Яekker. история скитальца v

Любовь на отдалённом острове.

«Не важно, что было раньше, что именно было на морском пути к этому острову, но пребывания на нём уже достаточно для того, чтобы не чувствовать течения времени. Протяжно и плавно, что чуть было не позабыл, что есть мир за пределами. Мой остров. Нет-нет. Их остров. Четыре на шесть шага. Он знал эти 24 квадратных метра её жизни, он мерил эти песочные глыбы бесчисленное количество раз. Сначала он молчал: четыре— шесть, четыре — шесть, а затем это зерно вросло в него, стало продолжением сердца — серебряной рукой, венцом головы, и счет уже не представлял нужды.
«Законы новой истории, что для событий необходимы актеры и разно-бархатные подмостки с соответствующим стоящим аккомпанементом под определенные краски души в моменте. Но главное всегда внутри нашей углеродной не идеальной оболочки. Те важнейшие «реперные точки» мира, которые радикально меняют судьбу, извращают взгляды или выводят к очищению,терзают собственное мировоззрение, создают паутинную сеть внутри человека, а все вокруг и само бытие лишь омрачает их, срезая углы, собственные доводы и убеждения. У него был остров. Остров— это событие? Да. И именно в нем он постиг несколько граней любви и метаморфоз души.
Любовь к слову.

« Зараза, в этой песочной клетке абсолютно нечего делать. Они, могли бы хоть фолиант метнуть перед уходом в мир, где я V для них пустое место, не человек, сгусток всего плохого и олицетворение их же слабостей», - подумал скиталец.
Тоска застыла во льду первой его гостьей средь бесконечного океана и палящего солнца. Песок под ногами, как начальная стать Земли, представал всепоглощающей магмой. Периоды от рассвета до заката протекали своей чередой, сначала V выцарапывал острой ракушкой на единственном камне на острове подобие численника, плюнув на это бесполезное дело через несколько недель после того, как V ужалила местная дикая медуза.
Сменялись сезоны, и с каждым новым днем пальма и единственный арт-объект острова -камень, вызывали все большее отвращение, а тоска продолжала размазывать горизонты растворяя видения старых лет на окраинах этого мира. Тогда V взялся вспоминать образы из книжек, которые читал раннее. Пришла первая вечность. Время текло. Сбегая от тоски и разочарования, становящихся непостижимыми, он вспоминал. Его любимая история стала практически материальной, он мог мгновенно представить себе любую страницу и ему казалось, что он даже различает не только черные печатные буквы, но и в каких местах они почти стерлись, размазались или наоборот, выглядят неестественно яркими от обилия чернил. Он расставлял знаки препинания и менял детали, наделял их новым смыслом, играя со своей воображаемой книгой. Сама повесть уже давно утратила значение, превратившись в многомерный роман, равного которому не было никогда. А потом потерял значение и этот роман, остались только слова. Но даже слова обещания рассыпались во времени, V понял, что смысл их АПОКАЛИПСИЧЕСКИЙ для его будущего, его возможной любви, если кто-либо осмелиться ступить на раскаленный кусок земли и остаться с ним наедине в вечном танце, то это будет нечто незабываемое, не мирское. Тогда он отпустил всё и начал учится чувствовать иначе: снами, образами, звуками, временем оставленным не на страдание, не на упущенные возможности. Он гладил кончиками пальцев мох на камне с численником, состоявшим из рун Старшего Футарка, и видел в их причудливых узорах маленьких ракушек новое писание. Но, добираясь до пределов собственного разума, он отбрасывал ставшую запредельно узкой форму и бежал по воде дальше, глубже, пока не понял, что все, что когда-либо узнавал, он находил в себе самом, используя мир как инструмент. Неточный, часовой механизм, обрубающий на V несовершенные истории таких же несовершенных людей. Тоска умирала, но время шло и вместе с ним на остров пришел страх.
Любовь к страху.

Остров оказался позади - V сотворил 4 стены. Он кричал и колотился об стенки, разбивая внутри себя гемолимфа — вибрирующего ручейками крови, лицезря в раскаленной фантазии яко стены мгновенно ветшают, и закрываются под надгробиями тягостных неподвижных сводов, удаляющихся ввысь визгливо, вплоть до упора в беспросветную даль потолка с звёздным небом. Страх жил в его комнате. Страх маленьким красным карликом шептал ему под уши, вызывая в сердце гордыню, он разъедал сердце токсичной ложью, пожирал тот камень с календарем и падал на мокрый снег заиндевевшими лоскутами. Боль в истертых ладонях казалась лишь еще одной маской этого первобытного, непреодолимого театра зла.
Шла вторая вечность. Человек бросался в сумрак своими голубыми глазами, пытаясь опознать врага, который терзал его, крал вожделенный воздух, тушил надменным хихиканьем тусклый свет рассудка, но не находил никого, вновь и вновь натыкаясь взглядом лишь на набухшие красные царапины, расчертившие костяшки пальцев. И тогда он начал искать другое, он начал искать в комнате человека, ту плодотворную почву, на которой отвратительным сорняком рос страх. В обездвиженном пространстве, лишенном всего, что могло бы отвлечь, что-то в нем, спрятанное очень глубоко, требующее постоянных изменений, начало зреть, наливаться смыслом, мыслью, превращаясь в новое понимание.
Терпкий, вяжущий страх, за плечом которого беззубо улыбалась смерть. Смерть. Небытие или вознесение души, так ли важно, если я вижу в ней пустоту? Нет, ни смерти, ни боли, ни темноты, ни низких потолков и одиночества не боюсь я, но потери, которую инстинктом животного чувствую за ними. Потери того, что по праву мое, потери себя самого: счастья, близких, рук, ног, жизни, какая, к черту, разница, это мое, мое, мое, не отдам! Мое — и потому мне страшно. Она заполняет бреши хоть чем-то: любовь, семья, деньги, творчество, знания…
Отражение V: «Каковы ценности человека над пропастью, носящего в чреве своем смерть?». Он одурманен, своды разрушены, голос холода шепчет: «Отпусти, отпусти, отпусти…» Что может принадлежать тебе, глупенький, если даже ты сам принадлежишь не себе, а взращенному тобой страху? Стены падали, стены кричали и он кричал вместе с ними. А потом все смолкло и навалилась тишина. Он лежал на полу комнаты, за стенами которой жили те, кто лишил его всего. Но забирая все, чем он жил, они забрали и его страх.
Любовь к миру.

« Мир есть любовь… Мир есть любовь… Он завис над пропастью— пустой, кипящий сосуд, способный вобрать что угодно, начиналась последняя вечность. Мир есть любовь… Но в нем умер страх, пустота смерти, заставляющая вжимать в себя других, делать своими людей, вещи, мысли, чувства. Брешь небытия затянулась ряской тишины и покоя, не осталось ничего. Но что-то должно было родиться на руинах его катарсиса. Сосуд открылся и волна времени обрушилась в него. Человек рождался, человек бросал камни — пускал круги на воде, V целовал женщину, V умывал её шею, V запирался в комнате, V лежал на полу и вкушал бесконечность своих безграничных лиц, умирал от старости сразу после юности. Время в нем и нет одновременно ,странный артхаус, петля времени. Вечность любви к ней. V стоял в поле ржи и не было улыбки на его лице.

В скитаниях он пережил все виды вечности, которые оборвались вне, но продолжались внутри него.