - еда.
Из сердца кровь мою мой Враг - Гордыня
Высасывая, крепнет, как всегда.


      XI
    НЕУДАЧА

Втащить валун на горный пик
Нужны Сизифов труд с отвагой
Без куражу в делах ни шагу.
Искусство - вечно, Время - миг.

К погосту старому спеша,
От колумбариев подальше
Стуча в ритм похоронных маршей
Летят и сердце и душа.

Под тяжестью могильных плит
Сокровищ спящих клад зарыт
Вдали от кирок и лопат

Здесь испускает в запустенье
Цветок, один из всех растений
Свой самый тайный аромат.

        XIII
    ТАБОР В ПУТИ

Гадалки, племя ворожбы и предсказаний
Давно в пути, закинув за спину детей,
Что из обвисших кормятся грудей
Нектаром сочным драгоценных знаний.

В кибитках крытых немудрёные пожитки.
Мужчины пеши и за поясом ножи.
Глаза лениво в небе ищут миражи,
И, не найдя, скорбят, как об убытке.

Сверчок, вдали заслышав конский топот,
На встречу им усиливает стрёкот.
Кибела стелет в ноги травы и цветы

Забьёт родник в скале, оазисы в пустыне
Перед бродягами, пред коими поныне
Открыты двери в царство темноты.


         XIV
    ЧЕЛОВЕК И МОРЕ

О, вольный человек, ты очарован морем.
Как в зеркале, ты видишь душу там.
В своём блужданье вечном по волнам,
Твой ум не меньше стал солён и горек.

Ныряя, как в себя, в волнах безбрежных,
В обхвате сердца, глаз и крепких рук,
Ты расслабляешься на миг от горьких мук,
Под шторма шум безудержный и пенный.

Зловещей тьмы вы два апологета
Нет дна у человеческих глубин.
И код морской не понят ни один,
Вы бережёте ревностно секреты.

Тысячелетья длятся жуткие объятья,
На совесть, не на страх, гордясь собой,
Ведёте вы любимый вечный бой,
Заклятые друзья, безжалостные братья.


          XV
    ДОН ЖУАН В АДУ

На Дон Жуанов стёртый гробовой обол
Харон лишь глянул - его сменщик нищий
Взял Антисфеном гордым вёсла и повёл
Свой челн утюжа волны Стикса днищем.

Взревел в тот же момент хор жуткий за кормой
Грудей, обвислых больше или меньше,
Усиленный подземным сводом дикий вой,
Вой обольщённых им замужних женщин.

У Сканарелло список нажитых долгов,
А Дон Луис костлявый в мире ином
Взывает к мщению истлевший прах врагов,
Всех убиенных, неразумным сыном.

Эльвира высохшая словно тень, дрожа,
В истёртый саван кутаясь от стужи,
Улыбкой вымученной, прошлым дорожа,
Зря тщится обратить вниманье мужа.

Гость Каменный, встал в латах у руля горой,
Готовый к первому решительному шагу.
Но вперив в волны тусклый взор притих герой,
Опершись в безысходности на шпагу.   

          XVII
        КРАСОТА

Я, смертный, - Красота, окаменевший сон.
Не счесть разбившихся об грудь мою. При этом -
Нема и вечна, как материя. Поэтам
Любовь и страсть внушаю в унисон.

Я Сфинксом заняла небес лазурных трон,
В цвет лебедей и льда окрасила мгновенья,
Не допускаю ни малейшего движенья,
Никто не слышал смех мой или стон.

Поэты, вы, заметив воплощенье
Моё в надменный гордый монумент,
Дни насыщаете свои полночным бденьем.

А я, я украшаю мир в момент:
В глазах моих вид каждых отражений
Красивей выглядит и совершенней.

      
      XVIII
      ИДЕАЛ

Не вам, закрученным изыскано, виньеткам,
В былых веков таинственный узор,
И ни ботфортам, и ни кастаньетам
Мне тешить сердце и ласкать мой взор.

Я оставляю Гаварни лечение болезней
Под госпитальный немощный хорал.
Искать в саду увядшем бесполезно
Цветок, на мой похожий идеал.

В бездонном моём сердце жду всех вместе:
Вас, леди Макбет, с воплощеньем мести,
Вас, сны преступные Эсхиловых обманов,

Вас приглашаю,  Микеланджелову дочь
Питающую грудью мраморную Ночь
Младенцев - новорожденных Титанов.

          XIX
        ВЕЛИКАНША

Когда природа, без любовных игр и шашней,
Ужасных отпрысков рожала день за днём,
Я мог в большой любви жить с юной великаншей,
Пушистым тёрся б возле ног её котом.

В цветенье буйном её тела - бывшей пашни
Блуждал бы по тропам и напролом, 
В глубинах глаз её тонул бы я бесстрашно
Средь плоти страсти и души истом. 

К могучим прелестям без устали и лени
Взбирался б к деве на громадные колени,
Когда б взагрело солнце как в пустыне,

Заснул бы, разомлевший от жары,
В прохладном сумраке её грудей ложбины
Лачугой тихой у подножия горы.


         XXI
    ГИМН КРАСОТЕ

Спустилась ты с небес, иль вышла из тьмы ада,
О, Красота, и свят и нечестив твой взгляд.
Под завязь в нём полно и козней и отрады,
И, как в вине, в тебе разлит бальзам и яд.

Закат зарёй в твоих глазах горит, ликуя.
Вечерний ураган - твой аромат шальной.
Из свежих губ хлебнув, сквозь фильтр поцелуя,
Сил мальчуган найдёт, лишится сил герой.

