Публикация в журнале Сова

***

Я крашеная белая ворона.
Мой натуральный цвет давно забыт.
Мой образ жизни — самооборона,
мои враги — обыденность и быт.

Меня не признают мои собратья,
что мерят по шаблону и клише,
поэтому от этой жизни брать я
сама привыкла то, что по душе.

Прожить не так-то просто без урона
в миру, где места нет для «ай лав ю»,
кричать охрипшей белою вороной
о том, что непосильно соловью.

***

Присяду в сквере на скамью
и стану вспоминать
свою ушедшую семью,
тебя, отца и мать.

Родное имя повторять,
листок держа в руках...
Мне больше некого терять,
вы все на облаках.

Мне больше некого любить
и некого обнять.
Кто смог потом на всё забить -
тем это не понять.

«Оставь, не мучай, отпусти,
пойди поставь свечу...».
Но некому сказать прости,
погладить по плечу.

Не ты, не мама, не отец,
не бабушка, не брат...
Кто сможет жить — тот молодец,
кто нет — себе не рад.

Не преклонить им головы
и слёз своих не счесть...
Но хорошо, что были вы,
что у меня вы есть.


***
Пять зелёных ёжиков —
пять каштанов…
Вот ещё немножечко -
и достанут.

На балкон здоровую
табуретку -
и смогу здороваться
с ним за ветку.

А на кухне аленький
вырос цветик -
пять бутонов маленьких
в душу светят.

Это не случайности -
а подарки
для меня, печальницы,
с неба арки.

То окликнул ты меня...
Можно спятить:
букв в любимом имени -
тоже пять ведь!

Знаю, что не может
время — вспять…
Но в «люблю» их тоже
ровно пять!

Это ли не символ,
это ли не знаки,
что дают нам силы,
придают отваги.

Раз-два-три-четыре-пять -
я люблю тебя опять,
на земле и в небе,
в дождике и в снеге,
и в каштане, и в цветке,
в самом дальнем далеке…

***

Даю обет наутро, как проснусь -
жить надо независимо и гордо...
Но лишь к бумаге ручкой прикоснусь -
и нежность перехватывает горло.

Ну что мне делать с нею, чтоб унять?
Отдать портным на меховую шапку,
чтоб голову твою могла обнять,
чтоб грела и ласкала лисья лапка.

А может лучше высадить в кашпо,
чтоб вырос нежный аленький цветочек…
На что её ещё?… Да ни на что.
Запрятать незаметно между строчек.

Окончен день и даль черна как смоль.
Напрасная звезда в ночи светилась.
Цветок засох, а шапку съела моль.
И нежность никому не пригодилась.

***

Смакую это лето
как сладостный ликёр,
пока не канет в Лету,
покуда Бог не стёр.

Цежу его я в рюмку,
любуюсь на просвет -
какой же тонкий, хрупкий,
изысканный букет!

Пью лето как лекарство
по капле натощак,
пока былое царство
не спряталось в плащах.

Нарежу мельче зелень
иллюзий и надежд,
чтоб экономно ели,
а то зимою — где ж?

Помалу, потихоньку
прожить не торопясь,
и думать, как бы только
с ним не расторгнуть связь.

Я из него закладок
наделаю для книг,
чтоб между книжных складок
в морозы был цветник.

Когда уже без пледа
не выйдешь на порог -
я выну краски лета
из сбережённых строк.

Как летние футболки,
забытые для зим,
сниму я лето с полки
и буду греться им.


***
Уйму и печаль, усталость…
Но что же осталось взамен?
Осталась великая жалость
без пауз и без перемен.

К любимым, к забытым, к болезным,
в слезах коротающим век,
кто в души негаданно влез к нам,
да так и остался навек.

Ко всем, за кого мы в ответе,
чьей не удержали руки.
Они беззащитны, как дети,
беспомощны, как старики.

Они как комета Галлея,
что скрыли от нас небеса...
Но в мыслях храню и лелею
улыбки, слова, голоса.

А жалость не может унизить,
как чья-то чужая слеза.
Она только может приблизить,
чтоб стали родными глаза.

О неба великая милость,
надежда, что кто-то нас ждёт...
Жалею о том, что случилось,
о том, что не произойдёт.

Жалею всё то, что сгорает
в закате прошедшего дня...
Пусть Бог не простит, покарает,
лишь ты пожалел бы меня.

***

Как Обломов в беседке всю ночь под дождём
просидел, от любви умирая...
И казалось, что заново был он рождён,
что в глазах его — отблески рая.

