Князь Даниил Александрович Московский Гл. II ч. 5

Большие перемены - Последняя весна

И ещё зима иссякла ...
Шёл четырнадцатый век.
И морозами обмякла,
Да прогалины вдоль рек.

Март. Всё точно на разломе.
День и ночь сравнялись - март.
И грачи уже в законе,
Дали всем пернатым старт.

Просыпается природа,
Солнце светит веселей.
Пусть ночами холод мода,
День берёт своё смелей.

 И она была последней!
Даниил ещё не знал,
Что февраль был всех зловредней.
Ход несчастью он и дал.

Ехал из Переяславля,
Старший сын к себе позвал.
Даниил, дом предков славя,
Сыну факт не отказал.

Он ещё раз убедился,
Что из сына вырос князь
А народ в него влюбился,
Говорили не стыдясь.

А отцу вдвойне приятно,
А ведь был и нелюбим.
По делам любовь … понятно,
Он и сам же рос таким.

По пути видать продуло,
С полдороги занемог.
Кашлем просто захлестнуло …
Выпил мёду, не помог.

На телегу положили,
Сверху шубами накрыв.
Слуги рядом сторожили
И молили, был бы жив.

А ему всё хуже, хуже …
Перестал всех узнавать.
На февральской мерзкой стуже
Всем старались укрывать.

По ночам в бреду метался,
Лишь с рассветом затихал.
Мёд давали, чтоб держался,
Так по малу отдыхал.

Москва встретила тревожно,
Всех гонец предупредил.
Агриппина всё, что можно
Собрала, Антон следил.

По дворцу слушок пустили,
Мол, не в тот день занемог.
В феврале его не чтили.
Этот день отверг и Бог.

Для болящих он страшнее,
Чем овце заблудшей суд.
Сам Господь, вот что важнее,
Не помощник, тут он скуп.

И выходит что болящий
Обязательно умрёт
То, что князь Боготворящий,
Люди верили - пройдёт.

Лишь за здравие молили
Все церквушки и Собор.
Люди плакали, вопили, …
Обращая к небу взор.

Агриппина слыша слухи,
Обмирала, мучил страх.
Глаза с горя стали сухи,
Так кручинится монах.

И теперь чуть подвывала:
- «Богородица услышь …»
Божью Матерь вызывала
Заступиться, только лишь.

Билась головой тихонько
Об пол около лампад.
- «Господи прости-и-и …» - и горько
Причитала невпопад.

Ночью тоже у иконы.
Напрочь сон давно пропал.
Слуги были благосклонны,
Кушать каждый предлагал.

Ночью факелы пылали,
Люди съехались с окрест.
У дворца молились, спали …
Целовали в храме крест.
 
Службы в храме продолжали,
Не прервавшись не на час.
Только здравия желали
Не на после, а сейчас.

Прибыл срочно из столицы
И митрополит Максим.
Говорили небылицы …
Мир был с князем негасим.

К Агриппине он поднялся
Вместе с ней псалмы пропел.
Он с княгиней не общался
И впервые лицезрел.

Отслужив и в храме службу,
К Даниилу подошёл.
Прошептав слова про дружбу,
Так же тихо отошёл.

Лишь когда пришёл в сознанье.
Убыл и митрополит.
Для Максима ожиданье
Стало больше, чем болит.

Рано утром спозаранку
Князь очнулся, вновь ожил.
Веки поднял будто планку.
Взгляд такой, как и не жил.

- «Фалалей, это Протасий …
Родион мой друг, Антон …» -
Называл без разногласий,
Каждый понял, видит он.

Разглядел затем Чернаго
И Пороша с ним же был.
- «От меня вам что-то надо?» -
Слабым голосом спросил.

- «А Иона? Лечец, что ли?
Иль собрался отпевать?
Заболел я? Нету боли …» -
И хотел уже вставать.