Сошла с созвездий ты, иль вышла из пучины,
Псом верным Рок бежит за юбкою след в след.
Ты сеешь наугад и радость и кручину.
До мира, где царишь, тебе и дела нет.

Идёшь по трупам, Красота, с улыбкой вечной,
Страх блеском роскоши своей не умалив.
Выстукивают, скалясь, черепа беспечно,
На поясе твоём благой любви мотив.

Сгорит, твоей свечи благословляя пламень,
Всё то, что прилетит к тебе на огонёк. 
Обняв любовницу, словно могильный камень,
Целует трепеща очередной дружок.

Небес ты чадо, может быть исчадье ада.
О, Красота! Дочь Сатаны иль Божья Дщерь. 
Неважно, коль ногой, улыбкой, взглядом
Мне открываешь настежь в неизвестность дверь.

От Бога ль Дьявола ль, Сирена? Ангелица?
Какая разница! Ты Божество? Кумир? 
Ведь светом, ритмом, запахом, Царица,
Ты скрашиваешь время, украшая мир.

          XXII
    ЭКЗОТИЧЕСКИЙ АРОМАТ

Осенним вечером, когда глаза зажмурив,
Твоей груди вдыхаю знойный аромат,
Передо мной встаёт видений чудных ряд,
Вид острова в небесной и морской лазури,

Не тронутый штормами, ураганом, бурей.
В тиши, деревьев плодоносящих, прохлад,
Мне по душе туземцев гордый взгляд, 
И удивлён бесстрашьем местных гурий.

Твой аромат открыл мне эту красоту,
Где мачты в такт волне качаются в порту,
Устав от качки на морских валах.

Где тамаринд, благоухающий с откосов,
Царит, им остров полностью пропах,
В душе моей сливаясь с песнями матросов.


         XXIV

Я обожаю как ночной небесный свод,
За не болтливость твой язык и рот.
Когда ты далеко, люблю так, что нет мочи.
Когда ты рядом, украшенье ночи,
Мои любовные усиливаешь муки,
Когда мои отталкиваешь руки.

Иду в атаку и на приступ, - однолюб,
Так армия червей идёт на труп.
Ты беспощаднее всех мыслимых зверей,
Чем холодней ты, тем я горячей.

          
               XXV

Весь мир готова ты посредством чар,
Развратница, призвать в свой будуар.
Чтоб зубки подточить, не загубив свой вкус, 
По сердцу в день тебе даётся под укус.
Твои глаза, как окна лавочки горят,
Блестят, сияют как бутылок ряд.
Для обольщенья сил не занимаешь ты,
И ни к чему тебе законы красоты.

Бездушная машина! Кладезь мщенья,
Кровь миру выпустить готова во спасенье.
Нет совести в тебе. Не мучает ли страх, 
Что побледнеют твои чары в зеркалах?
От Зла, в чьём знании достигла ты вершин,
Не сделать бы назад шажок, хотя б один.
Природы тайный умысел, сторицей
Готов тебе служить, грехов царице.
- Тобой, тварь гнусная, замешен гений круто, 
О, мерзость высшая! О, королева блуда!


                XXVI
        SED NON SATIATA

О, фея чудная! Куда черней, чем ночь.
Ты пахнешь мускусом, сигарами Гаваны.
Эбеновый божок от Фауста саванны,
Пустынь весталка ты, и тьмы полночной дочь.

Я опиуму предпочту ночной экстаз.
Пью эликсир я губ твоих. В угаре пьяном
К тебе спешат мои желанья караваном,
С тоской припасть к колодцам твоих чёрных глаз.

Твой жар души меня сжечь сможет вскоре.
Колдунья, приубавь огня во взоре.
Мне в девять Стиксовых кругов не скрыть твой ад,

Не отразить Мегеры взгляд змеиный,
Мне не умерить пыл твой, вожделений глад,
В твоей постели - преисподней Прозерпины.

           XXX
   DE PROFONDIS CLAMAVI

В слезах о милости молю, Тебя, Творца,
Из мрака бытия, где сердце пало прахом,
Где богохульства, вслед за ужасом и страхом,
Закрыли горизонт, отлитый из свинца.

Полгода солнца диск, пространства не прогрев,
Висит на небе, прячась на полгода.
Беднее, чем на полюсах природа -
Ни птиц и ни зверья, ни трав и ни дерев.

Уже ничем не устрашить отныне
Того, кто выжил в ледяной пустыне,
Что с Хаосом былым кошмаром схожа.

Завидую любой я твари божьей,
Что в спячку может впасть на срок,
Пока не размотает Время свой клубок.

             XXXII

С еврейкой страшной мне случилась ночь.
Лежали как в покойницкой два трупа.
Любовные виденья мозг мой тупо
Перебирал, чтоб немощь превозмочь.

Не сразу, но любви продажной дочь,
Предстала, как больной после хворобы,
Прекрасным украшеньем высшей пробы,
И отвращенье отлетело прочь.

Я, тотчас в иступленьи впавший в грех,
Расцеловал всё тело без опаски,
И расточил изысканные ласки.

Царица всех уродин и утех,
Когда мы встретимся с тобою ненароком,
Глаза твои подернет паволокой.

         XXXIII
    REMORD POSTHUME

Когда почишь, красотка, вечным сном
Под мраморной плитой иного крова,
Лишённая усадьбы и алькова,
Сойдёшь в могилу, в свой пристанный дом,

Когда на грудь падёт последний ком,
И в склёпе мрачном затворят засовы,
Соблазн не вызовут ни формы, ни обновы,
И скользким боле не пройтись путём.

Могила мне близка, она всегда
Понять готова, и принять поэта.
Она, итожа бесполезные года,

Задаст вопрос: "Что ж, дива полусвета,
Не знала ты, что трупы плачут тоже?" 
И черви тот час же вгрызутся в кожу.

