Сонеты о гиене

«Сонеты о гиене»: поэтический поединок Н.С. Гумилева, Е.И. Дмитриевой и М.А. Волошина

Аннотация
Перед судьбоносной поездкой в Коктебель, состоявшейся в июне 1909 г., Н.С. Гумилев и Е.И. Дмитриева (будущая Черубина де Габриак) обменялись сонетами на конкурсные рифмы, посвященными гиене. Третьим в поэтический поединок вступил М.А. Волошин. В этих сонетах присутствует мифологизированный облик Дмитриевой, поданный в египетском контексте. Глубокая литературоведческая интерпретация «сонетов о гиене» очень важна для понимания египетской темы в творчестве Н.С. Гумилева и М.А. Волошина, а также для анализа мифа о Черубине де Габриак - одной из интереснейших, но в то же время трагичных мистификаций русской литературы «серебряного века».

Визит Н.С. Гумилева в Коктебель был достаточно коротким, но судьбоносным. Именно в этот период (в июне – начале июля 1909 г.) возник болезненный любовный треугольник «Елизавета Дмитриева (будущая Черубина де Габриак) – Н.С. Гумилев – М.А. Волошин», который впоследствии станет главной причиной дуэли между Гумилевым и Волошиным. Ехать в Коктебель Елизавета Дмитриева (к тому времени – подруга Н.С. Гумилева) предложила в мае 1909 г. По дороге они с Гумилевым должны были заехать в Москву к В.Я. Брюсову, что и осуществили. В этот период Дмитриева с большим пылом и энтузиазмом играла в «роковую женщину» и намеревалась добавить к списку своих побед и М.А. Волошина. О том, что это спровоцирует столкновение Гумилева и Волошина, будущая Черубина едва ли беспокоилась: она формировала свой «инфернальный» образ, старательно создавала миф о самой себе, впоследствии ставший частью литературной мифологии «серебряного века».
«И. фон Гюнтер употребил, видимо, самое точное по отношению к Дмитриевой слово: ненасытность, - утверждал В. Купченко. – Действительно, когда в ноябре 1909 г. поэтесса пыталась обворожить Гюнтера, в нее был безнадежно влюблен Н.С. Гумилев, ее глубоко любил тридцатидвухлетний Волошин, она имела виды на редактора «Аполлона» Сергея Маковского и, наконец, держала про запас официально жениха, студента-путейца Всеволода Васильева» (1). В приведенном выше цитате все верно – кроме слов о «безнадежной» влюбленности Гумилева в Дмитриеву. Уже в марте 1909 г. эта влюбленность стала вполне взаимной, о чем свидетельствуют и «Исповедь» Черубины, и воспоминания современников. В «Исповеди» Черубина называет свои отношения с Гумилевым «молодой, звонкой страстью». «Глубокая любовь» М.А. Волошина к Дмитриевой также осложняется существованием М.В. Сабашниковой (Амори), жены поэта, которая, по словам Дмитриевой, была «великой любовью его жизни» («Я знаю, что я не великая любовь его жизни, не Аморя, а только остановка. Но ведь я не камень» (2).
В.Ф. Ходасевич писал в «Некрополе» о характерном для «серебряного века» русской литературы стремлении к «разыгрыванию собственной жизни как бы на театре жгучих импровизаций» (3). «Знали, что играют, но игра становилась жизнью. Расплаты были не театральные. «Истекаю клюквенным соком!» - кричал блоковский паяц. Но клюквенный сок иногда оказывался настоящей кровью» (4), - замечал Ходасевич. История Е.И. Дмитриевой – это, опять же, «театр жгучих импровизаций». Только импровизации эти начались задолго до возникновения мифа о Черубине, загадочной «испанке», в которую была влюблена вся редакция петербургского журнала «Аполлон» во главе с «papa Mako», С. Маковским. Истоки этого «театра жгучих импровизаций», характерного для жизненного и творческого пути Черубины де Габриак, можно усмотреть в предшествовавшем поездке Гумилева и Дмитриевой в Коктебель конкурсе сонетов на заданные рифмы.