Голову поднять старался,
Боль кольнула, сжало грудь.
Всё поплыло, ... попытался
Говорить и … не вздохнуть.

Вместо лиц мелькали тени,
Голосов не разобрать.
Вдруг ладонь коснулась темя,
Запах роз он смог узнать.

Агриппина, … лик не видно …
Улыбнуться лишь хотел.
Снова боль в груди, … обидно …
Но ответить не успел.

Просто замер на мгновенье.
Тьма накрыла целиком.
Как уснул и впечатленье,
Что проснётся мужиком.

Приходило вновь сознанье
Ненадолго и провал.
Словно жизни колебанье
Сам Господь и создавал.

Дни летели, как в кошмаре.
Свет чуть-чуть и снова ночь.
Службы шли, как в жуткой драме,
Всё мирское гнали прочь.

Даже недруги притихли,
Зная, что преемник есть.
Просто к этому привыкли,
Юрий был ещё невесть.

Всё ж вернулось вдруг сознание,
Но недуг не победил.
Сил хватало на познание,
Кто с ним был, кто приходил.

Боль, как нож, терзала душу,
Даже двигался с трудом.
Мыслить стал, её милушу
Словно ждал, вернулась в дом.

Думать стал он постоянно,
Уходил в себя подчас.
Кто был рядом, несказанно
Сожалели, мол, угас.

И качали головами:
- «Ох, плох стал! Ох, снова плох …».
Он не знал, что за словами
Лишь любовь, а не подвох.

Неожиданно все мысли
Вдруг легко сцеплялись в цепь.
Звеньев не было, чтоб если
Их убрать, терялась крепь.

Примерял своё мышление
К своим подлинным делам.
И рождалось убеждение
Нестыковок нету там.

Это было уже счастье.
Кто б таким похвастать смог?
Мыли, пусть не в одночасье,
Превращались все в итог.

Не лукавил сам с собою.
Поздно это и зачем?
В сорок лет живёшь виною,
Что не создал что-то всем.

Стал задумываться чаще
О земных делах своих.
Суета, порой кричаще,
Не давала дел благих.

Своей смерти не боялся,
Князья долго не живут.
Убедить себя старался,
Что естественность есть тут.

Никого б не удивило.
Умер князь - прилёт другой.
Даже то, что лет-то было …
Шёл всего сорок второй

А отец, князь благоверный,
Сорок три всего прожил.
Хоть и Невский, долгу верный,
Дольше жить не заслужил

Дядя, брат отца по крови,
Ярослав в Твери был князь.
Сорок лет и нет, как яви,
Умер словно растворяясь.

А взять дядя князь Василий,
Тоже Невскому был брат.
В тридцать пять не от насилий,
Сам ушёл до райских врат.

Дмитрий, старший брат любимый,
Классный был Великий князь.
В сорок пять, судьбой травимый …
Не пристала к нему грязь.

А Ивана вспомнить тошно.
Двадцать шесть всего прожил.
Жил тихоней не роскошно.
Память в сердце заслужил.

И другие княжьи роды
Были смертны в ранний час.
Кто-то в стычках гробил годы,
Кто и в младости подчас.

Князь Ростовский взять к примеру,
А Борис Москве был враг,
В сорок шесть, Господь знал меру,
Дал пожить без всяких благ.

Чуть за сорок было сыну,
Когда Дмитрий тоже слёг.
И забыт подобно тыну,
Раз людей он не берёг.

Даниил же хоть в болезни,
Но судьбу благодарил.
За большую жизнь и связи,
За друзей с кем всё свершил.

Подводя итог деяний,
Он не чувствовал финал.
Просто тень воспоминаний
Восполняла весь обвал.

Не терзали и сомнения,
Что он встанет и пойдёт.
Понимал без сожаления,
Что смерть всё равно найдёт.

Представление о мире,
В том числе Московский мир,
Был незыблем в полной мере,
И Божественный, как клир.