       XXXIII
        КОТ

Любви недуг на сердце. Кот, на грудь
       Приляг, спрячь коготки подале.
Дозволь, в глаза нырнув, познать их суть,
      Что спрятана в агатах и в металле.

Приятно, отрешившись от забот,
         Его погладить вдоль по шерсти.
Я млею молча, и урча мой кот.
         Электризуемся с ним вместе.

Возникнет женский образ. Взор её
   Схож с одомашненого зверя взглядом,
Глубок и холоден и точен как копьё.

И тело смуглое её, как-будто рядом,
      И облаком духов смертельный яд
Её окутывает с головы до пят.

          XXXV
        DUELLUM

Легко схлестнуться в битве двум врагам.
Под блеск клинков кровь льёт, как из под бритвы.
Так юность жертвой брошена к ногам
Игры любовной и любовной битвы.

Клинки и молодость разбиты на куски,
Но зубы, когти, что ещё остались,
Оружие заменят - пусть седы виски,
Вдруг на любовь займётся в сердце ярость.

Тогда соперники, сумнящеся ничтоже,
Сойдутся в схватке, выжив из ума,
Сорвутся в бездну, обдирая кожу.

В той пропасти друзей пропала тьма.
Давай с тобою, амазонка, оба
Сразимся, чтоб в веках осталась злоба.

       XXXVII
     Одержимый

По вечеру оделось солнце в красный креп.
И, ты, Луна моя, зайди скорей за тучу,
Засни иль воскури, без слов в небесной круче,
Иль отойди в сырой, глубокой грусти, склеп.

Я так тебя люблю! Покинь же свой астрал,
Звездой упавшей промелькнув на горизонте,
Пади сюда, ко мне, к Безумствам тайным плоти,
Где ножен твоих жадно жаждет мой кинжал.

Зажги зрачки свои от пламени свечи,
Зажги в глазах желанье и молчи.
Всё, что в тебе, к тебе влечёт всецело,

Захочешь, будет ночь, заря, - всё наяву.
Не сыщешь фибра одного моей души и тела,
Чтоб не кричал: "Люблю! Мой Вельзевул!"

          XXXVIII
          ПРИЗРАК

             I
            МРАК

Я заточён Судьбой в подземный склеп
Без мизерной надежды на прощенье.
Сюда, во мрак сырого помещенья,
Где Ночь царит, не ходит в гости Феб.

Художнику, лишив привычных тем,
Ночь рисовать, Бог указал с усмешкой.
Здесь на огне без суеты и спешки
Отвариваю сердце и без соли ем.

Громада вдруг из дальнего далёка
Возникнет, разогнав ночных химер,
Мгновенным воплощением Востока,

Но лишь вернёт естественный размер,
Как я узнаю визитёршу, -Это -
-Она! Черней чем ночь, белее света.

             II
           АРОМАТ

Читатель мой, случалось ли хоть раз
Тебе насытиться, от запаха пьянея,
Вдыхая в церкви смеси ладана с елеем,
Иль впасть от мускуса саше в экстаз.

Хмельною силой наполняя нас,
Былое с нынешним соединив умело,
Как бы срывая с возжелаемого тела,
Цветок любви на память, про запас.

Падёт волос тяжёлых шевелюра
Съедобной плотью прямиком в альков.
Сольются запах тела и духов.

Обитые муслином и велюром,
Впитают стены юный аромат
И источат, усиленно  в сто крат.

 
               III
               РАМА

Любой картине требуется рама
Усилить восприятье, скрыть огрех.
Я полностью не понимаю тех,
Кто от природы прячется упрямо.

Металлам драгоценным и каменьям
Природа придала изящной простоты,
Но мастер им добавит красоты
Огранкой или обрамленьем.

Когда ж  она уверует сама,
В то, что весь мир по ней сошёл с ума,
Отбросив добронравия тщету,

Природа, как весёлая вакханка,
Бельём изящным отторочит наготу,
И закривляется тот час же обезьянкой.

             IV
           ПОРТРЕТ

Болезнь и смерть -  в итоге пепла малость.
Где тот огонь, что полыхал для нас,
Где свежих губ пленительная слабость,
Где сердце затянувший омут глаз?

Где ласки буйные, где поцелуев сладость?
Где это всё? Скорби, моя душа!
От светлых дней всего-то и осталось,
Портрет неброский в три карандаша.

Я в одиночестве умру, такие вот дела,
А Время - жуткая старуха с чувством
Дни выметает взмахами крыла.

Убийца чёрный  Жизни и Искусства,
 О славе моей память и забавах милых
Стереть отныне будешь ты не в силах.


           XXXIX

К тебе мои стихи, и если моё имя
Когда-нибудь, случись, беспечный Аквилон
Прибьёт вдруг к брегу будущих времён,
То, может быть, и восхитится кто-то ими.

Они поведают ему об очень многом,
О баснословной твоей жизни и чумной.
Он будет братскою верёвкою с петлёй
Повязан намертво с моим высоким слогом.

Ославит если кто мой труд недоброй речью
От бездны до высот небес, не поперечу.
Ты тенью следуешь в пути со мною рядом,

Походкой лёгкой с чистым ясным взглядом.
Тебя считают желчной все. На деле ж ты -
- Статуя черноокая небесной красоты.
Стихотворение посвящено актрисе Жанне Дюваль.

           XL
        SEMPER EADEM

Спросили Вы откуда грусть взялась во мне,
Что душу точит, как волна морская камни.
- Что жаждать после жатвы на пустой стерне?
Жизнь - это зло. Всяк сведущ в этой страшной тайне.