Итак, отношения Дмитриевой с Гумилевым осложняла ее «серафическая» влюбленность в М.А. Волошина, «с которым она познакомилась в марте 1908 г. и постоянно переписывалась» (5). В письме к Волошину из Петербурга от 22 мая 1908 г. Дмитриева сообщила, что Гумилев «сам напросился» в Коктебель, она его «не звала», «но т.к. мне нездоровится, то пусть» (6).
В то же время сама Черубина-Дмитриева впоследствии опровергала версию о том, что Гумилев «напросился» в путешествие вопреки ее желанию. «В мае мы поехали вместе в Коктебель, - писала она. – Все путешествие туда я помню, как дымно-розовый закат, и мы вместе у окна вагона. Я звала его «Гумми», не любила имени «Николай», - а он меня, как зовут дома меня, «Лиля» - «имя похоже на серебристый колокольчик», так говорил он» (7). Дмитриева вела себя в духе «femme fatale»: «Хочу обоих, зачем выбор?» (8). Вполне естественно, что ее насквозь игровое, театральное поведение не устроило тех, на кого оно было направлено, – Гумилева и Волошина. Впоследствии «роковая женщина» потеряет обоих героев своего романа, а пока участники «любовного треугольника» обменивались сонетами.
Н.С. Гумилеву принадлежит сонет «Тебе бродить по солнечным лугам», самой Дмитриевой – «Закрыли путь к нескошенным лугам», М.А. Волошину – «Сехмет» («Влачился день по выжженным лугам»). Н.С. Гумилев первым вступил в это поэтическое соревнование и прислал Дмитриевой сонет «Тебе бродить по солнечным лугам». Поэтесса ответила сонетом «Закрыли путь к нескошенным лугам» и предложила М.А. Волошину включиться в поэтический поединок. М.А. Волошин написал сонет «Сехмет» («Влачился день по выжженным лугам»).
В этих трех сонетах присутствует стилизованный и мифологизированный образ самой Елизаветы Дмитриевой. Причем, она предстает в маске египетской богини войны и палящего солнца Сехмет. Более того, образ Сехмет из одноименного сонета Волошина интертекстуально связан с трактовкой темы Египта в творчестве Н.С. Гумилева, в частности, с гумилевским стихотворением «Гиена» (1907). Так, культуроним Египет в текстах Гумилева часто подается через образ “преступной, но пленительной царицы”, как, например, в стихотворении “Гиена”: «Над тростником медлительного Нила, / Где носятся лишь бабочки да птицы, / Скрывается забытая могила / Преступной, но пленительной царицы» (9). Царица из стихотворения «Гиена» отождествляется некоторыми исследователями, к примеру, В.С.Баевским, с Клеопатрой. Образ «преступной, но пленительной царицы» – очень важный для творчества Гумилева – не исчерпывается версией В.С.Баевского. Царица из этого стихотворения подобна крадущейся из пещеры гиене («Она была такою же гиеной, / Она, как я, любила запах крови» (10). Образ подобной гиене царицы напоминает о девушке с головой гиены из стихотворения «Ужас» («Я встретил голову гиены / На стройных девичьих плечах» (11).
В то же время в сонете М.А. Волошина «Сехмет» («Влачился день по выжженным лугам») фигурирует образ богини «с узкой грудью, с профилем гиены», подобный гумилевской инфернальной героине «Ужаса» и «Гиены» («Кто, с узкой грудью, с профилем гиены, / Лик обращал навстречу вечерам?» (12). Эта богиня уподобляется египетской Сехмет (поэтому и сонет Волошина назван «Сехмет»). 13 мая 1909 г., после состоявшегося обмена сонетами, Дмитриева писала Волошину: «Ваш сонет «о гиене»  лучший из трех» (13). Себя, точнее – лирическую героиню своего сонета, Дмитриева также сравнивала с гиеной: «Моя душа израненной гиены /
Тоскует по нездешним вечерам» (14).
