Четвертьфинал Турнира поэтов 2020

(Слышащий лес и зрячее поле. Иероним Босх)

ЗАВЕТНЫЙ ЗВЕРЬ

Тогда и встал перед глазами образ,
водой смущённой шевельнулся голос,
застыли птичьи крылья на весу:
заветный зверь – он в этом жил лесу.
Он весь – как лес, и на скрипучих лапах
по воздуху несёт тончайший запах
душицы или хвои, медленно крадётся –
при этом сам на месте остаётся.
Как в зеркало – глядит в мои глаза,
себя узнать пытаясь и сказать
хоть слово, но в древесном горле –
как стрелка от часов – заноза колет.
В его зрачке ребрится жёлтый лист.
И вдох его глухой – ни вверх, ни вниз.
Я удержусь, я не моргну! Постой…
Но вижу только лес перед собой.

ВОРОН

Когда я гляжу на бельмо твоё – где же ты – ворон,
черноплодом обратной луны наполняешь глазницы.
Проявись на магнитной бобине сверкающей спицей:
из прогорклой ночи обескровленной – вспоротым горлом.
У, гранёные крылья твои – не под землю ступени ли?
Не раскадровка ли сабли – размах твой от гидры до девы?
Кого отведёшь ты, хитоном эгиду надев?
И какие гудят в этой тяге ручьи преступлений?
В наконечник стрелы то ли клюв, то ли ключ раздвоив,
ветер в перья впитав и светящейся тьмой выдаваясь,
ты – полёта полёт опалённый, ладья дуговая,
и бликуют в ночи теневые подтёки твои.
На шнуровке колчан – ты нутром наизнанку разбросан,
из распятия сплавлен, друидским туманом калён.
Сам себя в арбалет нагнетая упрямым вопросом –
что ты знаешь о завтра, в рассвет прорастая белёсый?
Что споёшь о вчера под кифару за ясным крылом?

ДИКОБРАЗ

Кто тащит глазницы на крылышках пазух,
зевком выдувая реторту,
тот взвоет, ошпарив голодную морду
обратным прыжком дикобраза.
В нелепой попытке прочесть не проявленный лист –
под клёпаным трепетом сонным
мерцая как вирус, как бабочка перетасован –
посадит занозой строку на каждом из собственных лиц.
Как в память булавочкой крепят гримасу
последнего в жизни испуга,
так спрячет узор воспалённый ладоням в угол.
Но видит колючую спину зверя –
и липкий прыжок не гаснет
(и липкий прыжок не гаснет).
Иди – как в крыжовник опасный сочится рука,
чтоб сонную ягоду дёрнуть, порвав пуповину –
кто плачет? Смотри на ладонь – ведь ты сам себя вынул.
И лает неистовый зев куста – о, зачем ты меня поругал!
Очнись это только видение, это не ты:
и не он и не я освещает прозрачный зевок.
В отражении щурится кактус, и бьют из него,
снова, иглы – и каждая строчит канву темноты.
Снова ширится в сердце шиповник, и пухнут репьем глаза,
и лицо, словно бабочка, светится славящей фразой:
из пустого листа, как из шкуры, шипы дикобраза
вырастают и крепнут – из образов в образа.

ИНКЛЮЗ

Как в затоне вода, задыхаясь на сумрачный воздух,
остывает в зрачках, обнимающей ветви росы –
так паучьи глаза, затаившись бликующей гроздью,
в тёмном теле дрожат, что трава от вечерней грозы.
Кости сосен, скрипя по верхам, расцарапали небо.
Грузный грохот, блеснув корневищем – угрюм и смущён –
разбиваясь на капельки тлей, замолкает и немо
по смолистой коре пробегает незримым ручьём.
В этой вспышке холодные кроны деревьев мгновенны
как морские валы, только, в полую глубь просочась,
звук свернулся клубком под сосной в золотой муравейник.
Там неслышно во тьме и тепле зарождается связь
душной прелости с тонким хитиновым слоем и древней
беспробудной, как птичьи останки, ничьей головой:
до макушки набитой иголками сосен и елей,
до бессмертья наполненной памятью меловой.
Круглый череп светящийся выдохнет первое слово,
что не сказано раньше. Янтарный придушенный стон
бьётся к свету наружу с отчаянием мотыльковым.
Это с той стороны. С этой – пальцы стучатся в смартфон.