Это не байка! Фрагмент из романа З. П. Исламбекова

В приведенном ниже фрагменте (взята глава "Это - не байка!" из романа века Зямы Исламбекова "Дела адвоката Монзикова" дан сюжет, созвучный стихотворению Сафрона Лошкина "Эффект бабочки"

Миша пёрднул. Он не первый
Давший жопе слабину,
И не чувствовал б вину,
Не случись сей казус в церкви.

Он стоял, грехи давили,
Сверху них, ещё маца.
Капли пота проступили
И закапали с лица.

Может Бог разведал больше
Чем инспектор из ОВИР,
Что не Миша он, а Мойша,
И искал то, лишь сортир?

Но случились, что случилось -
Разорвал молебен треск.
Матерь Божья изумилась,
Со стены пославши крест.

Прокололи жёстко взгляды
С фресок, триптихов и ниш.
Чуть стесняясь, влился в ладан
Нежный запах блюда Фиш.

Рот и зад, как «вкл» и «выкл»,
В них, основа из основ.
Рыба Фиш, закончив цикл,
Вышла на пол из штанов.

Тут в неё, один не зрячий,
И, почти глухонемой,
Наступил и рухнул навзничь,
Аккурат под аналой.

А потом, скользя по луже,
Плюща задом Мишин стул,
Что вчера был, просто ужин,
Очень вежливо шепнул:

«Ты чё, падла, вспомнил детство?
Это ж надо, где насрать?!
На моём рабочем месте,
Прямо в душу, так сказать!»

В тот же миг исчезли звуки,
Словно с пульта на руке.
Слышно стало только муху
Заходившую в пике.

Паства, рухнув на колени,
Возопила, что есть сил:
«Чудо! Чудо исцеленья,
Бог калеке подарил!»

Вознесясь в иные сферы,
Мишин ум остался там.
И с крещеньем принял веру,
Дав обед, построить храм.

Лишь прозревший, брёл в печали,
Злясь на местных дурачков,
И на то, как подкачало
В жизни, Мойшино очко.

*****
Also the roar of the cosmodrome dreams me not,
This not terrestrial beauty!
And the grass, a grass at a house dreams me
And this fine country!

Именно эти строки легли в основу одной из самых известнейших песен Юрия Антонова!
Это – не байка!
На премьере «Севильского цирюльника», во втором акте, с первого ряда неожиданно поднялся мужчина средних лет, в жева-ной, довольно потертой джинсовой куртке, в сильно мятых и в ка-ких-то странных пятнах, слегка рваных брюках и, призывая всех ко вниманию, прервал арию Дона Базилио, показав ему руками крест. Закругляемся, мол. Затем похлопал по плечу дирижера, который не видел знаков мужчины и некоторое время продолжал дирижиро-вать без музыки. Когда все замолкли, превратившись во внимание, мужчина сделал сообщение голосом диктора Кириллова:
- Господа! Я прошу прощения! Я понимаю всю неуместность моей просьбы, но обстоятельства вынуждают меня, тем не менее, обратиться к вам. Другого выхода у меня нет. Дело…
- Короче! – раздался голос с галерки.
- Дело в том, что меня сегодня с утра что-то пучит. Видимо, съел дерьмовую шаверму. В связи с этим, не позволите ли вы мне выпустить потихоньку газы, во избежание взаимных подозрений и недоразумений!
Воцарилось неловкое молчание. Дон Базилио нервно ходил взад-вперед по сцене, сложив руки на груди, путаясь в рясе. Дири-жер листал партитуру, пользуясь выдавшейся минуткой для ее изу-чения.               
- Пусть пукнет! – раздался все тот же голос с галерки.
- Ага! – возразили ему снизу. – Ты там, на галерке, а мы тут нюхай?!
- А кто тебя просил брать такие дорогие билеты? – хохотнули сверху.
- Ага! – поддержали его с бельэтажа. – Сидит, как барин, как «новый русский», в партере, и еще не пукни при нем! Пукай, зем-ляк! Не таись! Коль прижало! Пукай громче!
- Между прочим, здесь театр, а не сортир, - вдруг подал голос Дон Базилио. – И если он пукнет, я вообще уйду!               
- Подумаешь, какие мы нежные! – возмутился какой-то жен-ский голос. – Тебя, между прочим, никто и не спрашивает! Ты за это деньги получаешь!
- Может, он еще и какать захочет!!! А я ему тут пой! – не ус-покаивался Дон Базилио.
- Ну, зачем вы так… – Монзиков смутился. – Что ж я, вообще, что ли, совесть потерял. Мне бы только тихо пукнуть. Да! Запах будет! Я знаю. Все друг на друга коситься будут. Кстати, на вас -  больше всего, - обратился он к Дону Базилио. – Потому что вы по-ете, следовательно, напрягаетесь больше, чем кто-либо из нас! Я, может, спасаю Ваши честь и достоинство. А вы - корячитесь!               
- А что, выйти нельзя? – поинтересовался какой-то шибздик, видимо из ФСБ.   
- Ага… Я выйду, туда-сюда, мешая всем… Да мне несколько раз надо будет вот так выходить…
- Мужик! Да ты бы давно уже перданул, что ли! Дай оперу дослушать, блин пердлявый! – возмутились в бельэтаже.
- А я уже перданул! – весело сообщил адвокат Монзиков и сделал отмашку Дону Базилио. Мол: «Пой дальше!» Все облегчен-но вздохнули, кроме первого ряда.
Монзиков быстро вскочил. Рядом неистово храпел Гога. Были слышны голоса Виктора Ефимовича и Николая. Готовился очеред-ной перекусон.
Монзиков нашел маленькое зеркало, взглянул в него и ужас-нулся. На него смотрело чудище с взъерошенными волосами, трех-дневной щетиной и дрожащей нижней челюстью. Да, такого он ещё не видел.
На правой щеке пропечатался след от вилки, на которой за-снул один из лучших адвокатов города.
Когда Монзиков вышел к Хитрачёву, то Виктор Ефимович за-кашлялся. Перед ним стоял в одних семейных трусах его "спаси-тель". Однако поза и первое впечатление от проснувшегося после грандиознейшей коллективной попойки Монзикова весьма впечат-ляли.
Я не стану описывать выхода Гоги из баньки, где его сразил мертвецкий сон, однако замечу, что девицы, которых привёз Нико-лай, издали такой вопль, от которого у всех заложило уши. Более того, мгновенно вскочив, они убежали в лес, в чём мать родила и больше их никто не видел.
Александр Васильевич никак не мог понять, что же ему сни-лось? Какой-то театр, какие-то актёры? Он чётко знал, что в театре он был за всю свою сознательную жизнь только раз. Было это со-всем недавно, лет 15 тому назад, когда на гастроли приезжал какой-то театр юного зрителя. Сейчас уже и не вспомнить, как назывался спектакль, но то, что это была не опера или балет, Монзиков знал точно.
После второй рюмки Александру Васильевичу пришла идея позвонить по радиотелефону себе домой. От дочки он узнал об Ар-сене.
*****