Словно смена дня и ночи,
Вечный времени поток,
Всё бесспорно, между прочим …
В этом смысл и дел исток.

Даниил поверил также,
Что от Бога его власть
А Москва в своём пейзаже
Стала с ним для многих страсть.

Ведь за считанные годы
Вширь заметно раздалась
От Оки простёрла воды,
Аж за Нерли подалась.

Все наместники там были
В основном с московских мест.
Но и местных не забыли,
На талант не ставил крест.

И Москва уже глядела
На Можайск, смоленский град.
Знать Можайская созрела
Быть с Москвой, князь был не рад.

Но Протасий был готовый
Святослава в клеть принять.
Константин рязанский вдовый
Мог беседами занять.

Так последний князь можайский
Сам себя и наказал.
Мог бы жить пусть не по райски,
Но и так, как заказал.

На великое дерзание
Он детей благословил.
Правда, мысленно, но знание
Он давно им всем вручил.

И наказы Мономаха
Детям с измальства внушал.
Завет этого размаха
Век никто не нарушал.

Заповедь в себе включала:
- «Старших не перебивать.
Выслушать совет сначала,
Мудрых слов не забывать».

- «Сверстников любить, а больше
Их ценить, они поймут.
Молодых холить подольше,
Повзрослеют не уйдут»

- «Не показывай всем горе
И своих печальных глаз.
Жизнь у всех своя, их море.
Каждой жизни свой указ».

- «Язык лучше за зубами
Придержать. Ценней внимать.
Свои знания кусками
Ни к чему навязывать».

- «Даже через нехотенье
Принуждай для добрых дел.
Оно может стать спасенье,
Если вспыхнет беспредел».

- «Вставай лучше до восхода,
Делать легче наперёд.
С солнцем завтракай, природа
Тоже любит свой черёд».

- «До обеда будь с дружиной,
Если надо, суд вершить,
Можно и за осетриной
Выход с сетью совершить.

Наступило пополудни
Почивай, трудиться грех.
Лишь бездельники да блудни
Колобродят для утех».

- «Леность мать пороков, помни.
Лишь ленивый мог забыть.
Кто не знает и не вспомнит,
Лень не может в деле быть».

- «Что умеешь, сам всё делай.
С тиуна отдельный спрос.
Личный труд рукой умелой
Вдохновляет, … не вопрос».

- «На войне грядущей ратью
Управляй, конечно, сам.
С воеводами и знатью
Раздели власть пополам.

Исключить любое пьянство,
На войне это позор.
А особенно смутьянство.
Этим - смертный приговор».

Даниил сев на княжение
Десять заповедей знал.
Как к Завету приложение
Каждую запоминал.

Но не всё взял к исполнению.
Например, зачем молчать?
Он же князь по исполнению,
Значит старше всех опять.

Уже позже, став взрослее,
Понял в чём прав Мономах.
Слушать возраст, он мудрее.
Жизнь уложена в томах.

В основном же всё их главы
Образцово исполнял.
И причиной его славы
Стало, что наказам внял.

Потому везде и всюду
Правым он себя считал.
И любимым был повсюду,
Справедливость почитал.

Память иногда вносила
И дела благих шагов.
Самолюбию твердила,
Что он свой среди Богов.

Никогда он не чуждался
Помогать монастырям.
Строил церкви, не чурался
Подавать и  упырям.

И народа ликованье,
Когда он победы нёс.
Не тщеславия желанье,
Пользу княжеству принёс.

А на сердце всё теплее,
Когда это вспоминал.
Людям это всё нужнее …
Но бывал и чёрный вал.

Когда битый батогами,
На ветру болтался тать.
Когда голыми ногами,
На угли толкали встать.

В земляном порубе стоны
Доносились и наверх.
Выли наши, не тевтоны,
Значит что-то было сверх …

Волочанского владыку
Он запомнил на всю жизнь.
Сам Протасий его взбрыку
Среагировал без кознь.