Ну и что же, что толст, неуклюж и смешон,
что любил помечтать на диване,
что наивен и светского лоска лишён,
но всю ночь он купался в нирване.

Мне отсюда нельзя, - говорил он слуге,
что пришёл к нему с зонтом и пледом.
Как все были они от него вдалеке,
за любимой летевшего следом...

- Вы всю ночь просидели? Один? Под дождём?
Сумасшедший… и смех-колокольчик.
Ах, как жаль, Гончаров был в другом убеждён!
Пусть роман бы на этом закончил.


***
Помню, в Сочи меня ты лечил:
я - с укутанным горлом до уха,
а у лампы уютной в ночи
ты читаешь мне вслух «Винни-Пуха».

Согревал на плите молоко,
охранял от напастей и бедствий...
Как мне было с тобою легко,
и тепло, и надёжно, как в детстве.

Я лежала, до колик смеясь.
Ты поил меня мёдом до пота.
Не роман, не случайная связь,
а очаг, доброта и забота.

Я впервые тогда поняла,
что родство и семья выше страсти.
И когда мгла за горло взяла -
как хотелось денёк тот украсть мне.

Мир — подарок, надёжный горшок,
хоть в нём нету давно уже мёда.
Пусть судьба нас сотрёт в порошок -
будет варево с пылу и с лёту.

«Что, уходите?», - спросит нас Бог,
как хозяин, скрывая усталость.
И ответишь, смешон и убог:
- а ещё разве что-то осталось?

Хм, пора гостю знать бы и честь,
не хорош наворачивать ложкой?..
Но коль в мире хоть что-нибудь есть -
я ещё задержусь на немножко.

***

Читала Казакова
рассказик я в сети,
как шли на лыжах двое,
как было им в пути.

Пришли на дачу, там уж
любовь глухонема.
Она хотела замуж,
а он не понимал.

Ему же - так удобно…
Был каждый о своём.
Описано подробно
о холоде вдвоём.

И вспомнился мне кстати
такой же зимний день,
лес в зимней благодати
и птичья дребедень.

Мы шли на лыжах следом,
присели на бревно.
И замужем иль нет я -
мне было всё равно.

Была я неба частью,
снежинкой травести,
и было столько счастья -
вдвоём не унести.

И сосны обступали
нас в тесное кольцо,
под солнцем мы стояли,
как будто под венцом.

Лес виделся сквозь дымку,
сияньем нас слепя.
Мы шли с тобой в обнимку,
жизнь новую лепя.

Рассказ-то был хорошим,
и Казаков был ас.
Но как же было всё же
талантливей у нас.


***
Я на любовь свою обречена,
погружена в её речные воды.
Струится речь, свободна и вечна,
её впитали облачные своды.

К любви моей я приговорена
пожизненно, посмертно, безлимитно.
В твоих чертах лица растворена,
я вижу то, что никому не видно.

Как дождь ночной похож на шум шагов,
родных шагов вдали затихших комнат...
Река любви течёт без берегов.
Я помню то, что уж никто не помнит.

Всё забываю — сумку, кошелёк,
но лишь не то, что бережётся снами,
и раздуваю в пепле уголёк
в священное божественное пламя.

Услышь же, как слова мои нежны,
годами их не смазало, не стёрло.
И кляпом благодушья тишины
мне не заткнуть израненное горло.

Пусть Бог иль чёрт однажды скажет «пли!»,
но и тогда искать я буду Кая...
Меня в средневековье б не сожгли
так, как сейчас сама себя сжигаю.

Мой бедный Кай не умер, не убит,
он крепко спит и знает: всё на месте.
Спасибо всем, кто верит и скорбит,
сочувствует и пишет, что «мы вместе».


***
Исперчен инцидент, лист скомкан и отброшен,
и скомканная жизнь летит в тартарары.
А ведь была полна так доверху хорошим,
и были так щедры небесные дары.

А вот теперь тоска, и душу рвёшь на части,
и в поисках родства не ищешь своего.
На свете счастья нет, но есть твоё участье.
Хотя, возможно, я придумала его.

Так колки иглы зла, ростки добра так робки,
и столько баррикад меж близкими людьми...
А всё, что было жизнь - жизнь вынесла за скобки.
(А в скобках a плюс b равняется любви).

Свиданье на звезде, где тоже жизни нету,
полёт с балкона ввысь, где ястреб одинок,
и всё ради того, чтобы венок сонетов,
словно венок цветов, упал у ваших ног.

