Дамаскино

    На новом месте   

Сначала мы поселились на первом этаже Дамаскинского узла связи, куда отец был переведён начальником. У нас отдельный вход с улицы, а из квадратного коридора двери ведут в наши две комнаты. Окна комнат выходят на огород и  соседний дом. Подполья на новом месте не было и мешки с картошкой, овощами и частью нашего имущества стояли в углу коридора.
  За узлом связи был небольшой пустырь, заваленный остатками оборудования и большими перегоревшими радиолампами. За пустырём нам выделили  участок земли, где мать устроила огород, а дальше мы посадили картошку. Участок уходил вниз к речке, а по его краям цвёл белыми зонтиками борщевик  выше моего роста. В жаркую погоду мы его обходили, чтобы не обжечься его листьями.
 Ещё ниже по лугу и среди густых зарослей кустов течёт речка Воробьиха, неширокая и мелкая, лишь местами в её течении бочаги – широкие и глубокие участки.
  Над нашим жильём, на втором этаже телефонный коммутатор, откуда круглые сутки до нас доносились повторяемые по несколько раз названия ближних и дальних  населённых пунктов. Больше помнятся Такашур и Кокуевка, похоже, что с ними была самая ненадёжная связь.
   За стенкой у нас была почта. На машинах, а чаще на почтовых тарантасах
с лошадками, почту развозили по окружающим деревням. Иногда на таких тарантасах разрешалось и нам с братом съездить с почтальоном в какую-нибудь деревню. После случая, когда почтальон загулял на свадьбе и оставил меня одного на улице в какой-то деревне, такие поездки прекратились. В тот раз местные нашли меня спящим на крылечке магазина, очень похожего на магазин в Селино, в каком работала мать, и среди ночи привезли меня домой.
               
                Новое жильё
   
     К осени мы переселились уже в постоянное жильё через дорогу от узла связи. Это была  квартира на первом этаже двухэтажного дома. На втором этаже с отдельным входом жили дед с бабкой.
   У нас просторная комната с двумя окнами на улицу и одним во двор, большая кухня с окном на улицу. Одна стена, как обычно, без окон. От печки в комнату выходила большая белёная стена до самого потолка, уходящая на второй этаж. Печь топили из коридорчика сразу справа от входа. Там всегда лежали дрова и берёста для растопки. Зимой посреди комнаты на жестяном листе стояла печка-буржуйка с двумя круглыми прорезями с крышками, которые убирались к трубе, когда надо было готовить еду. На крышках были жестяные же ручки. Железная труба поднималась вверх метра на два, а оттуда, почти под потолком, уходила в печь через круглый душник.
 Слева от входа вешалка с одеждой, закрытая цветными шторами, а дальше у стены наш большой сундук.
   Полатей тут не было, а стояли две кровати у стены и одна у печки ножками в консервных банках с керосином, чтобы не пролезали клопы.
   В переднем углу между окнами стоял большой стол, около него вдоль стенок были широкие лавки, рядом стояли наши разномастные стулья.
 На кухне всё было так же, как и у нас в Астраханово – большая тумбочка,
табуретки, посуда. На полочках в тумбочке всегда было что перекусить.
Ели обычно щи да кашу. Всегда на столе были селянка и винегрет – это мы с братом  готовили и сами, когда родителей не было дома.
               