«Узкая грудь» и «профиль гиены» - это черты, напоминающие о Дмитриевой 1909 года. В своем сонете Дмитриева всячески подчеркивает тоску и страдание лирической героини, пропитанной духом «умирания» и в то же время запертой в темнице земного бытия: «Закрыли путь к некошеным лугам / Темничные, незыблемые стены; / Не видеть мне морских опалов пены, / Не мять полей моим больным ногам» (15).
В то же время для Н.С. Гумилева гиена – это символ смерти (точнее – «злой смерти»). Гиена любит «запах крови», она терзает трупы (стихотворение Н.С. Гумилева «Гиена»). Перед нами символ злого колдовства, рокового «ужаса». Так, в стихотворении Н.С. Гумилева «Ужас» девушка с головой гиены предстает перед лирическим героем в «тени столпившихся колонн», окруженная статуями из ниш. Архитектурный фон, на котором происходит встреча героя с инфернальной героиней «Ужаса» («лес столпившихся колонн»),  – египетский. Гигантские колонны древнеегипетских храмов (Карнак) располагались по квадратно-гнездовой схеме и действительно представляли собой «лес столпившихся колонн».
Следует учитывать, что в индоевропейской мифологии гиену часто рассматривали как помесь собаки и волка. В ранне-христианском естественно-научном труде «Физиолог» («Physiologus») о гиене сказано так: «Она бывает то мужского рода, то женского, и представляет собой нечистое животное, поскольку изменяет свою природу» (16). В трудах Плиния говорится, что гиена может подражать голосу человека и выкрикивать имена, а также гипнотизировать других зверей. То есть гиена выступает как существо, наделенное магической силой преимущественно негативного характера. В христианской иконографии гиена является символом жадности (лат. Avaritia»). У «семиголового зверя», представляющего семь грехов в Апокалипсисе Иоанна Богослова, одна из голов, как у гиены.
В античную эпоху и в Средние века гиена считалась животным, высоко ценимым именно магами. Согласно многочисленным поверьям, она выкликала по имени того, кого хотела растерзать. У Плиния говорится о том, что охотник, преследовавший гиену, сходил с ума или падал с коня, если она, повернув вправо, ступала на его следы. Тогда как при повороте налево гиена становилась добычей охотника. В Средние века верили, что в зрачке гиены находится особый камень (гиения). Если его подложить под язык человека, то этот человек станет предсказывать будущее.  Сведения о волшебном камне, который можно обнаружить в зрачке гиены, встречаются в "Этимологиях" Исидора Севильского.
Образы девушки с головой гиены (стихотворение Н.С. Гумилева «Ужас» и подобной гиене царицы (стихотворение Н.С. Гумилева «Царица») восходят и к древнеегипетской богине войны и палящего солнца – Сехмет. Гумилеву и Волошину была известна привезенная в Эрмитаж из Карнакского храма большая статуя богини Сохмет (Сехмет) в образе восседающей на троне женщины с головой львицы. Эту статую в 1837 г. привез в Северную Пальмиру путешественник и литератор А.С. Норов. В «Ужасе» и «Гиене» Гумилева, и в «Сехмет» Волошина речь идет об инфернальной героине, но создать такой образ можно было лишь с привлечением символики гиены, а не львицы. В египетской мифологии гиена была животным, посвященным инфернальному Тифону, – противнику светоносного Осириса.
Как известно, Тифон - это греческое наименование египетского  бога тьмы Сета, который вел постоянную борьбу со своим братом, светлым богом Осирисом, и его сыном Гором. Таким образом, становится ясным, почему «двоящаяся» героиня, «преступная, но пленительная царица», уподобляется в поэзии Гумилева именно гиене, а не львице, а древнеегипетская богиня войны Сехмет наделяется Волошиным «профилем гиены».
Сехмет («могучая») — богиня войны и палящего солнца, называлась в древнеегипетской мифологии грозным оком бога Солнца Ра. Египтяне верили, что Сехмет способна напускать на человека болезни и доводить его до смерти, если он ей неугоден, и, напротив, излечивать несчастного, если он ей приятен. То есть Сехмет – это одновременно и целительница, и палач. Поэтому она покровительствовала и жрецам, и войне.