Чтоб услыхав стихи, биндюжники стихали,
чтоб были те слова — как парус кораблю...
Жива, но лишь тобой. Жива, но лишь стихами.
Дышу, пока пишу. Пишу, пока люблю.

***

Не бывает разлуки пустей и бездонней.
Нет того, кому чай разогреть и обед.
Нету больше уютных и тёплых ладоней,
закрывавших меня от печалей и бед.

Я когда-то была для тебя королевой...
В жизни шахмат и там она ходит, и тут.
А сейчас я направо пойду иль налево -
все дороги меня лишь сюда приведут.

И, как прежде, я у твоего изголовья...
Хочешь, здесь о тебе прочитаю стихи?
Ты услышишь, с какой их писала любовью,
как слова непритворны, родны и тихи.

И приснится тебе, как мы оба любили…
Как на свист твой тебе отвечал соловей...
Вяз, который у нас под балконом срубили,
за год вымахал вдруг за оградой твоей.

Я уверена, что тебе видно оттуда,
как сижу у постели твоей земляной.
Не коснётся её вековая остуда,
пока здесь воспевать неустанно я буду
это чудо, что было тобою и мной.


***
Мне кажется, что ты сегодня весел,
и из последних радуюсь я сил:
как надо мной ты небеса развесил,
как облачко красиво подсветил.

Мне выпить на ночь полглотка надежды,
а утром кофе с гущей про любовь,
и вот уже ищу глазами: где ж ты,
подай мне знак, чтоб радовалась вновь.

Глядишь как прежде, но теперь с овала,
что победил все острые углы,
словно напомнить хочешь, как бывало
нам хорошо, как были дни светлы.

Пусть все вокруг до одури достали,
луны и солнца не спасает круг,
но на моём душевном пьедестале
всегда лишь ты, вожатый мой и друг.

Мне кажется, я душу потеряла,
снимает жизнь с неё за пластом пласт...
Но вот гляди — она опять воспряла
от лучиков твоих с грустинкой глаз.

***

Ты так любил, когда я лба
рукой прохладною касалась.
Тебе тогда на миг казалось,
что боль становится слаба.

Ты говорил мне: «Пожалей,
люблю, как нежны твои ручки»,
как будто впрямь я кроме ручки
в них не держала тяжелей.

Теперь рукой я провожу
по волосам твоим на фото,
и, чудится, в ответ мне что-то…
но я не верю миражу.


***

Были мы безгрешными,
были мы весёлыми.
Наше счастье прежнее
за семью засовами.

Мы в лесу аукались
и в объятьях таяли,
пока смерть с разлукою
в сердце не ударили.

Мы тогда не чаяли,
что любовь кончается...
Как тут не отчаяться,
как тут не отчаяться.

***

Когда я выходила из дверей -
скользили тени вслед из нашей дали
и мёртвыми глазами фонарей
мой одинокий путь сопровождали.

Их слабый свет мне не давал упасть…
С тобой мы совпадали без зазора,
а с временем я не могу совпасть -
я не хочу родства его позора.

Колеблется огарочек свечи…
Свеча горела, но уж догорает.
Для жизни не находится причин.
На теплоходе музыка играет.

Я разучилась чувствовать, как все.
Случилось что-то странное со мною.
Передают: осадки в полосе.
А я, как речка, высохла от зноя.

На юг и север, на добро и зло,
на да и нет весь мир сейчас расколот.
«Алиса» сообщила, что тепло.
А у меня внутри могильный холод.

Когда же всё приблизится к нулю
в бессмысленной вселенской мельтешизне -    
одним простым несбыточным люблю
я завожу мотор заглохшей жизни.

Пусть сирый мир до ниточки продрог,
молитвой Богу боли не нарушу.
А из обломков радуг и дорог
построю вновь любовь, судьбу и душу.

***
Дочитайте стихи до конца.
Там в последней строке утешенье.
Сколько б ни было в сердце свинца,
как бы мрак ни манил искушеньем,

как ни мучил бы нас неответ,
ад ночей ли, сумятица дней ли,
но в конце обязательно свет,
прорезающий своды тоннеля.

Это как если б ночью в лесу
ты идёшь, еле путь пролагая,
ветки хлещут тебя по лицу,
и устала, и тени пугают,

ищешь, где бы присесть на пенёк,
и скулишь, как бездомный котёнок...
Но вдали замерцал огонёк -
и ни страхов уже, ни потёмок.

Там, в конце — и раскрытие тайн,
и надежда на чудо и случай...
Ты последнюю строчку читай,
и себя остальными не мучай.