Что нет в страданьях таинств - это не секрет.
Вы ж делитесь своим веселием со всеми.
Так не ищите боли там, где её нет,
И голос чудный Ваш примолкнет пусть на время.

Поверьте на слово! Умерьте необузданный восторг,
Ребячий смех! Не Жизнь, а Смерть преподаёт урок.
Упорно тянет нас всех неводом гробниц.

Позвольте мне, насытив сердце сладкой ложью,
Припасть на Ваших глаз прелестных ложе,
И мирно задремать под пологом ресниц.

       XLIII
    ЖИВЫЕ ФАКЕЛЫ

Глаза передо мной сияют ясным светом,
Притягивают словно ангельский магнит,
Живые факелы, два брата, два эстета,
Их отблеск пламени в моих глазах горит.

Оберегая от грехов, соблазнов многих,
Неважно им, силён я или слаб,
Ведут меня по Добродетели дороге,
Они - мне слуги, я им - верный раб.
 
Чудесные глаза! Волшебное горенье.
Луч солнечный тусклей огня свечи.
Свеча - за упокой, Ваш свет -на возрожденье.

Звезду, зажжённую в моей души ночи,
Затмить отныне никаким светилам,
И затушить уж будет не по силам.

       XLII

Найдётся ль слов в моей душе пустой,
Найдётся ль в сердце, очерствевшем ныне, 
Для нежной, лучшей, самой дорогой,
Чтоб расцвела оазисом в пустыне.

- Гордясь собой, пою я славу ей.
В её дыханье ароматы рая, 
И взглядом тем, что на меня бросает,
Я пойман в сети солнечных лучей.
 
Пусть в одиночестве и в скопище людском,
Средь бела дня и в сумраке ночном
Парят передо мной твои черты.

Ты говоришь мне: «Встань же под знамёна
Мои, поклонник мой и Красоты,
Я твой Хранитель, Муза и Мадонна.

       XLVI
   ДУХОВНАЯ ЗАРЯ

Лишь стихнет оргии ночной бравурный туш,
Заря возьмётся за порядок в мире этом
И пробудится ангел мщения с рассветом,
В глубинах наших оскотинившихся душ.

С небес Духовных, неприступных неспроста,
Раскрыв бездонные расщелины пучины,
Сойдёт всех жаждущих избавить от кручины,
Заря - Богиня целомудренно чиста.
 
И над чадящими осколками ночей,
Развратом обесчестивших жилище
Твой образ светлый с каждым днём всё чище,

Затмив собой свет пламени свечей,
Фантом исчезнет твой, и с новым пылом
Твоя душа сравнится со светилом.

       LV
      БЕСЕДА

Ты с бледно-розовым осенним небом схожа,
Да вот печаль моя – девятый вал морской.
Оставь мне на губах на память и на коже
С горчинкой тонкою лимонный привкус свой.

Ласкает грудь мою твоя рука напрасно,
То, что ты ищешь, растащилось по частям,
Когтями и клыками женщин распрекрасных.
Нет сердца, на прокорм пошло зверям.

Душа – мой замок обесчещенный толпой,
Там пьют, дерутся там, рвут в клочья год от года.
- Духов разлитый аромат над грудью молодой.

О, Красота, ты цеп для душ, ты жаждешь обмолота!
В печь глаз своих прими на обжиг, не в обузу,
Ошмётки, что зверью не подошли по вкусу. 

       LXV
    ПЕЧАЛЬ ЛУНЫ

В ту ночь, когда Луна была полна истомы,
Невинной девой, что в печали, не с тоской,
В предчуствии любви, попавшей  в сети дрёмы,
Ласкает грудь свою дрожащею рукой,

Вся в полуобмороке, замутнённым взором,
С лавин ночных атласных, звёздных покрывал,
Следила за видений тающим узором
В лазурной глубине темнеющих зеркал.

И вдруг, на землю, закрывающимся оком ,
Одну слезинку уронила ненароком.
Поэт - отшельник, солнца враг и друг свечей

Поймав её в ладонь,  подобием опала,
Припрятал в сердце, чтобы не пропала,
Подалее от жарких солнечных лучей.

      LXVI
      КОШКИ

Любовники  в летах, мудрец-анахорет,
Когда ток жизни повернёт на старость,
К игривым кошкам проявляют слабость,
Тем без тепла и ласки жизни нет.

Жрецы науки и любители истом
Все ищут тишины, бегут от тени,
Гордыню сменят лишь на услуженье,
К кончине тронутся Эребовым путём.

Когда же нежась и урча к морозу,
Шалунья принимает Сфинкса позу,
Во сне вдруг приоткрыв один глазок

Во сне, что мнится уж без пробужденья
Блеснёт в зрачке прекрасное виденье
Пустынь далёких золотой песок. 

        LXVII
         СОВЫ

Под тисов сумрачный покров
Словно языческие боги,
Уселись на ветвях со строгим
Незрячим взглядом ряды сов.

Недвижимый поток ума
И мудрости застывшей масса
Ждёт упоительного часа,
Когда падёт на землю тьма.

Совы жизнь - мудрецу пример
Не жди признанья высших сфер.
Всё в мире - суета мгновений.

А возжелавший света кто,
Наказан будет лишь за то,
Что выйти захотел из тени.


         LXVIII
         ТРУБКА

Я, трубка старая поэта.
Мой кафро-абиссинский цвет
Тому обязан, что поэт
Дымит заядло без просвета.

Когда подвергнется невзгоде,
Я отвращу его от бед.
Чадя, как печь, сварив обед,
Вновь возвращу его к работе.

Попыхивая, фимиам,
Окутав сине-серой дымкой,
Качает словно чадо в зыбке,

На раны щедро льёт бальзам, 
Заботы снимет как рукой,
Даст сердцу и уму покой.
 