Замышлял убийство князя.
Он в Москве с неделю как.
Изловили будто язя
И в поруб, тут только так.

На казнь всё же согласился,
Здесь Протасий был жесток.
Хоть владыка повинился,
Шанс прощения невысок.

Он запомнил взмах секиры,
Голова летит в песок.
Люди поняли, кумиры
Будут править, шанс высок.

И тогда к архимандриту,
Геронтий его принял.
Утешение по Левиту
Ждал и тот его понял.

Успокоил в разговоре
И доктриной удивил.
Он сказал: «В любом раздоре
Всем не будешь добр и мил.

Не томись душою княже,
Господь знает, как карать.
Здесь не ты решаешь даже,
Смерть даётся, чтобы брать.

Суд изменнику от Бога
И он это получил.
Княжить, вот твоя тревога».
Случай этот научил.

О добре и зле раздумья
Даниила стали жать.
Зло не только от безумья,
А как княжество держать?

Значит где-то зло во благо?
Вот, поди, и разберись.
Всяк порядку будет радо,
А без зла не обойтись.

Мудрецам невероятно
Показать, вот эта грань.
Тут добро, оно понятно,
За чертой разруха, рвань.

Человек зачать греховно
И всю жизнь в грехе живёт.
Смерть его богоугодно?
Бог с грехами не возьмёт.

Даниил в часы сомнений
Завершал молитвой день:
- «Господи, дай омовений
И прости, я нынче тень.

И помилуй мя блудницу,
Яко мытаря всех нас».
Засыпал, зажав грудницу,
Уходила боль тотчас.

Всё трудней освободиться
От всех княжеских забот.
Продолжал всегда молиться,
Присно ждал он свой исход.

Много сделано и всё же
Оставалось куча дел.
Сыновьям оставить? Хуже
Вариантов не имел.

Понимал, что это трудно,
Всё хотел доделать сам.
Оставлять другим паскудно,
Совесть мучила, как шрам.

И в минуты просветления
Двор мгновенно оживал.
Отдавал распоряжения,
Кто с ним больше пребывал.

Кроме самых близких к князю,
Звал купцов и воевод.
Кто всегда с обширной связью,
Жил Москвой и не вразброд.

Чтоб надёжно придержали
От Залеских варниц соль.
До путины летней ждали,
Основная к рыбе роль.

Новгородцев даже близко
К рыбной теме не пускать.
У них Ильмень их прописка,
Так что и не обсуждать.

Боговолкову он как-то
Поручение отдал.
Не забыл ещё как будто,
Хоть ответ полгода ждал.
 
И сейчас уже в постели
Всё же он Петра спросил:
- «Речку Рузу неужели
До сих пор не изучил?

Доложи о перспективе,
Город есть смысл заложить?
Как форпост иметь в активе,
Москву с запада прикрыть»

- «Руза, как река, не шибко …
Сто, чуть больше может, вёрст.
Берег низкий, где-то зыбко …
Бег в Москву-реку простёрт.

Город строить нам там надо,
Можно Рузой и назвать.
Население будет радо,
Безопасность, так сказать».

- «Пётр тебе и поручаю
Город строить  там начать.
И посадским назначаю.
Рузой будем величать?»

А затем уже к Антону:
- «Где Андрей? В Орде сидит?
Чую всё идёт к урону
Его власти и элит.

Не пойдёт Тохта, как раньше.
Он им тоже надоел.
Вот появится, а дальше
И решим, кто не у дел»

Выбрав час, когда ум ясный,
Велел в ложницу позвать
Константина, «гость» негласный,
Князь рязанский его звать.

Он почти уже два года,
Как бы пленный, но не факт.
Войны не было лишь ода,
Что Рязань готовит акт.

Москве ханы не угодны,
Что в Рязань осели жить.
Им татары не пригодны,
Чтобы ими дорожить.