Сехмет считалась олицетворением именно разрушительной, а не созидательной энергии солнца. Поэтому она была богиней палящего зноя. Существует миф об избиении богом Ра непокорного человечества. В этом мифе избиением людей занималась именно Сехмет. Тогда, чтобы остановить ненасытную, питавшуюся кровью богиню, другие боги пролили на землю красное вино. Сехмет приняла его за кровь, набросилась на него и быстро опьянела. Таким образом боги остановили резню. Сехмет часто изображалась с горящими стрелами в руках или с диском солнца на голове.
В сонете М.А. Волошина появлению лирической героини с «узкой грудью» и «профилем гиены» предшествует нестерпимый зной: «Влачился день по выжженным лугам. / Струился зной. Хребтов синели стены, / Шли облака, взметая клочья пены / На горный кряж. Доступный чьим ногам?)»(17) . Этот зной связан с образом богини палящего солнца, именем которой назван волошинский сонет.
В сонете Гумилева лирическая героиня сравнивается одновременно с «белой восторженной птицей» и с «кобылицей», жаждущей греха. В то же время в стихотворении упомянуты «больные луной» гиены и «плящущие» змеи («Больны луной, проносятся гиены / И пляски змей страшны по вечерам») (18). С образом героини связана лунная символика, присутствует мотив лунного и морского «серебра» («Так любят льнуть серебряные пены / К твоим нагим и маленьким ногам» (19). Лунная символика в стихотворениях и прозе Н.С. Гумилева – поэта преимущественно «солярного», влюбленного в силу и сияние солнца, – как правило, угрожающая.
Образ «злой луны», приносящей смерть герою, «девы луны», с которой герой вступает в  смертельный поединок, постоянно присутствует и в поэзии Гумилева. Достаточно вспомнить стихотворение Н.С. Гумилева «Поединок», а также образ «девы луны», которой покровительствует богиня луны – Иштар (рассказ «Лесной дьявол»). У Гумилева упоминание о «лунном лике» и луче луны предшествуют гибели или страданию героя и в то же время являются намеком на лунатизм молодой Ахматовой.
Лирической героиней поэзии Н.С. Гумилева стала «дева Луны», находящаяся под покровительством  богины Луны (Дианы-Артемиды, Истар-Астарты и других богинь «лунного» пантеона). Одну из самых ярких трактовок образа-символа луны мы находим в неоконченной повести Гумилева «Гибели обреченные»: «Одного только боялся он – луны. Когда всходила она, та, которой он не смел назвать имя, он чувствовал, как томление, доходящее до ужаса, мучительная грусть и еще что-то кольцом охватывает его сердце, и ему хотелось острым камнем разодрать себе грудь, броситься с утеса в море, сделать что-нибудь ужасное и непоправимое, только бы уйти от этого взгляда, печально вопрошающего о том, на что нет ответа» (20). Здесь луна символизирует «нездешний ужас», охватывающий героя, соприкоснувшегося с неизвестным, запредельным началом мироздания.
Тремограст из «Гибели обреченных» любит солнце, ветер и море, но страшится луны, которую воспринимает как врага, с которым рано или поздно придется бороться («Еще не раз во времени встретятся их взоры, перекрестятся их пути, и одному из них придется уступить» (21). В то же время в стихотворении Гумилева «Поэт» из «сборника китайских стихов» «Фарфоровый павильон» лирический герой чувствует ответный взгляд богини-Луны («Не вовсе чужой я прекрасной богине, / Ответный я чувствую взгляд» (22)  и видит в луне «зеркало души», в которое не может не заглянуть подлинный поэт.
