Новогодняя история или тяжкая доля деда Мороза

Часа в четыре дня пришёл Михалыч –
актёр-любитель, клоун заводской.
Затейник, из контуженных нахалов,
мероприятий праздничных герой.

Пристал как лист, несёт вовсю винищем.
Мне говорит: «Слышь, тёзка, выручай.
Ты как встречаешь новый год, дружище.
В кругу семьи – печенье, торт и чай.

За мной не постоит, послушай, Ваня.
Ей-богу, очень надо, помоги.
Я обессилен, вымотан и занят,
а у меня всего лишь две ноги.

Играю, как всегда, деда Мороза,
аванс я получил уже в бюро.
Сегодня шеф зазвал, план под угрозой.
Прошу, смени меня на вечерок».

Я говорю: «Боюсь такого дела,
не разу не был, знаешь, мало пью.
Актёришка с меня ведь неумелый
Боюсь не справлюсь, праздник загублю».

Он: «Не робей, сейчас не наливают.
Пройдёшь квартирок десять, и шабаш.
Ты их поздравишь, и тебя поздравят,
подарочки детёнышам раздашь.

Двойной тариф получишь, обещаю,
с начальничком серьёзный договор.
Не пей спиртное, проси кофе с чаем,
они за стол, а ты скорей во двор.

Снегурка – Зинка из отдела по снабженью,
бабёнка в теле, тётя самый толк.
Друг, выручай, прошу из уваженья.
Спаси, спасибо, брат, за мною долг».

Жена мне что-то верить не хотела:
«С тебя Мороз такой же, как и дед
Небось, какая сука завертела».
Несла какой-то чисто бабий бред.

Ушёл я злой, ни в чём не виноватый.
Ну, а в бюро меня ввели в гипноз.
Парик надели, бороду из ваты,
кафтан, колпак и красно-синий нос.

Снегурочка смеялась, как ребёнок,
мол, адреса я все уже взяла,
бери мешок с подарками, милёнок.
Визгливая, как ржавая пила.

Я в гриме, слава Богу, не узнают,
вживаюсь в драматическую роль.
Дом два, квартира три, здесь предлагают
присесть к столу, маячит алкоголь

Я ребятишкам отдаю подарки,
а взрослым объясняю, что не пью.
Смеются бесы: «Выпей хоть полчарки,
с таким-то носом». И под нос суют.

Ну, долго уговаривать не надо.
Залил, да и Снегурочка скромна.
Не хочет, видно, девка лимонада,
а наливай ей водки и вина.

В итоге, не прошли и половины,
а я уж все подарки раздарил.
В руке пузырь, в карманах апельсины.
Хоть, в общем, я сознанье сохранил.

А мысли в голове хмельной пекутся
и по извилинам и бороздам снуют:
«Беги, бросай всё это и не мучься,
жена ждёт дома, закусь и уют».

В двенадцать были мы в одной квартире
и встретили проклятый Новый Год.
Там тоже пили, держи рот пошире,
не помню сколько влил в тот самый рот.

Снегурочка порядком окосела.
Так заорала на проспекте Мира,
что она снежная мать-королева
с горных вершин далёкого Памира.

Сказала, что не любит Васю больше
и что, вообще-то, зря тогда рожала.
Что за разврат меня отправят в Польшу,
она совсем уже не соображала.

Где потерял её и как, не помню толком,
но помню, брёл один, как волк в ненастье.
Как на пути с другим столкнулся волком,
с дедом Морозом, братом по несчастью.

Смотрю, идёт на встречу мне, шатаясь.
Ну вылитый, как я, ну прям двойник.
Не замечать сквалыжника стараюсь.
Он на меня, и в бой, и сразу в крик.

Мол, убирайся вон быстрей отсюда,
это совсем не твой, а мой район.
Ты есть мудак, вонючая паскуда,
ты есть козёл и грязный фараон.

У нас случилась боевая схватка,
в которой я не сразу победил.
От бороды осталась одна ватка,
и он мне нос картонный прокусил.

Зашёл в какую-то гудевшую квартиру,
там произнёс как будто важный тост:
«Всех с Новым Годом, так же с миром миру,
я счастье вам, товарищи, принёс».

Представился, довольно-таки сухо:
«Иван Мороз – отец и дед-дублёр».
Они же все готовы, все под мухой
ведут какой-то непонятный спор.

Как оказалось, мне не очень рады,
с агрессией гремит магнитофон.
И запивают пивом водку, гады,
и глушат деревенский самогон.

Меня ж какой-то с виду врач, еврей,
спросил негромко, дёрнув за кадык:
«Ты кто такой, сушёный Бармалей.
Ты как вообще сюда попал, мужик».

Набросились хозяева и гости,
и что за демон к нам тебя принёс.
Я ж говорю: «Не Бармалей я вовсе,
а есть я настоящий дед Мороз».

Тут врач-еврей, закусывая курочкой,
ко мне с издёвкой: «Ну-ка, дед, скажи,
что сотворил с несчастною Снегурочкой».
Я говорю: «Споили алкаши».

Толпа шумит, волнуется народ:
«Вдруг вор, рецидивист, ты кто таков».
Меня то в лютый холод, а то в пот.
Визжат старухи, требуют ментов:

«Милиция проверит, что за блудень».
А врач-еврей, а может он грузин,
Мы, говорит, ментам звонить не будем,
мы сами с ним сейчас поговорим.

Не знаю, где теперь кафтан лежит,
колпак казённый, бугаём помятый.
Но знаю, что тот врач-бугай-семит,
ох, больно и умело бьёт проклятый.

Очнулся я в лесу, под дивной ёлкой,
зубами лязгаю, на шмотках лёд.
Не знаю, пролежал часов там сколько.
С трудом поднялся, сплюнул и вперёд.

Сам в синяках, в сосульках, нос свистящий
Но, главное живой, и не замёрз.
И с виду был как чёрт, псалмы бубнящий.
Права жена – не дед, и не Мороз.

1986