Листая старые журналы 1016

                Ц И Н К О В Ы Е  М А Л Ь Ч И К И

                (Фрагмент)

  Расстреливая притихшие кишлаки, бомбя дороги в горах, мы расстреливали и бомбили свои идеалы. Эту жестокую правду надо признать. Пережить. Даже наши дети научились играть в «духов» и в «ограниченный контингент». Теперь давайте всё-таки наберёмся мужества узнать о себе правду. Невыносимо. Нестерпимо. Знаю. На себе проверила. До сих пор стоит в ушах крик двадцатилетнего мальчишки: «Не хочу слышать о политической ошибке! Не хочу!! Если это ошибка, верните мне мои ноги... Две мои ноги...» Тот, что на соседней койке, говорит спокойно, тихо: «Назвали четыре имени... Четырёх мёртвых.„ И больше нет виноватых... Нас будете судить. Да, убивали! Да, стреляли... Вы оружие нам вручили в «Зарницу» играть с братьями до классу?.. Вы думали, ангелы возвратятся?!»
Два пути: познание истины или спасение от истины. Опять спрячемся?

  У Ремарка в «Чёрном обелиске»:
«Странная перемена, начавшаяся вскоре после перемирия, продолжается. Война, которую почти все солдаты в 1918 году ненавидели, для тех, кто благополучно уцелел, постепенно превратилась в величайшее событие их жизни. Они вернулись к повседневному существованию, которое казалось им, когда они ещё лежали в окопах и проклинали войну, каким-то раем. Теперь опять наступали будни с их заботами и неприятностями, а война вспоминается как что-то смутное, далёкое, отжитое, и поэтому помимо их воли и почти без их участия она выглядит совсем иначе, она подкрашена и подменена. Массовое убийство предстало как приключение, из которого удалось выйти невредимым. Бедствия забыты, горе просветлело, и смерть, которая тебя пощадила, стала такой, какой она почти всегда бывает в жизни — чем-то отвлечённым, уже нереальным. Она реальность, только когда поражает кого то рядом или тянется к нам самим. Союз ветеранов был в 1918 г. пацифистским, сейчас у него уже резко выраженная националистическая окраска. Воспоминания о войне и чувство боевого товарищества, жившее почти в каждом из его членов, Волкенштейн ловко подменил гордостью за войну. «Тот, кто лишён национального чувства, чернит память павших героев, этих бедных обманутых павших героев, которые охотно бы ещё пожили на свете».

  Когда вижу, как надевают афганскую форму, прикалывают медаль «От благодарного афганского народа» и идут к ребятам в школу, не понимаю! Когда заставляют мать десять- двадцать раз рассказывать о погибшем сыне и она после всего еле добредает до дома, не понимаю.
У нас было много богов, одни теперь на свалке, другие в музее. Сделаем же богом Истину. И будем отвечать перед ней каждый за своё, а не, как нас учили, всем классом, всем курсом, всем коллективом... Всем народом... Будем милосердны к тем, кто заплатил за прозрение больше нас. Помните: «Я своего друга... Я свою правду в целлофановом мешке с боевых нёс... Отдельно голова... Отдельно руки, нога, сдернутая кожа...»
Лев Толстой окончил «Войну и мир» на границах Отечества. Русский солдат пошел дальше, а великий писатель за ним не пошёл.

  На всю жизнь теперь на нашей земле эти могильные красные камни с памятью о душах, которых не стало, с памятью о нашей наивной доверчивой вере:
Татарченко Игорь Леонидович
(1961-1981)
Выполняя боевое задание, верный воинской присяге, проявив стойкость и мужество, погиб в Афганистане.
Любимый Игорёк, ты ушёл из жизни, не познав её.
Мама, папа.
Ладутько Александр Викторович
(1964-1984)
Погиб при исполнении интернационального долга.
Ты честно выполнил свой воинский долг.
Себя уберечь, мой сыночек, не смог.
На афганской земле ты погиб, как герой,
чтоб мирное небо было над страной.

Светлана Алексиевич
(«Дружба народов», 1990, № 7)