     LXIX
    МУЗЫКА

Взяв за душу, ты обоймёшь как море.
          К моей звезде на небеса,
Я сквозь туман, в эфирном рвусь просторе,
         Подняв на мачтах паруса.

Грудь выпятив, взыгравшем в лёгких, шквалом,
          Восторг не в силах превозмочь
И по волнам и вздыбленным увалам,
               Меня к тебе уносит ночь.

Трещит, трепещет корабля обшивкой
          Вся страсть во мне, не без причин
Ветра штормов и ураганов сшибкой

                Над бездною пучин 
Вдруг убаюкают. Всё стихнет. Понемногу
      Вернётся безнадёжность и тревога.


         LXXI
   ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ГРАВЮРА

Скелет гротескный латами звеня,
Верхом усевшись на скелет коня,
С короной шутовской, надетой набекрень, 
Без шпор и без кнута он скачет ночь и день.
То Апокалипсиса жуткий персонаж,
Он с пеною у рта впадает в раж.
Пространством парочка летит галопом в вечность,
И стонет под копытом бесконечность.
Толпе, потоптанной конём, седок с плеча,
Срубает напрочь головы со взмахами меча.
Как принц, свои владенья озирая,
Мчит по кладбищу без конца и края,
Где упокоились на все оставшиеся годы,
Навек Античные и новые народы.

       LXX
МОГИЛА ПРОКЛЯТОГО ПОЭТА

В свой срок твой прах неторопливо,
Глухою ночью, без затей,
Христианин благочестивый
Привалит грудою камней.

Растают звёзды на рассвете,
Забрезжит заревом восток,
Паук расставит свои сети,
Гадюк закружится клубок.

Над твоей бывшей головой,
Носиться будет волчий вой,
И ветра злые сквозняки,

Заколобродят ведьмы в танце, 
Для престарелых любострасцев,
И воровские сходняки.

        LXXII
  ЖИЗНЕРАДОСТНЫЙ МЕРТВЕЦ

В земле с улитками, отнюдь не на погосте,
Сам яму вырою и уложу на дне,
Весёлый труп, свои давно гнилые кости
Пусть мирно спят словно акулы на волне.

Могилы ненавижу,также завещанья,
Ни мир о слёзах не молил, ни свет.
Я стаю воронов призвал бы к поминанью,
На тризну выклевать мой дочиста скелет.

О, черви, добрые друзья, глухи, слепы.
К вам привели покойника стопы.
Философы, вы дети перегноя,

Вам грызть меня без угрызний. Наконец, 
Найдётся ли ещё мучение какое,
Тому, кто без души, из мертвецов мертвец.

          LXXXIV
        НЕИСЦЕЛИМОЕ

Слетит Идея, Форма, Суть,
С небес и пропадает снова,
В потоках Стиксовых свинцовых,
Куда лучу не заглянуть.

Вот Ангел, красоты ловец,
Чтоб отыскать любовь в уродстве,
Нырнув в кошмары греховодства,
Он, как неопытный пловец,

С гигантской борется волной,
Его кружат водовороты,
Слепит мрак бешеной природы,
И оглушает дикий вой.

Хоть жертва колдовства могуч,
Сил не хватает и усилий,
Из мира выбраться рептилий,
Найти к воротам света ключ.

Топча вслепую вязкий ил,
Стремясь вверх из зловонной жижы,
Он опускается всё ниже,
По маршам лестниц без перил.

Там чудищ липких и зверей,
Пылают фосфором глазницы,
Такие яркие зарницы,
Что ночь становится черней.

На полюсе, зажатый в льдах,
Корабль накрепко причален.
Не отыскать ему прогалин,
А тихо гибнуть на задах.

Картина - замысел Творца,
Урок судьбы непоправимой.
Один лишь Сатана, вестимо,
Доводит дело до конца.

         II

Вдруг сердце свой увидит лик
В себе самом на удивленье.
В Колодце Правды , отраженьем
Сверкнёт звезды потухшей блик.

Маяк, чей свет лишь Ада мгла,
Прекрасно Дьявола свеченье.
Одно есть в мире утешенье,
- Глубокое познанье Зла.

          LXXIII
      БОЧКА ДАНАИД

Бездонность Ненависти - бочка Данаид,
Куда Месть хладнокровно и без спешки
Без устали льёт, сердце не болит,
Усопших слёзы с кровью вперемешку.

Пробита в днище Демоном дыра,
Вбирающая пот усилий мертвых
Тысячелетиями тянется игра -
Месть воскрешает тело своей жертвы.

Пропойца Ненависть не может без таверны
Взрастает жажда с каждого глотка
И множит головы свои как гидра Лерны.

Но счастлив пьяница - отмщён- у кабака
Забудется с такой как сам опойкой,
Тебе ж не вырубиться, Ненависть, за стойкой. 

         LXXIV
    ТРЕСНУТЫЙ КОЛОКОЛ

Ночами зимними присесть у камелька,
И слушать с умиленьем отрешенно
Мелодий звуки, что плывут издалека
Забытых колокольных перезвонов.

Блажен тот колокол, кто мог и сможет впредь
Сплотить народ набатом в час военный,
Призвать на мессы паству, славу божью петь.
Гвардеец старый, часовой бессменный.

Моя душа вся в трещинах от скуки,
Пытаясь миру петь, испытывает муки,
И схожа голосом надломленностью строя

С тем раненым, что брошен в поле боя,
Кто в луже крови и под грудой мертвых тел,
Хрипит бессильно, проклиная свой удел.