Константин, как в мясорубку,
В своё время и попал.
И рязанцы эту рубку
Не поняли, вот финал.

Он сидит в отдельной клети,
Крест не хочет целовать,
Чтоб признать разделы эти,
Мир с Москвою подписать.

Вот стоит сейчас он смирно,
Перед ним лежащий князь.
Весь помят, но смотрит мирно,
Глядя в пол, вокруг косясь.

Тело явно располнело,
Рыхлым стал и прежний лик
Всё живое будто съело,
Синий цвет кой-где возник.

- «А сидит-то не в порубе» -
Про себя подумал князь:
- «В клети кормят не по злобе,
Раздобрел, стал, как карась».

А пока они молчали,
Князь тактично наблюдал.
Думал: «Так и не начали
Разговор, который ждал.

Сил моих на уговоры
Больше нет. Пришёл конец!»
Даниил хотел все споры
Разрешить здесь, наконец.

Если он глаза отводит,
Как с ним будешь говорить.
Кто кого тут за нос водит
И хотел бы обсудить.

- «Как здоровье, князь? В порядке?» -
Спросил тихо Даниил.
- «Всё нормально, … как на грядке,
Кормит тот, кто посадил».

Константин стоял покорно
И ответ был объясним.
Только в пол смотрел упорно,
Словно речь была не с ним.

Вдруг в глазах незримой искрой
Торжество, … всего на миг.
Князь узрел картину близкой,
Радость видел в этом, крик.

Видно недуг Даниила
Волю узнику вселял.
Месть за плен его давила …
Но и рок на всё влиял.

- «Не смириться князь рязанский» -
Вновь подумал Даниил:
- «След остался басурманский,
До сих пор благоволил».

И заговорил негромко
Не затем, чтоб убедить,
Мол, упорствовать неловко,
Всё ж соседи, вместе жить,

А затем, чтоб однозначно
В нём злорадство погасить.
Торжество пусть и прозрачно.
Навсегда в глазах гасить.

- «Ну, надумал замиряться?» -
Князь чуть слышно прошептал:
- «Думай, думай, … удивляться
Не намерен, чтоб ты знал.

Моя немощь греет душу?
Твоя радость злыдня крик.
Есть, кому не слушать клушу,
Сыновья, вот мой плавник.

Уж они продолжат дело,
Их-то не переживёшь».
Князь помедлил и вдруг смело:
- «Вдруг вперёд меня уйдёшь?»

Константин переменился,
Побледнел, губа тряслась …
- «Во, как сразу изменился» -
Князь ему: «Что? Понеслась?

Не охота в Преисподно?
Там тебя наверно ждут
Волю выслушать Господню.
Грех велик, таких там жгут.

Стол вернуть имел желание,
Чтоб в Рязани князем стал.
Чтоб с Москвой было смыкание,
Нас татарин всех достал.

Не судьба! Знать дури больше,
Доживай, как Бог даст, век.
Для меня нет вести горше,
Как пропавший человек»

Константин встал на колени,
Блеск в глазах теперь от слёз.
- «Я виновен перед всеми» -
Хлюпнул и: «Я жертва грёз».

Князь брезгливо отвернулся.
- «Увести!» - он крикнул в дверь.
Константин хоть и брыкнулся
С тумаками в клеть теперь.

Даниил представил ясно,
Как его толкали в клеть.
Тот вопил, а всё напрасно,
Понимая - это смерть.

Словно явь перед глазами
Видит ужас его глаз.
Голос вдруг за образами:
- «Князь не пёс, чтоб бить нараз».

Это было невозможно,
Он прекрасно понимал.
В поруб прятать князя можно.
Убивать? Это скандал.
 
Святополк был Окаянный
Много, много лет назад.
Сын Владимира не званный,
Был он пасынком, не млад.