                По деревне
   
      Под горой, почти вдоль всей  деревни, был большой пруд, который, как нам рассказали, ушёл весной перед нашим приездом. В начале лета безо всякой техники, а носилками, вёдрами и тазиками всей деревней его снова запрудили.
 На следующий после этого день Воробьиха уже вышла из берегов. На середине качались рядышком ботинки, которые тут называли «баретками», а по берегу с рёвом после ремня от матери ходил их хозяин лет десяти – он их оставил вечером под глинистым  берегом. Сам паренёк плавать не умел и за ботинками  сплавал его друг.
 Вешняк – проём под мостом  сквозь плотину, был сделан большим коробом с ровным полом, а со стороны пруда были столбы с пазами. В пазы, начиная снизу, плотно начали закладывали толстые широкие доски, которые не пропускали воду. Доски добавляли, пока вода не поднялась почти до верха плотины. Ветки кустов на дальней стороне пруда наклонялись прямо в воду.  Пруд стал самым многолюдным местом. Дети купались на другом берегу пруда, где было мелко. Взрослые, особенно после работы, прыгали с ближнего бережка, раздевшись прямо на ходу. Интереснее  всего  было под вешняком. Там можно было вставать под водопад, который прижимал к доскам пола. Вода сбивала с ног, прокатывала по скользкому полу и выбрасывала купальщиков в глубокий омут за дамбой.
       Скоро в пруду появилась и рыба, пришедшая с верхнего течения Воробьихи. Появились и рыбаки, в основном дети.
 С местными ребятами  мы быстро подружились и ходили с ними вверх по Воробьихе. Далеко пройти по речке было невозможно из-за густых зарослей, стоящих на  берегу вплотную к воде.
 Ходили мы и в лес за прудом по грибы и ягоды, с отцом за вениками.
Ниже пруда за речкой  была поляна со списанными тракторами и комбайнами,
от почти целых до голых рам. Там мы выколачивали подшипники или набирали приводные ремни из металлических прямоугольных рамок, которые навешивали на себя, как патронные ленты.
  За прудом в траве и на кустах водились клещи и их приносили все и помногу. Как-то отец с матерью осмотрели брата после его похода в лес и нашли на нём девять клещей. Отец сказал в шутку, что должен быть и десятый. Немного погодя, одна из сестер задела брата по голове наружной обоймой только что разбитого нами подшипника. Он пожаловался на боль в самой макушке, там и нашли десятого клеща.
  Больше всего от клещей страдали собаки – их нижние губы были увешаны толстенными уже  кровопийцами. Доставалось и другим домашним животным.
 С клещами боролись – лес посыпали дустом с самолётов. С высокого берега пруда лес виднелся очень далеко и было видно как в нашу сторону от
горизонта заходили сразу по два  «кукурузника». Они шли, казалось, почти  рядом один к другому с дымчатым шлейфом из-под крыльев. Перед прудом
они круто поворачивали в стороны.
 Мне долго снились эти самолёты, кучей летящие прямо на меня.
 После опыления за прудом на опушке было много погибших мышей, птиц и даже зайцев. Как-то мы подобрали там коростеля-дергача, дома он начал уже бодро бегать и немного стал летать, ночевал за сундуком, но его задушила соседская кошка, когда оставили открытой входную дверь.
  За прудом мы с ребятами  постоянно играли в войну. Команды были с разных концов улицы. Всё было по-серьёзному – копали окопы, делали шалаши и землянки, кострами заграждали подходы. Пистолеты, автоматы и пулемёты и гранаты  делали из досок или из стволов сосенок. В играх часто доходили до драки, но и мирились быстро.
               
                Чернушка
   
         Корову свою мы тоже перевезли в Дамаскино и держали её пока у соседей. Кормить её на новом месте было не чем – родители в колхозе не состояли, и пришлось её сдать. Приехали заготовители с большими весами и закупили в деревне несколько коров, поросят и коз. Нашу Чернушку тоже взвесили и загнали её по настилу в кузов машины. Мать плакала и мы все тоже. Теперь не было у нас нашей кормилицы. Не надо стало подбирать пучки сена или рвать ей свежую траву. Молоко мы стали покупать по бидончику у соседей.
               
                В школу   
   
    В Дамаскинской школе учились дети и с соседних деревень. И вот первого сентября пятьдесят девятого года на школьной линейке, я успел подраться с незнакомыми ребятами. В ход пошли портфель и большой букет. Портфелем я защищался, а букетом отбивался. После короткой стычки, я оказался дома с крепко зажатым в кулаке остатком букета. В портфеле кроме учебников и тетрадей, была бутылка молока с бумажной пробкой, хлеб и варёные яйца на завтрак во время большой перемены. Всё это разлилось, разбилось и перемешалось. Я всё перебрал и почистил, пока никого не было дома. Но яичный желток по краю страниц учебников долго было заметно.
  Так я начал учиться. Школа была похожа на Селинскую, тоже деревянная  двухэтажная и с таким же внутренним расположением, так что здесь всё мне было уже привычно.
               
