Дед, прости

Дед, прости. Объяснить невозможно,
Поменялось как всё на земле –
Той, что вынес из лет ты тревожных
Всю в руинах, могилах, золе.

Как твои раздобревшие внуки,
Поднабравшись машин и домов,
Забывают священные звуки
Песен грозных, суровых годов.

Кому снится Пхукет, кому Ницца,
Белый парус, зовущий простор.
Никому только нынче не снится
Тот тяжёлый, мужской разговор.

Те морозные, снежные ночи,
Под прицелом смертельных врагов,
Когда ставил ты маленьких дочек
У токарных работать станков.

Когда хлеба простая краюха
На большую делилась семью,
Но страны кровоточащей брюхо
Не рвалось на «твою и мою».

В пламя шли с Колымы и Таганки
Украинец, татарин, узбек,
Вместе жгли ненавистные танки,
Как советский один Человек.

Ты скажи, говорил ли ты с кем-то,
На нерусском каком языке,
Что далёко от Мги до Ташкента,
И что незачем гибнуть в Москве?

Под осколками крупповской стали,
В танке под Ленинградом горя,
Мог ли ты на мгновенье представить,
Что чужой станет Минска земля?

Что Чернигов, родная Одесса,
Запорожья мосты и холмы
Нарукавные руны эСэСов
Вновь увидят без всякой войны?

Жаль, был малым совсем я ребёнком
И ты мне ничего не сказал,
Знаю только, что, встретив подонков,
Мимо них бы ты не прошагал.

А я делаю вид, что не вижу
Из щелей проступившую грязь,
За зелёную жалкую жижу
Я живу здесь, греша и молясь.

Научи, что мне делать сегодня,
Помоги же мне взглядом своим,
Неполживая преисподня
Разъедает мой северный Рим.

С каждым годом привычнее скверна,
И обыденней лжи карнавал.
Скоро дети не скажут, наверно,
Для чего ты с врагом воевал.

Отчего ты не спал-не купался,
Что такое контузии шок,
Для чего ты войной надорвался,
Почему ты так рано ушёл.

Про себя же скажу тебе честно –
Пусть с гнильцой, но удар я держу,
Есть внутри моей памяти место,
Твоим именем я дорожу,

Своей клятвы стране не нарушу.
И хоть фото твоё берегу,
Как прос*али мы общую душу –
Дед, прости. Объяснить не смогу.