Тихоня

Всегда я окружён был
Товарищами и друзьями.
Они собою заполняли
Всё время личное моё:
В школе, на уроках
В балду играли,
А в институте в футбол,
Пинг-понг и преферанс.

Ещё на велосипедах, лыжах мы катались,
С девицами играли в волейбол.
Чуть повзрослев,
Вино и водку распивали,
На танцплощадках танцевали.
Ну, в общем, просто время убивали,
И лоботрясами прославились вполне.

По мере роста, созреванья,
Менялись и характер, и запросы.
Менялись и товарищи мои.
Имею я ввиду их перемену,
Или смену тех товарищей самих.
Со временем компания банальных лоботрясов,
Каких не мало на Руси,
Совсем распалась.
Мы в жизнь серьёзную вошли.

Я терялся в их неустойчивой команде.
Средь них всегда ведомым был
Кем-то более активным.
Ум мой, как бы был,
И затуманен, и застыл.

Но иногда он просыпался,
В нём возникал потенциал
Совсем других начал:
Познанья, любопытства,
Крупицы воли, логики.
И вдохновения запал.

Сейчас я понимаю,
Собака в чём зарыта.
Родители мои, совсем не рядовые,
Но происхожденьем хоть не буржуазным,
Нахрапистою, нищетою тех времён,
Были забиты и затоптаны совсем.
Сил не нашли они,
Отбросив прочь сухие назиданья,
Привить мне с детства,
Основанья правильных начал.

Но важно, что получил от них,
Я отблеск морали той,
Что в интеллигенции российской
Заложена была и до конца не выбита,
Махровым, допотопным коммунизмом.
Мне же от морали той
Ошмётки лишь достались,
И управляют мною, к счастью, и сейчас.

В сей ситуации,
Всякие небанальные забавы,
Всё ж отвлекали
От дурацких и уродливых проказ.
Которые в результате разрушали б
Зачатки разума и совести подчас.

Я помню, как-то, в дровяном сарае,
Нашёл я старый патефон.
Над ним мы долго измывались,
Крутили диск то медленно, то быстро.
Пока я не пустил диск задом на перёд.

Пластинок разных патефонных
Валялось много там.
И для забавы дуроломов,
Их в обратном направлении пускал.
Чем очень недоумков позабавил, удивлял.

Под неприятный скрип оркестра
И грохот барабанов,
Нам стало, по привычке,
Выпить крепкого чего стакан.
А патефон без устали крутился,
Пока не до конца любитель анти музыки был пьян.

Среди нас был один Тихоня,
От музыкой такой, до исступленья доходил.
Его конвульсии сгибали,
В полусознанье приходил.
Но с нами вместе оставался,
И какофонию слушал и не уходил.

Нам это всё забавно было,
Подчас мы забывали про него.
Предавались возлияньям,
Не понимали тривиальности сего.
Со временем компания распалась,
И разошлись мы все по весям, временам.

Прошли десятки лет.
Не помню я, по случаю какому,
Я в том районе, как-то был.
Нечаянно увидел, по тротуару
Навстречу мне Тихоня проходил.
Взглянули, бросились друг к другу.
Он сразу в гости пригласил.

Жена на стол, как принято, накрыла,
Коньяк армянский он разлил.
Разговорились, вспомнили былое.
Тогда магнитофон Тихоня вдруг включил.

И я услышал анти музыки,
Довольно неприятные мне звуки.
А он погромче звук открыл.
В какое сильное волненье
Вдруг какофония его ввела.
Он отвалился к спинке стула,
И светясь от счастья,
Чуть со стула не упал.

Жена на кухню сразу удалилась,
Она, наверно, свыклась с этою ерундой.
Но чувствовалось, слушать ей противно,
А шум воды из крана, ей
Анти музыку не слышать помогал.

И, видно, водопроводный краник,
Включался каждый раз,
Когда он магнитофон пускал.
И тем, семейную идиллию спасал.

А мои, испытанные в бурях жизни нервы,
И не такое выдержать могли.
Забытые виденья всплыли,
Мы молодость, как бы, вернули.
К стаканам руки потянулись,
Воспоминания, мимо воли, потекли.

Какая-то неизгладимая привычка,
Затверженный рефлекс,
Сказался через много лет.
А позже, по секрету,
Тихоня мне признался,
Что для него, прекрасней музыки на свете нет.

Он всю жизнь любую музыку
Слушает обратным ходом,
Любуется, вникает.
Ей разгоняет жизни скуку.
А к настоящей музыке
Ему, как бы, запрет.

И так всю жизнь!
В теченье многих лет!
Но, что в истории сей забавляет:
Его жена – в консерватории доцент!