          LXXV
          СПЛИН

Плювьёз и город - злейшие враги,
Желая уничтожить всех на месте,
Дождь топит обитателей могил,
А холод губит жителей предместий.

Кот вкруг подстилки делает круги -
Ему никак не усидеть на месте,
Души поэта слышатся шаги
По желобам и трубам ржавой жести.

Треск дров в огне и колокольный гам
Фальшивят в такт простуженным часам.
В сыром жилье, пережидая непогоду,

Где тлен годов в щель каждую проник,
Валет червей тасует с дамой пик
Любви былой затёртую колоду.

Плювьёз=Плювиоз-февраль по революционному.

             LXXIX
          НЕОТВЯЗНОЕ

Леса, ужасны ваших дебрей кафедрали,
Где ухает орган под хрипы на хорах
Ваш траур вечен и закончится едва ли,
Ваш «De Profundis» эхом сеет страх.

Будь проклят Океан! Твои шторма и волны
Мой дух нашёл в себе, а так же тех,
Повергнутых тобой, чьи плач и стоны
Не сможет заглушить твой злобный смех.

Я полюбил бы Ночь! Без звёзд холодных
Их шепот мне понятен одному
Ищу я пустоту, безжизненность и тьму

И наблюдаю как на сумрачных полотнах
Бредут виденья прошлых лет за рядом ряд
Не пряча от меня свой безразличный взгляд.

             LXXX
        ЖАЖДА НЕБЫТИЯ

Мой мрачный дух взращён жестокою борьбой.
Надежду выкормили плеть, узда и шпоры. 
Вас не подставить под седло. Стары и хворы.
Коль стали клячами, ступайте на покой.

Молчи, моя душа! Гордыню успокой.

Повержен бедный ум мой, старый мародёр
Вкус потерял к любви, остались только споры.
Прощайте, флейты, гром литавр, арф переборы
Не соблазняйте моё сердце на позор.

Навек смолк удалой весны весёлый хор

Меня сжирает Время. Чередой минут
Я снежным комом покидаю горы,
Качусь вниз, вижу чудные просторы,
Враждебные жилища, где меня не ждут.

Тащи, Лавина, в ад, там отыщу приют. 

       LXXXI
   АЛХИМИЯ СКОРБИ

Природа, от одних - лишь плач,
А от других - жар и уменье,
И ты желаешь им удач,
А тем - смертей и погребенья.

Гермесом ты, вселясь в меня,
То робости придашь, то силы.
Я становлюсь день ото дня
Теперь алхимиком унылым.

Как Мидас золото в металл,
Рай в ад я превращать устал.
Я в саван облаков укрою тело

Любимое и выстрою умело
У берегов небесных и у врат
Великолепных саркофагов ряд.

       LXXXIII
    САМОБИЧЕВАНИЕ

Бить буду сильно. Как мясник
Без злобы разрубает туши.
Так Моисей скалу разрушил,
Чтоб из-под век забил родник.

Пусть слёз горючих кипяток
Зальёт пески моей Сахары.
Мои желанья под фанфары
Бурлящий понесёт поток

В страстей безбрежный Океан.
В хмельное сердце без угрозы
Ударят мелкой дробью слёзы.
Так бьёт к атаке барабан.

Как знать, аккорд фальшивый мой
Сбил строй божественных симфоний.
Иль ненасытностью Ироний
Смят и нарушен мой покой.

Во мне зашлись насмешки в крик.
Моя кровь - яд с отдушкой серы,
Я щит зеркальный для Мегеры,
Во мне свой лицезреет лик.

Пощёчина, но я же и щека,
Я жертва и палач, кинжал и рана,
И нищий я с замашками тирана
Веселья нет во мне - одна тоска.

Отвергнут , окружён со всех сторон   
Я стал от безысходности вампиром.
Без устали смеющийся над миром,
К унынию навек приговорен.

      КАРТИНЫ ПАРИЖА

        XCII
       СЛЕПЦЫ

Взгляни, душа, на их несчастный рок,
Смешны, нелепы, словно манекены,
Лунатиками, утыкаясь в стены,
В себе несут померкший свой мирок.

Когда потухший навсегда взор свой,
Вперяют вдаль, глазницы смотрят в гору,
Никто и никогда, по сию пору,
Слепца с опущенной не видел головой.

Впотьмах, наощупь, вверх задравши лица,
Бредут себе безмолвно. О, столица!
Шумишь подобием громадного вертепа,

Вокруг смех, крики, песенный напев.
Спрошу, тупея, вверх глаза воздев:
"Что отыскать они хотят в просторах неба?"

           XCIII
         ПРОХОЖЕЙ

В толпе однажды, там, где вопли, визг и вой,
Навстречу мне, средь гвалта этого бедлама,
Походкой лёгкой шла прекраснейшая дама,
Край платья траурного приподняв рукой.

Античных статуй стать и чистый ясный взгляд.
Ел поедом её, взахлёб пил, был я пьяным
От искорок в глазах её, как ураганом
Сметён был чувствами, приняв желаний яд.

Блеск молнии...и ночь! Мгновений быстротечность
Встряхнула жизнь мою и скрылась в никуда.
Где и когда сведёт нас с нею снова Вечность?

Да может быть нигде, а может никогда.
Мы разминулись и ушли в неведомые дали.
Жаль. Смог бы Вас любить, и Вы об этом знали.

            XCIX

Мне не забыть наш скромный пригородный дом,
Покой, надёжность и уют царили в нём.
Помоны и Венеры гипс нагих коленей
Лишь прикрывался стеблями растений.
По вечерам, светило, отходя к ночи,
Сноп света распустив, сквозь окна, на лучи
Обозревало оком из небесного приволья
Все наши долгие неспешные застолья,
Роняя отблеск пламени своих свечей с вершин
На скатерть и на складки саржевых гардин.