В июне 1909 г., в Коктебеле, Н.С. Гумилев написал поэму «Капитаны». А.Н. Толстой, ставший свидетелем крайне напряженных отношений М.А. Волошина, Н.С. Гумилева и Е.И. Дмитриевой, вспоминал: «Гумилев с иронией воспринял любовную неудачу. В продолжении недели он занимался ловлей тарантулов. Его карманы были набиты пауками, посаженными в спичечные коробки. Он устраивал бои тарантулов. К нему было страшно подойти. Затем он заперся у себя в чердачной комнате дачи и написал замечательную и столь прославленную впоследствии поэму «Капитаны». После этого он уехал» (23).
Дмитриева в своей «Исповеди» с непререкаемым апломбом «роковой женщины» утверждала, что «Капитаны» посвящены ей и, более того, «вместе каждую строчку обдумывали мы» (24). Такая версия едва ли вероятна, учитывая острую неприязнь к изменившей ему женщине и сопернику (Волошину), которую в это время испытывал Гумилев. Из Коктебеля Гумилев уехал в Лустдорф (пригород Одессы), к Анне Горенко (Ахматовой), письмом пригласившей его в гости. После лустдорфской встречи Гумилев написал Анне Горенко письмо, которое убедило ее стать женой поэта. В этом письме была чрезвычайно польстившая Анне Андреевне фраза: «Я понял, что в мире меня интересует только то, что имеет отношение к Вам…» (25).
По мнению Ю.В. Зобнина, еще одной коктебельской поэмой Гумилева была поэма «Сон Адама». Над этой поэмой Гумилев работал еще в Петербурге и завершил ее перед самым отъездом из Крыма. «В ней запечатлен облик тогдашней Дмитриевой: «Вот Ева – блудница, лепечет бессвязно, / Вот Ева – святая с печалью очей…» (26), - указывает Ю.В. Зобнин.
Для Дмитриевой были характерны приступы «мистико-эротического помешательства». В.П. Купченко в «Трудах и днях Максимилиана Волошина» приводит такой эпизод из жизни Елизаветы Ивановны: «Нервный срыв (временное помешательство) у Дмитриевой. «Макс, я ведь была твоей… Да, но я не помню… Я ведь уже не девушка… Ты меня взял…» Сев на пол, целует его ноги. «Макс, ты лучше всех, на тебя надо молиться. Ты мой бог» (27).
Образ Дмитриевой амбивалентен и в сонетах Гумилева и Волошина: лирическая героиня и греховна, и похожа на «белую, восторженную птицу». В то же время ее образ связан с дионисийской символикой страсти, с греховным «оргиазмом»: «Ты ждёшь греха, как воли кобылица;
Ты страсти ждёшь, как осени земля!» (28) (Н.С. Гумилев). Образ древнеегипетской богини Сехмет также амбивалентен: она и исцеляет, и губит людей. Символика гиены несет в себе черты и белой,  и черной магии: так в христианской литературе существует легенда о пустыннике Макарии, который вылечил слепого мальчика, принесенного гиеной. В этой легенде гиена - символ не только физического, но и духовного прозрения.
В связи с образом богини с головой гиены из сонета Волошина «Сехмет» и «сонетов о гиене» Гумилева и Дмитриевой представляет интерес еще одно наблюдение. Дело в том, что Габриак (Габриах)  - «мелкий бес» из «Демонологии» Жана Бодена (1580), которую Волошин использовал для того, чтобы выбрать псевдоним для Елизаветы Дмитриевой, обычно изображался с собачьей головой. Корень виноградной лозы, найденный Волошиным и Дмитриевой на коктебельском берегу и названный Габриаком (Гаврюшкой), также походил на человечка с собачьей головой. Голова гиены, как известно, имеет определенное сходство с головой собаки (и волка). Более того, сама гиена похожа на больших размеров собаку. Можно сказать, что «сонеты о гиене», которыми обменивались Гумилев, Волошин и Дмитриева, способствовали рождению демонического образа Черубины де Габриак.