                Первый класс      
 
          Моя первая учительница – Четверикова Полина Александровна. Спокойная, внимательная и с каждым как давнишняя знакомая. Она собрала нас
на первом этаже в просторной комнате с тремя большими окнами и сама рассадила нас за парты. Познакомились, причём многие стеснялись, когда слышали свою их фамилию и вставали. Старостой класса выбрали Костю Городилова, самого рослого в классе. Сразу назначили дежурных – двоих с первой парты первого от двери ряда. Они раздали из деревянной коробки каждому по деревянной ручке с пером «звёздочка» и на каждую парту по чернильнице-непроливайке. Для чернильниц посреди верхней части парты были круглые гнёзда, а для ручек канавки по обе стороны от чернильницы. Учебники раздали ещё летом, а тетради купили родители.
       Начались уроки. Учили алфавит и тут же из новых букв составляли слоги, а  из слогов и слова.
 Читать я уже умел, но по слогам читать не учился и прочитывал сразу словами и строками. Сначала Полина Александровна меня притормаживала, но от этого её отвлекали полностью неграмотные ребята, так что приходилось больше заниматься ими. Особенно выделялись два брата Стяжкиных из деревни Северное Дамаскино, которое было километрах в пяти от Дамаскино. Они были совершенно одинаковые – то ли  близнецы, то ли погодки и буквы знали одинаково плохо оба.
  Скоро один из них отличился. При раздаче ручек каждое утро у нас не хватало одной. Учительница  давала запасную, потом свою, позже уже шла за ручкой в учительскую. Когда  негде было взять недостающую ручку, то один из Стяжкиных вытащил из своего портфеля пучок перевязанных старой резинкой ручек, выбрал одну и передал Полине Александровне.
  — Откуда же у него столько ручек? — спросила она.
  — А мне каждый день давали, — ответил стяжатель.
 Еле вернули его коллекцию ручек в общий ящик.
   В большую перемену в полутёмной комнате с партами до потолка в одной половине, детям колхозников давали стакан молока и хлеб, а другим то давали, то не давали. Отец и мать в колхозе не состояли, но норму теребления льна – сотку на человека – жителя села, выполнили. На льняном поле тогда мы были всей семьёй. Там я увидел вблизи, как вяжут снопы. Отец делал это так быстро, что не уловить глазом. Тогда и я научился делать перевязь для снопа.
   Потом, помнится, стали давать колхозный завтрак всем и даже была  гречневая каша с чайной ложкой топлёного масла.
  На Новый год была поставлена ёлка в коридоре на втором этаже нового крыла школы. На ёлку в школу родители приводили и дошкольников. Ведущая объявила, что к нам идёт Дедушка Мороз со Снегурочкой и показала в поле за окном. И точно, со стороны Северного Дамаскино они шли с санками, а на санках большой мешок. Дед Мороз со Снегурочкой поднялись на второй этаж и начали рассказывать, как трудно они добирались на праздник. Одна из моих двух сестёр, почти пятилетняя, ухватилась за санки.
  —Наши санки, наши санки, — повторяла она.
 Ей быстро дали подарок, отвлекли, а потом вернули и санки.
Было весело. Все пели, плясали, рассказывали стихи.
               
                Уроки   
   
   За лето я прочитал не только свои, но и учебники брата за третий класс. Так что учиться мне было легко. На устные задачки я знал ответ ещё до окончания вопроса. Все стихи из учебника «Родная речь» я знал наизусть. Да и от родителей мы с раннего детства знали много стихов не только из школьной программы.
      Весной, когда солнце уже хорошо пригревало, у нас было контрольная по арифметике. Полина Александровна разложила по партам половинки тетрадных   листов с заданиями. Задачи были совсем простые. Одна из них про вагон и мешки, которые то вносили, то выносили. Вагоны я ни разу не видел, но сразу написал ответ и стал подсказывать соседям. Учительница подошла, посмотрела мой ответ и предложила мне выйти из класса. Я вышел в совершенно пустой коридор и стал ходить от окна к окну. Тут в коридор вышел директор и спросил почему я не на уроке. Я сказал, что уже сделал задание. Он заглянул в наш класс и Полина Александровна подтвердила мои слова. Директор привёл меня в учительскую, где был и его кабинет, и куда попасть боялись почти все школьники. В кабинете было много всего интересного – шкафы до потолка с книгами, много новых для меня вещей по стенам и на столах.  До звонка на перемену мы разговаривали, сидя за его столом. Он показывал мне призы и грамоты, а потом подарил мне большую, сантиметров пять-шесть высотой, самодельную октябрятскую звёздочку из толстой жести без портрета Ленина в детстве, но с крупной булавкой.
Ходить в школу мне очень нравилось.
               
                Деревенская интеллигенция
   
      Как-то зимой одноклассница пригласила меня на день рождения.
Для подарка родители дали мне новую красивую книжечку, мне её было жаль, но я пошёл и подарил. Именинница жила с родителями и сестрой в большом двухэтажном доме недалеко от нас. Её родители, как и наш отец, были деревенской интеллигенцией. Собралось нас человек десять. Взрослые накрыли стол, а потом всем распоряжалась сестра виновницы торжества, которая была постарше. Она устраивала конкурсы, показывала фокусы, угощала скромных. Мы рассказывали стихи, пели песни, плясали, играли (водящий ловил с завязанными глазами на звук голоса), слушали пластинки. Сестра одноклассницы показала фокус: стоя перед белой стеной печки, она протягивала к ней руки и касалась её обеими. После этого сгибала руки, слегка ударяла ладонью левой по локтю правой  снизу, снова протягивала руки к стене. Тут оказывалось, что правая рука не достаёт до печки. Снова сгибала и уже правой ладонью стучала по левому локтю – та тоже становилась, якобы, короче. Скоро мы раскусили этот секрет.
  Было весело и жарко, много разных блюд, консервы, печенье, конфеты, лимонад и даже мороженое. Под конец праздника, родители одноклассницы дали каждому по свёртку со сладостями и мы пошли по домам.
               
