Судья

Тучи растаяли. Солнце быстро высушило глиняное покрытие Арены.
Он почувствовал, как на нем стала подсыхать рубаха и грязь на руках стала превращаться в глинистую корку.
Он перекинул меч из правой руки в левую – и посмотрел, как фантом, с которым он сражался медленно истлевал в лучах солнца.
Он почувствовал голод.
В это утро сражение с фантомом продлилось более двух часов. Началось оно еще затемно, в самом начале рассвета. Фантомом этим утром был рыцарь в кольчуге и шлеме, вооруженный длинным двуручным мечом.
Через пятнадцать минут после начала боя пошел дождь. Глиняное покрытие Арены быстро намокло и стало скользким.
И он, и рыцарь часто поскальзывались, но только после десятого падения рыцаря ему удалось удачно использовать это падение своего противника и приложить свой меч к оголенному горлу фантома.
Страж Ахат, внимательно наблюдавший за ходом боя, крикнул, что бой окончен, и после его крика дождь перестал идти, тучи растаяли и солнце стало превращать фантома в сухой прозрачный солнечный свет.
Он сказал Ахату, что голоден, и пошел в свою каморку, в которой жил, точил оружие и скудно питался в полумраке уже почти пять лет.
Он сделал несколько шагов, но вдруг остановился, обернулся и спросил Ахата:
- Я сегодня победил. Я надеюсь – сегодня в моей семье и люди в моем Городе, моей стране будут жить не в страхе и печали, не проведут день в ненужных заботах? Я надеюсь, день их будет наполнен только правильными молитвами Высшему Судье и полон радости?
- Ты сомневаешься в решениях Высшего Судьи? – спросил Ахат. – Да, ты победил сегодня. Но разве ты не знаешь, что результаты твоей победы на Арене люди могут осознать не сегодня и не завтра? Ты не должен знать, когда будут реализованы в твоей стране добрые последствия твоей победы, и будут ли они реализованы… Возможно сегодня Город твой будет разрушен, так как вчера ты проиграл сражение. Забыл?
- Я ничего не забываю, Ахат. Я все помню. Я просто понадеялся, на мгновение, на милосердие Высшего Судьи.
- Да, Высший Судья милосерден, но милосердие Его не отменяет истинности законов Его.
Он внимательно посмотрел на Ахата и, положив свой тяжелый меч на плечо, пошел к небольшому дому, сложенного из черных камней размером с голову быка. От арены до дома было шагов сто.
Мир вокруг Арены был пустынен, каменист. Далеко вдали виднелись горы.
Дом его был единственным зданием в этой пустыне.
Где жил Ахат – он не знал.
Подойдя к дому, он снял с плеча меч, открыл дверь и, пригнувшись, вошел в сумерки – окна в доме были зашторены, свечу он потушил еще рано утром, когда выходил на бой с фантомом.
Он положил меч на стул, отодвинул шторы и посмотрел, как пыль взлетела и заискрилась в лучах солнца.
На столе стояла деревянная хлебница. В подполе был глиняный кувшин с молоком.
Он отрезал себе толстый кусок хлеба и вспомнил, как семь лет назад, осенью крестьяне его снова, под зиму, засаживали поля его зернами пшеницы.
Зима в его степной стране бывала снежной, и когда весной снег таял, и солнце усиливало свое теплое дыхание – крестьяне его молились особенными молитвами, чтобы не было в этом году засухи, чтобы поздней весной и летом было достаточно благодатных теплых дождей.
Все в стране его с детства знали, что летний дождь – это явное проявление милосердия Высшего Судьи к ним. Раз в пять лет было засушливое лето, и засуха испепеляла урожай. Тяжелые засушливые годы – это один из главных законов, установленных Высшим Судьей.
Но, как правило, каждый год перед засухой Высший Судья давал вырасти двойному урожаю на полях. Его крестьяне и он знали этот закон и благодаря разумным запасам переживали неурожайное время.
Он держал в руке хлеб и вспоминал, как крестьяне его молотили длинными цепями поздним летом собранные колосья пшеницы, полные крепких крупных зерен; вспоминал, как он стоял на высоком холме и смотрел на вереницы повозок с зерном, которые ехали к ветряным мельницам.
Он вспоминал, как дородные поварихи во дворце его пекли хлеб, когда он показывал своему тогда еще маленькому сыну огромную дворцовую кухню. На кухне были высокие потолки. Было шумно от криков поварих и подмастерьев, от кипящих кастрюль и шкворчащих сковородок.