В этом контексте следует учитывать и африканскую символику гиены, которая была известна Гумилеву. Дело в том, что африканцы считали гиен помощницами колдунов и ведьм. В некоторых племенах верили, что ведьмы ездят на гиенах, в других - что колдуны принимают вид гиен для того, чтобы пожирать своих жертв, затем они вновь превращаются в обычных людей. В Судане существовали предания о злых колдунах, которые посылали хищных гиен убивать своих врагов. В Восточной Африке считалось, что в сверкающих в темноте глазах этих хищников светятся души съеденных гиенами людей. Вместе с тем многие африканские племена верили, что умершие могли использовать гиен для того, чтобы верхом на них отправляться из мира теней в мир живых.
В связи с этим становится понятной заключительное четверостишие стихотворения Н.С. Гумилева «Гиена»: «По деревням собаки воют в страхе, / В домах рыдают маленькие дети, / И хмурые хватаются феллахи / За длинные, безжалостные плети» (29).  Речь идет о плети укротителя, усмирителя стихий, победителя сил хаоса и энтропии, о биче, с помощью которого усмиряют восставшие против человека силы. Этот бич (плеть) упоминается во многих стихотворениях Гумилева раннего периода, в частности, в  «Укротителе зверей»: «Будут рычать и пугаться бича, / Будут сегодня еще вероломней / Или покорней… Не все ли равно мне, / Если я молод и кровь горяча?» (30).
«Преступная и пленительная» царица уподобляется Гумилевым не только гиене, но и пантере. Отсюда и образ “пантерного пояса” в стихотворении “Слушай веления мудрых” (“Девичьи взоры неверны, / Вспомни сказанья Востока; / Пояс на каждой пантерный, / Дума у каждой жестока” (31), и образ тайной пещеры и блудниц из этой пещеры “с острыми жемчужными зубами”. В стихотворении “Сады души” у ног лирической героини, девы-жрицы, распростерлись “две черные пантеры с отливом металлическим на шкуре” (32).
В «Садах души», в образе девы-жрицы с черными пантерами у ног,  воспроизведен сюжет картины М.В. Фармаковского, художника, критика, музейного работника, впоследствии – главного хранителя Русского музея, являвшегося одним из создателей журнала «Сириус» и оказавшего сильнейшее влияние на творчество Гумилева первого парижского периода. Фармаковский был автором одного из наиболее удачных портретов Гумилева, вместе с Фармаковским Гумилев разрабатывал в журнале «Сириус» египетскую тематику. Более того, во время совместной работы над «Сириусом» Фармаковский изучал музейное дело в Париже и, возможно, именно он указал Гумилеву на Музей Гюстава Моро с его неповторимым собранием картин «французского Врубеля», как называли Моро русские модернисты.
В Письме из Парижа «М.В. Фармаковский. Artiste-peintre» Гумилев так описывал картину Фармаковского «Femina adorata» («Обожаемая женщина»): «Femina adorata» стоит на золотом удаве, с кокетливым восхищением сложив руки и подняв глаза; она прошла стадию, когда женщина является подругой мужчины, она уже божественная игрушка, цель, достичь которую нет средств, кроме чуда. Может быть, будущая Ева – мечта Стриндберга. Две черные пантеры трутся у ее ног. Арумы, бананы, ирисы, пальмы четко вырисовываются в мягком просветленном воздухе» (33).
На обороте картона с «Femina Adorata», который хранится в Русском музее, рукой М.В. Фармаковского написано стихотворение:
«В неясных путах золотого света
Розы поют величальную песню,
Пальмы склоняют роскошные ветви,
Ирисы шепчут любовные грезы
Мира царице.
Черных пантер кровожадная пара,
Кольца удава, египетской утки
Странно-красивые золота пятна,
Кролик, задохшийся в пасти зубатой –
Жизни символы.
Ты побеждаешь весь мир, золотая:
Смело ногой попираешь удава,
Смирно лежат пред тобою пантеры,
Грудью вдыхаешь цветов ароматы,
С ними впиваешь и грезы, и сказки,
Жизнь и весна расцветают с тобою,
Сила бессилья, невинности знанье,
Мира владычица, Жизни начало
Dea adorata!» (34).