                Герман
   
     С ним мы учились в одном классе, были одинакового роста и развития. В деревне он всех и всё знал, и был у меня экскурсоводом и проводником. Он знал Дамаскино так же, как я знал свои Астраханово и Селино.
   Семья Германа жила в высоком одноэтажном доме посреди деревни. Сзади к дому примыкал большой навес, а дальше были хлев с сеновалом. Отец его работал водителеми и часто бывал в дальних поездках. Когда он был дома, его машина стояла у них под окнами.
  Герку все знали и мы везде были вхожи. На молокозаводе, который стоял прямо на роднике у спуска к пруду, нам разрешали брать сушёный творог прямо с полок сушилки и нам его можно было набирать полные карманы.
   С Германом я первый раз попробовал курить, причём сразу основательно. Отец его курил и у них дома за печкой стоял большой фанерный ящик из-под папирос. Пачек сигарет и папирос в ящике было навалено больше половины: «Север», «Красная звезда»,«Друг»,«Парашют»,«Волна», «Пингвин», «Северные», «Махорочные»и много других. Мы взяли из ящика несколько сигарет и папирос. Курить пошли за сарай, накурились до тошноты и до наклона горизонта в глазах. Тут неожиданно вернулся отец Германа, снял со стены под навесом  вожжи и начал нас слегка воспитывать. Мы скакали  вокруг длинного верстака, то в одну, то в другую сторону, то через него, то под ним. После этого «воспитатель» сходил к нам и сказал обо всём этом моему отцу.
 — Ну, как? — спросил отец, когда я пришёл домой.
 — А, совсем не больно, — ответил я.
Так я покурил и бросил в первый раз.
 В уборочную Геркин отец работал на комбайне и брал нас собой. Было очень интересно ездить по полю, смотреть кругом с высоты кабины. Нам даже доверялось поднимать рычаг сброса соломы из копнителя. Иногда мы умудрялись прыгать в копнитель, вываливаться с соломой и снова догонять комбайн.
     Ходили мы с Геркой и за яблоками в чужие сады. В деревне было много высоких  яблонь-китаек. Как-то мы зашли к его соседу напротив, залезли на яблоню, которая росла наклонно и верхушкой уходила на крышу дома. Тут вышел старенький сосед, увидел нас и ушел в дальний конец огорода, чтобы не испугать нас. Когда мы слезли, он нас подозвал и дал нам крупных яблок.
   Ещё мы любили лазить по вентиляции в зернохранилище за горохом и кукурузой. Там меня укусил в палец хомяк, было больно.
               
                Привет Зворыгиным               
      
  Когда в деревне копали картошку, праздник был у всех, а особенно у детей. На убранных уже огородах по всей деревне жгли костры и пекли в них картошку. Почти все, а особенно совсем маленькие, ходили с перепачканными горелой картошкой лицами. Детям особенно нравилось запускать самую мелкую, ненужную в хозяйстве картошку, наколов её на тонкий конец гибкой ветки. Держа ветку за толстый конец, отводили руку назад и резко широким размахом стряхивали её в нужном направлении, обычно вверх – кто выше запустит.
  Как-то раз мы стояли с ребятами посреди улицы, когда уже начинало темнеть. Я тоже решил пойти на рекорд. Продел подходящую картошку, отвёл руку назад, а потом махнул веткой вверх. На фоне ещё светлого неба  картошки не оказалось. Ищу, где же она. Видимо руку назад я отвёл резковато. Вижу из окна ближнего дома, это был дом моей одноклассницы Гали Зворыгиной, через пролом в стекле торчит кулак. Братья Гали были постарше нас, крепенькие, даже толстоватые, почти одинаковые. Они выскочили из дома босиком в домашних широких рубахах и помчались за мной. Бегал я в то время быстро. Они пыхтят прямо рядом за мной,протягивают ко мне руки, хохочут. Я, не оглядываясь, прибавил ходу, забежал за инкубатор в конце улицы, по огородам спустился к речке. Всё было тихо и я осторожно пошёл домой. В сенях у нас стояло много мешков с картошкой и я спрятался за них, накрывшись пустым мешком. Пришёл отец и прошёл мимо меня. За ним пришли братья Зворыгины со своими  родителями.               
 — Что вы ему сделали? — спрашивал их отец Зворыгин.
Да ничего мы ему не сделали, мы его даже не догнали, — ответил
 один.
 Все вышли на улицу, а я  зашёл домой и сразу лёг спать.
После этого мы запросто встречались с братьями Зворыгиными и я часто бывал у них дома.
       В начале лета около их дома  укладывали в кузов большого грузовика  вещи. Мы с одноклассниками тоже помогали. Было очень грустно, как будто уезжали все и навсегда.
       Скоро уехали из Дамаскино и мы. Жаль было расставаться с новыми друзьями.