Он вспоминал, как сын его любил вкус свежеиспеченного, еще теплого хлеба, и задумался: «Что знает ребенок? Ребенок знает, что хлеб – это то, что вкусно, это – еда. Но лишь повзрослев, он начал бы понимать всю цепочку преображений, превращений, которые и есть суть любой жизни».
Он посмотрел в окно на горы и подумал, что следует согласиться с тем, что, будучи маленьким, сын его знал только, как получать от хлеба (съедая его); лишь став взрослым сын его познал бы, как приготовить хлеб, как добавлять, созидать, восполнять пустоты в страждущем, голодном мире – ведь так и растет Человек...
Он съел хлеб, допил молоко, вытер пот со лба. Было жарко. Он встал, ополоснул кружку и налил себе воды, начал пить воду и вновь вспомнил последний день суда.
Что на самом деле постановил тогда Высший Судья? Нет – не сражаться с фантомами на Арене, не это было в Вердикте Высшего Суда главным.
Что он сделал, когда сам был (единственным) судьей в своей стране, в которой был царем? Был и царем, и судьей. И стал судить предвзято…
Да, он был царем и судьей в своей стране, а потому его самого мог судить только Высший Судья.
 И в Вердикте Высшего Суда было указано, что как судья – он сам должен быть объективен, не должен судить предвзято, точно подкупленный; что решение его должны быть объективны – он должен верно оценивать поступки людей. Он не должен в своих решениях и критике иметь свое мнение. Он должен отменять свое мнение. Отмена эта – это потребность в помощи Свыше. Главный грех человека, главное зло – его гордыня…
Что на самом деле постановил тогда Высший Судья? Нет – не сражаться с фантомами на Арене, а произвести выяснение потребности в помощи Свыше, от Высшего Судьи, раз выяснилось, что он стал судить над народом своим неверно и ложно.
Как руководитель народа и судья в одном лице – он должен был по решению Высшего Суда выяснить, где он нарушил в своем мировоззрении неделимую ткань вечных Высших Законов, где он подумал, что делает что-то сам или что-то делают другие люди, а не Высшие Законы, изданные Высшим Судьей управляют поступками людей, что он сам и все люди в народе его являются лишь исполнительными инструментами Высшего Судьи и не более?
Высший Судья постановил познать на Арене в боях с фантомами, как в каждом своем действии он должен отождествлять себя только лишь с вечными Высшими Законами Высшего Судьи, с их целями и задачами; познать, что на самом деле он лишь маленькая часть бесконечно огромного единого «народного сверхорганизма»…
Он вспомнил заключительные слова в речи Высшего Судьи: «Все мы соединены между собой, как внутренние органы, кости и жилы в одном теле. Заболел один орган в организме, и если болезнь серьезная у этого отдельного органа – то может умереть весь организм, все тело. А если заболел один орган в сверхорганизме народа твоего из-за того, что один человек нарушил правильную единую связь в своих мыслях и желаниях — значит, он как будто убил кого-то».
И вот он уже не первый год не с семьей, не руководит народом своим, не управляет государством своим, а сражается каждое утро, а бывает и вечером, бедно есть и выходит днем наблюдать результаты своих сражений в Город...
Он позавтракал, как и планировал – поточил меч, потом вложил его в ножны, положил на кровать, отворил дверь своей каморки, спокойно вышел из дома, притворил дверь, и пошел к стражу.
Выйдя на Арену, он увидел, что страж уже ждет его. Перед стражем стояли каменные стол и стул. Ахат приветственно кивнул головой и предложил ему сесть. Это был ежедневный ритуал перед его выходом в Город.
Он сел на стул и посмотрел в глаза стражу. Страж спокойно встретил взгляд его и стал зачитывать свиток, в котором были перечислены все прегрешения, поражения и победы в сердце его, в мыслях его, в желаниях его за прошедшие со вчерашнего чтения свитка сутки. Он вздрагивал от правды, изложенной в свитке, и искренне молча, всем сердцем, благодарил за милосердное отношение к нему автора текста свитка, когда слышал, что было место в перечисленном стражем и описанию немногочисленных побед его (над самим собой).
Ближе к окончанию чтения свитка Ахат сильно ускорил произношение слов. Потом, без паузы, страж стал петь возвышенную мелодию исходной Песни о единственности Высших Законов.
В этот момент он почувствовал, как погружается в сон. И казалось, что еще мгновение, и он заснет, но моргнув – он, как и каждый день, прожитый на Арене – не заснул, а увидел красочные шатры, услышал пряный шум торговли и почувствовал дерзкие запахи разнообразной еды. Он очутился в толпе в Городе, на рынке.