Центральным для этого стихотворения является образ «девы богов», царицы, покорившей мироздание, близкий к Еве, «игрушке богов» из стихотворения Н.С. Гумилева «Сон Адама». Египетские мотивы («египетской утки странно красивые золота пятна») появляются в этом стихотворении Фармаковского отнюдь не случайно. Более того, в работах Фармаковского присутствует близкий Гумилеву повторяющийся мотив экзотического сада, прихотливых южных растений, сплетение которых подобно изысканному орнаменту или узору на персидских коврах. Описывая картину Фармаковского «Борьба», Гумилев говорит о «выдержанности волнообразной линии» как о характерной черте творческой манеры художника. Эта «волнообразная линия» свидетельствует о господстве растительной орнаментальности, изысканном сплетении линий и ярких цветовых пятнах, характерных для работ Фармаковского парижского периода.
Царица Гумилева и Фармаковского властвует над дивным садом («садами души»), ей покорны укрощенные стихии и даже пантеры и гиены, символизирующие восстающие против человека силы хаоса и небытия. Пантеры робко «трутся у ног» царицы, тогда как Луи из поэмы «Мик», как и лирический герой стихотворения «Выбор», погибают в роковом поединке с этими подвластными царице животными. Налицо аналогия со стихотворением  Гумилева «Укротитель зверей», где герою угрожает «странный зверь, которого нет» («Только... я вижу все чаще и чаще / (Вижу и знаю, что это лишь бред) / Странного зверя, которого нет... / Он – золотой, шестикрылый, молчащий» (35), но этот зверь подвластен героине («Фанни, завял вами данный цветок, / Вы ж, как всегда, веселы на канате... / Зверь мой, он дремлет у вашей кровати, / Смотрит в глаза вам, как преданный дог») (36).
В стихотворении “Одиночество” земля, открывшаяся лирическому герою, описывается следующим образом: “Она полна конями быстрыми, / И красным золотом пещер, / А ночью вспыхивают искрами / Глаза блуждающих пантер” (37). Земля царицы – Египет – в произведениях Гумилева двоится, как и олицетворяющая мифопоэтическое пространство Египта героиня. Пространство Египта в текстах Гумилева неразрывно связано с мотивом любви-поединка, который превратился в стихотворении «Выбор» и поэме «Мик» в сражение героя с «блуждающими пантерами» («А ушедший в ночные пещеры / Или к заводям тихой реки (может быть, «медлительного Нила»? - Е.Р.) / Повстречает свирепой пантеры / Наводящие ужас зрачки…») (38).
В стихотворении «Выбор» герой выбирает не смерть разрушающего и в то же время не символистскую смерть созидателя башни (ср. в стихотворении «Зодчий» Вячеслава Иванова: “Я башню безумную зижду / Высоко над мороком жизни” (39), а уход к «заводям тихой реки», подобной «медлительному Нилу», и поединок с пантерами. Здесь налицо дионисийская символика пантеры, ведь черная пантера и лев – животные, посвященные Кибеле и Дионису. В “Мике” Луи мечтает стать королем леопардов и пантер, но поединок с пантерами заканчивается для него гибелью на земле и торжеством на небе (“Луи высоко, он в раю, / Там Михаил Архистратиг его зачислил в рать свою” ). Поединок Луи с пантерами – лишь вариант “глухой и упорной” битвы лирического героя поэзии Гумилева с “порочной, но пленительной” царицей, “девой-воином песен давних”, героиней “Ужаса” и “Гиены”.

С Н О С К И:
1.Черубина де Габриак. Из мира уйти неразгаданной. Жизнеописание. Письма 1908-1928 годов. Письма Б.А. Лемана к М.А. Волошину. Феодосия – Москва, Издательский дом «Коктебель», 2009. С. 6.
  2.Там же, С. 46.
  3.Ходасевич В.Ф. Некрополь. Воспоминания. Стихотворения. М.: Эксмо, 2011. С. 164.
4.Там же.
 5. Лукницкий П.Н. Труды и дни Н.С. Гумилева. СПб: Наука, 2010. С. 173.
  6.Там же.
  7.Жизнь Николая Гумилева: воспоминания современников. / Сост. Ю.В. Зобнин, В.П. Петрановский, А.К. Станюкович.  Л., 1991. С. 60.