Помона- древнеримская богиня сада.

          CI
     ТУМАНЫ И ДОЖДИ

О, осени исход, зима, рождение весны,
Люблю сезоны, навевающие сны.
Вы пьёте соки, кровь, высасывая силы,
Живого в саване уложите в могилу.

Полей заснеженность, озёр застывших лёд,
Скрип флюгера все ночи напролёт.
Душа моя не жаждет летнего тепла,
Лишь в стужу раскрывает вороном крыла.

Милее сердцу нет процесса похорон.
Царящая у нас в краю погода,
Что в саван холода рядит природу.

Куда ни глянь, всё бледно-серый тон,
-И в это время лучше нет, похоже,
Чем боль оставить на случайном ложе.


         CVIII
    ВИНО ОТШЕЛЬНИКА

Ни обращённый, не случайно, женский взор -
- Источник оторопи; так в ночной прохладе,
Луна, нырнув с небес, на водной глади
Подёргивает зыбью зеркала озёр.

Ни полный кошелёк партнёра-игрока,
Ни поцелуи безотказной Аделины,
Ни звуки нежные далёкой каватины,
Где воедино грусть рыдает и тоска.

Ничто не стоит твоего бальзама в мире,
Бутыль бездонная, и дома и в трактире
Поэту жажду сердца утоляешь понемногу,

Сил придаёшь и юность возвращаешь нам,
И дух крепишь и гордость – нищий хлам,
То, что даёт поэту схожесть с Богом.

          CVIII
     ВИНО ВЛЮБЛЁННЫХ

Лазури синь над всей округой.
Без шпор, без плётки, без подпруги,
Так славно, с нарожденья дня,
Седлать вино, а не коня.

Два ангела, от лихорадки
Тропической дрожа, в припадке,
Кружа вираж за виражом,
Помчим за дальним миражом.

В потоке разума и бреда, 
Расправив крылья, воспарим,
И, полетев, как на край света,

Бок о бок попадём за ним
С тобой, в наполненную всклень,
Моей мечты кущ райских сень .

         CXXI
   СМЕРТЬ ЛЮБОВНИКОВ

Мы рухнем, как в бездонную могилу,
На ложе – виды видевший диван,
В кашпо на стенах закачаются кадилом
Цветы далёких, незнакомых стран.

Два наших сердца полыхнут горнилом,
Расплавив все следы любовных ран,
В мозгах испепеляющим светилом
Взорвётся жутким выбросом вулкан.

И мы, поверженные молнией одной,
Проводим к ночи вечер на покой.
Со сбоем вздоха, распрощаемся слезливо,

Но тут, тихонько приоткрыв дверь на ладонь .
Войдёт наш верный Ангел и игриво,
Отдернет тюль с зеркал и разведёт огонь.

       CXXII
     СМЕРТЬ НИЩИХ

Утешит Смерть, увы ! Она ж подымет веки.
Последняя из целей жизни и надежд,
Позволит эликсир принять калеке,
И сердцу биться до смеженья вежд.

Поводырём она приводит человека,
Сквозь бурь прогал и сквозь нашествий брешь
В предписанный приют, где обретёт навеки,
Всё то, чего не ведал он допрежь.

Смерть – Ангел, ты заботливой рукой, 
Навеешь сон и экстатический покой.
И одры стелешь нищим нам, и свет не застишь.

Ты божья благодать, и житниц закрома,
И биржа бедняков. Придёт пора, сама
К безвестности небес раскроешь двери настежь .

          CXXIV
        КОНЕЦ ДНЯ

Блажа, что было мочи,
Жизнь мчится со всех ног.
А там уж призрак ночи
Укутал мглой восток.

Ночь чувственностью страждя,
Избавит от стыда,
От голода и жажды.
Поэт промолвит: «Да,

Скелет и дух мой рады
Покой свой обрести.
И мне взлететь бы надо,

Скрестивши две горсти, 
Под траурный мотив,
В небесную прохладу».

      CXXVI
   ПУТЕШЕСТВИЕ
       I
Морские карты с детства любим и эстампы,
Играет аппетит на мир и на астрал.
Как всё громадно в тусклом свете старой лампы,
Так пред Историей предмет ничтожно мал.

Уходим по утру, в мозгах бушует пламя, 
Кипит на сердце злость желаний и идей,
И уплывает вдаль, качаясь над волнами,
Души безбрежность в ограниченность морей.

Тот бросил Родину, не вынеся позора,
Того в путь выгнал опостылевший очаг.
А те, не сгинувшие в страстных женских взорах,
Спешат цирцерин отыскать архипелаг.

И, чтоб в конец не оскотинится пьянея, 
Пространство жадно пьют, небес лакают свет,
Дубит их солнце, жжёт мороз и словно с реи,
С губ сносит ветер поцелуев прошлых след.

Скитальцы истинные те, само собою,
Кто с лёгким сердце выйдя из своих ворот,
Бросаясь слепо следом за своей судьбою,
Не зная почему, командуют «Вперёд».

Туманят мозг, как новобранцу пред атакой,
О сладострастиях мечтаний облака,
О чувстве, нам не ведомом, инаком,
И человечеством не названном пока.

            II
Мы непоседливы, шумливы, словно дети,
Крутясь юлой, скача мячом. И даже в снах
Мечты нас гонят любопытством по планете,
Как ангел зла табун звёзд плетью в небесах.

Куда проложит Рок пути нам людям тёмным,
В страну какую? Может в мире нет такой.
О, глупый человек, с упорством неуёмным,
Ты мчишь во весь опор, чтоб обрести покой.