Он привычно быстро накинул на себя капюшон, чтобы никто не узнал его в его Городе, быстро прошел через рынок, прошел пару кварталов и подошел к глинобитной стене храма. Там было его место, знакомое, утоптанное место нищего, просящего подаяние.
За эти годы ему удавалось несколько раз увидеть жену и подрастающих сына и дочь, когда они проходили мимо храма. Была у него надежда, что и сегодня он сможет их увидеть. Но, все же, надеялся он не сильно на этот подарок свыше. Ведь день сегодняшний, по его подсчетам – был днем будничным. Он помнил – праздничный день будет через два дня. Хотя и по праздничным дням не всегда ему удавалось увидеть семью.
Он сел и протянул к людям и небу руку. Проведя годы в этой позе, не имея права разговаривать с людьми и снимать свой капюшон – он оставался незамеченным своим народом. Никто в нищем около храма не узнавал своего царя, осужденного когда-то Высшим Судьей.
Он не имел права покидать в течение всего своего ежедневного времени пребывания в городе своего нищенского места около храма. Потому он мало знал о том, как на самом деле без него живет народ его, какие события происходят, мирное время сейчас в стране или война идет за пределами стен Города. Только обрывки фраз слышал он от проходящих мимо людей (если шли собеседники), и только мог он догадываться об истинном состоянии государства и судьбах жителей его.
Он всматривался в лица и спины людей и понимал с каждым днем все больше и больше – нет ничего в мире и жизни важнее, чем жизнь всех этих людей, которые живут под управлением Высшего Судьи в стране его. И что сам он – перчатка на руке Высшего Судьи, что когда он был царем – он на самом деле не управлял страной своей; что сейчас, когда он был простым нищим – именно сейчас он управлял государством. Он понял, он знал, что жизнь, счастье и горести всех этих людей сейчас зависели от него, от нищего, просящего подаяние у стен храма Города; от того, каким был исход его утренних боев с фантомами на Арене; от того, как он правильно сможет подготовиться к тому или иному утреннему бою...
И от этого состояния столь явного понимания этого закона – он заплакал. Впервые за все эти годы сражений и нищенства.
Он заплакал, когда уже начинался вечер. Сквозь слезы он посмотрел на положение тени от храма. Тень приближалась к тому своему положению, при котором ему надо было покидать Город и возвращаться на Арену.
Он поднялся, опираясь рукой о стену храма, и поспешил снова на рынок. Вечером рынок был еще многолюднее, чем днем. Его толкали спешащие по делам люди, и от этого толкания, и от пережитого недавно состояния плача – он на мгновение потерял все мысли о себе, на мгновение даже забыл имя свое, как будто потерял самость и исчез...
Это состояние длилось будто мгновение... Он снова нашел себя, когда очутился на центральной точке рынка. Здесь он стал ждать, когда (вот-вот, судя по теням от шатров и навесов торговцев на рынке) он, моргнув (как всегда – неожиданно), окажется на Арене, уже в сумерках, перед Ахатом, который отпустит его привычно ужинать в его каморку...   
Время шло. Он стоял в центральной точке рынка и ждал. Ждал уже неожиданно долго. На Город опускались сумерки. Люди и торговцы ушли с рынка. Рынок опустел. Город погрузился во тьму ночи...
Он ощутил чувство голода, но при этом голод не волновал его. Он с большим удивлением всматривался в красоту безлунной ночи в Городе. Он понимал, что происходит что-то необычное, но никак не мог поверить, что это происходящее чудо – действительно чудо освобождения от жизни на Арене, а не случайный недочет в чем-то Ахата, стража.
Вдруг он услышал шум. Топот множества ног приближался к нему. Вскоре он увидел людей. Сотни человек спешили к нему с факелами в руках. Они все были прекрасны в своей радости. Но самая красивая из них – была женщина, бежавшая впереди этой массы людей.
Он узнал ее. Это была его жена. Царица. Это она правила страной его, пока по решению Высшего судьи он сражался на Арене.
Она подбежала к нему и резко откинула капюшон с его лица. Он не стал сопротивляться. Он посмотрел на жену, а она – на него.
- Вечером пришла весть во дворец от Высшего Судьи, что ты прощен! Что я встречу тебя здесь, в этом месте, в Городе! Я не поверила... Но это ты, любимый!
К ним, к родителям, подбежали их удивленные, радостные дети.
Он обнял и поцеловал жену. Потом опустился перед детьми (уже подростками) на колени, обнял их и мысленно, с огромной любовью «обнял» всех людей в городе – теперь он знал, как это делать, как своей любовью оберегать всех в стране его. Ему больше не надо было для этого сражаться на Арене.