Бьются птицы в стекло

Бьются птицы в стекло, и от смелости - ни следа.
Говорливые сумерки прячут деревьев лёд.
Есть опасность не быть, есть опасность сойти с ума.
Горе чёртово от ума. Горе чёртово у ворот.

Ворот туже стяну. Ворот - антивоенный стяг.
Все бойцы забелели костями под первый снег.
Я не воин. Не лекарь. Я младшенький сын-дурак.
Дурачью по канавам мотаться из века в век.

Плачут бравые псы на знамёнах чужих побед.
Плачут гордые псы на огрызках чужих столов.
Я бродячий щенок, потерявший от стужи след.
Я не вижу любовь. В головах не вижу любовь.

Я не вижу своих. Все свои превратились в дым.
Как прекрасно, наверно, не прятать облезлый хвост.
Никому не хотелось бы завтра уйти молодым.
Кто собачьим назвал это долгий железный мороз?

Никому не хотелось бы стыть, если есть тепло.
Всем хотелось бы жить, навсегда обручась с весной.
По утрам птицы бьются от страха в мое стекло.
Счастье быть - это то, что случается не со мной.

Мой скелет ещё держит удар, ещё держит плоть.
Ещё держит ошметки души на кривых боках.
Небо жмётся к домам, словно чёрствый скупой ломоть.
Крыши смотрят на небо оправдано свысока.

Все дороги сплетутся в тугой ненадежный жгут
И осядут внутри, чтобы гнить, испуская вонь.
Солнце там, где тебя - неумытого даже - ждут
И кладут на хребет чистопахнущую ладонь.

Все подобные мне ищут жрачку да конуру,
Да хозяйскую цепь как наследство от прежних псов.
Как вы, верные, выть разучились к утру?
Как вам, преданным, дышится на засов?

Умирающим птицам и стекла - дорога в жизнь,
Ускользающий свет, протекающий через всех.
Если все, что вокруг, устремляется резко вниз,
То, хотелось бы верить, что сам устремился вверх.