Летят в Икарию трёхмачтовые души,
Вперёдсмотрящий наверху ни мёртв, ни жив.
Крик дикий с мостика закладывает уши:
«Любовь! Победа! Слава!» Чёрт, по курсу риф.

В любом клочке земли, нам мнится Эльдорадо,
Готовим сундуки и накрываем стол.
Когда ж туман растает с утренней прохладой,
Пред нами всплыша, иль скала или атолл.

Пришла пора тебя списать на берег?
В железы заковать? Иль за борт? Подскажи.
Матрос пьянчуга, глупый выдумщик Америк,
Химеры - все твои мечты и миражи.

Босяк грязь месит, ищет подаянья,
Нос кверху задерёт, и будет горд и рад,
Приняв за Капуи блистательной сиянье,
Хибар обшарпанных мерцание лампад.

                III
Первопроходцы, мы читаем ваши были,
В глазах у вас собрался воедино мир,
Так не скупитесь, поделитесь, огранили
Слов самоцветы ваши звёзды и эфир.

Мы странствовать хотим без паруса и пара,
Чтобы развеять грусть своих родных темниц,
Мы ждём от вас словно божественного дара -
Рассказ о чудесах далёких заграниц.

Что видели вы?
                   IV
                  «Свет иных созвездий,
Девятый вал, пустынь горячие пески,
Невзгод хлебнули, пропадая без известий,
Но и тогда ошалевали от тоски .

Тонуло солнце в море, в фиолете штилей,
И славных городов огни гасил закат,
Хотелось, отрешившись от идиллий,
Взлететь на небо без оглядки наугад.

Богатство городов, роскошество пейзажей,
Ни на понюх в них волшебства - враньё и ложь,
Им далеко до облаков, простейших даже,
Чьи формы могут вызвать сердца дрожь.

Желанье крепнет силой наслаждений,
И прикрывается, как дерево корой,
Ствол, до сыта вкусивший удобрений 
В густых ветвях взметнётся кроной над горой.

Вот только вырастет ли выше кипариса,
Взращённый тайными страстями тёмный лес?
Набросками в альбом исполним мы капризы 
Гурманов блюд заморских, таинств и чудес.

Мы приносили жертвы идолам, кумирам, 
Нас ослепляли троны шахов и царей,
Величье их дворцов не снилось и банкирам,
Которые кичатся роскошью своей.

Пленяли взор наш чужеземные наряды,
Цвет ярко крашеных губ женских и ногтей,
Танцующих змей пассы, взгляды, яды.  

          

               V
Что видели ещё?

               VI
                          «Наивнее детей,
Чаруют формы вас, а сути содержанья
Вам не понять. Взглянув хоть вниз, хоть вверх,
Мы видели, царят в просторах мирозданья
Тоски смертельной пьесы и бессмертный грех.

Рабыня гнусная без тени сожаленья,
С любым разделит ложе на часок,
И алчный раб служанки в иступленьи
В ручей запустит нечистот поток.

Палач жуирует с несчастной жертвой рядом,
Кровь льётся на пиру, течёт, ручьём журча,
Тиран, отравленный всесильной власти ядом,
И чернь, целующая рукоять бича.

Там есть религии, похожие на нашу,
Но святость их, хоть каждый рвётся в Рай,
Обманчива,  до дна испив пороков  чашу,
Развратом тут же наполняет через край.

Болтлив род человечий, полон самомненья,
Да, вот умом разжиться за века не смог,
Кричит, вверх руки вдев, от Мира Сотворенья: 
«Будь проклят, созданный моим хотеньем бог»


Из них немногие, любовники Безумья,
От стад людских отстав, уходят, прячась в тень,
Скрывая в опиуме мысли и раздумья : 
- Вот мира бюллетень на каждый божий день»

              VII

Вот горечь знаний, никому не нужных странствий. 
Дни монотонны наши также, как поток реки,
Что исчезают навсегда, попав в Пространстве 
В оазис ужаса в пустыне вечной злой тоски.

Так что ж? Уйти? Остаться? Кто-то, с перепуга, 
Стремглав мчит на край света, а тому милей уют.
Один во весь опор, другой забьётся в угол, 
Чтоб Время обмануть на несколько минут.

Один как Вечный Жид болтается по свету, 
Пред Временем в душе своей испытывая страх,
Чтоб не попасть в его расставленные сети, 
Другой же тайно хочет удавить его в яслях.

Когда ж коленом в зад, или подошвой в спину 
Жизнь вытолкнет нас в путь, мы закричим: «Вперёд!» 
И в курсе на Китай, шквал над морской пучиной
Нам кудри спутает волос и слёзы оботрёт.

Мы зачерпнём бортом волну из моря Мрака, 
Как юный пассажир, бесстрашный словно лев, 
Cтолбом застынем, песнь услышав с бака, 
Давно уж нами всеми ожидаемый напев:

«Скорей, скорее к нам, на сборы урожая, 
Плодов волшебных полон дивный чудный сад, 
Цветёт здесь лотос ароматы расточая, 
И бесконечный день здесь не прервёт закат».

Пилада голос, доносящийся из тени 
Я еле разобрал «Плыви скорее к той,
Чьи нежно целовал ты некогда колени.
Плыви к Электре, своё сердце успокой».

           VIII
Смерть! Старый капитан! Поднять скомандуй парус.
Страна обрыдла эта. В путь и поскорей!
Черней чернил здесь небо, море. Нет, не ярость, 
Пылают и горят в сердцах снопы лучей.

Твоя отрава сил придаст противоядьем,
Мозги огонь нам разжигает до красна,
Нырнём мы в бездну, а там Рай ли Ад ли, 
На дне безвестности найдётся новизна».