  8.Там же.
  9.Гумилев Н.С. Полное собрание сочинений в десяти томах. М.: Воскресенье, 1998-2008. Т. 1. С. 133.
  10.Там же.
  11.Там же, С. 149.
 12.Волошин М. Стихотворения. Библиотека поэта. Малая серия. Ленинград: Советский писатель, 1977. С. 55.
  13.Черубина де Габриак. Из мира уйти неразгаданной. Жизнеописание. Письма 1908-1928 годов. Письма Б.А. Лемана к М.А. Волошину. Феодосия – Москва, Издательский дом «Коктебель», 2009. С. 42.
  14.Там же, С. 41.
  15.Там же.
  16.http://bezvremenye.ru/viewtopic.php?id=313&p=3
  17.Волошин М. Стихотворения. Библиотека поэта. Малая серия. Ленинград: Советский писатель, 1977. С. 55.
  18.Черубина де Габриак. Из мира уйти неразгаданной. Жизнеописание. Письма 1908-1928 годов. Письма Б.А. Лемана к М.А. Волошину. Феодосия – Москва, Издательский дом «Коктебель», 2009. С. 40.
19.Там же.
 20. Гумилев Н.С.  Полное собрание сочинений в десяти томах. М.: Воскресенье, 1998-2008. Т. 6. С. 10.
  21.Гумилев Н.С.  Полное собрание сочинений в десяти томах. М.: Воскресенье, 1998-2008. Т. 6. С. 11.
  22.Гумилев Н. Стихотворения и поэмы. М.: Советский писатель, 1988. С. 277.
  23.Толстой А.Н. Гумилев // Жизнь Николая Гумилева: воспоминания современников. / Сост. Ю.В. Зобнин, В.П. Петрановский, А.К. Станюкович.  Л., 1991. С. 40.
  24.Черубина де Габриак (Дмитриева Е.И.) Исповедь // Жизнь Николая Гумилева: воспоминания современников. / Сост. Ю.В. Зобнин, В.П. Петрановский, А.К. Станюкович.  Л., 1991. С. 59.
  25.Лукницкий П.Н. Труды и дни Н.С. Гумилева. СПб: Наука, 2010. С. 177.
  26.Там же, С. 176.
27.  Купченко В. Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. 1877-1916. СПб., 2002. С. 225.
  28.Черубина де Габриак (Дмитриева Е.И.) Исповедь // Жизнь Николая Гумилева: воспоминания современников. / Сост. Ю.В. Зобнин, В.П. Петрановский, А.К. Станюкович.  Л., 1991. С. 40.
  29.Гумилев Н.С.  Полное собрание сочинений в десяти томах. М.: Воскресенье, 1998-2008. Т. 1. С. 134..
30.  Гумилев Н.С.  Полное собрание сочинений в десяти томах. М.: Воскресенье, 1998-2008. Т. 2. С. 109.
  31.Гумилев Н.С.  Полное собрание сочинений в десяти томах. М.: Воскресенье, 1998-2008. Т. 1. С. 114.
  32.Там же.
  33.Гумилев Н.С.  Полное собрание сочинений в десяти томах. М.: Воскресенье, 1998-2008. Т. 7. С. 8.
34.  Там же, С. 264.
  35.Гумилев Н.С.  Полное собрание сочинений в десяти томах. М.: Воскресенье, 1998-2008. Т. 2. С. 110.
  36.Там же.
  37.Гумилев Н.С.  Полное собрание сочинений в десяти томах. М.: Воскресенье, 1998-2008. Т. 1. С. 214.
 38. Гумилев Н.С.  Полное собрание сочинений в десяти томах. М.: Воскресенье, 1998-2008. Т. 1. С. 183.
  39.Иванов Вяч. Собрание сочинений в 4 томах. Брюссель. Т.1. С. 110.
  40.Гумилев Н.С.  Полное собрание сочинений в десяти томах. М.: Воскресенье, 1998-2008. Т. 3. С. 134.