А когда «отец» скончался,
Он преемников убил.
Брат Борис под меч попался,
Глеба тоже сам забил.

А затем и Святослава,
Это был их третий брат.
 И в веках гуляет «слава»
Окаянный супостат.

Осуждался, безусловно
На Руси такой расклад.
Умирать, пусть не условно,
Князь не мог даже в разлад.

Можно было выткнуть очи,
Света белого лишив.
Руку правую с подачи
Отрубить, чтоб был учтив.

Меч держать в руке лишится,
Без меча, это не князь.
Может голодом морится …
Жизнь нельзя отнять и красть.

Даниил подумал молча:
= «Бог с ним, пуст пока живёт.
Там в порубе князя корча,
Сам по-тихому умрёт».

И текли неторопливо
Думы князя, как поток.
Как река весной ретиво
Насыщает влагой впрок.

А, не умещаясь в русле,
Заливает всё вокруг.
И блаженство, как сыр в масле,
Притупляет весь недуг.

О хорошем мнил с любовью
И проколы не бросал.
Не исправить даже новью,
Время нет, чтоб что создал.

Как случайно выходило,
Всё что делал, что умел,
Никуда не уходило,
Лилось в круг державных дел.

Основное упущение -
Радость быта не имел.
Создавалось ощущение
Мало этого хотел.

Властелинам тоже нужно
Понимание - мой дом.
Как и смерду невозможно
Жить, не думая о том.

Судьба князя одарила
Жизнью яркой просто блеск.
Но она и обделила
Чистой радостью невест.

И с любовью Агриппины
Обрести покой не смог.
Были, может быть, причины …
Есть семья, семейный долг

Тем не менее, Агриппина
До сих пор милее нет.
Она связь, как пуповина,
И наставница нет-нет.

Если сложить время вместе,
Пребывания их вдвоём.
Набежит с полгода если,
Но чудесные при всём.

Это, как привал короткий,
В остальном длиннющий путь
По дорогам жизни чёткий,
И с которой не свернуть.

Поля Дикого просторы,
Стычки в дмитровских лесах,
С Тверью всякие разборы,
И с Андреем всё не ах.

Так что княжеское бремя
Отбирало всё, что есть,
А для личной жизни время
Лишь урывки, трудно счесть.

Он тогда уже не слышал
От княгини тёплых слов.
Может где-то недослышал,
Но и вид был не таков.

Даже близость с сыновьями
Оставалась, как бы так …
Те росли ни как князьями,
Как мальчишки не без драк.

Понимать стал, правда, поздно,
Что он младших упустил.
Кровь и плоть понять не сложно …
Вот надеждами и жил.

И, казалось, всё, что нужно
Делал справно, как отец.
С детства знали, что им чуждо,
В чём добро и кто подлец.

К ратоборству неустанно
Быть готовым повторял.
Не всегда может гуманно,
Но, как княжить объяснял.

В чём трагедия? Всё это
Сыновьям внушал не сам.
А другим отдал зачем-то
Приучать к таким чертам.

Сам встречался с ними редко,
День-другой и весь контакт.
Обернулось крайне едко,
Не в него пошли, как факт.

Старший Юрий был любимый,
На отца мнил походить.
Правдолюб неисправимый,
Подражал отцу журить.

Как отец, такой же рослый,
Белокур, суровый взгляд.
Вёл себя порой, как взрослый,
Хоть и нужен был пригляд.

И физически такой же
Мускулист, грудь колесом.
Стало мнение расхоже,
Юрий, … это на потом.

По-отцовски стал общаться
Что боярство, что холоп …
И прикрикнуть, не бояться.
Рос совсем не остолоп.

И побаиваться стали
Его даже на Торгах.
Даже княжичем не звали,
Князь, вертелось на устах.

Даниил сиял от счастья,
Когда это узнавал.
И сыновьева участья
Никогда не отвергал.

Он использовал минуты,
Чтобы сыну передать
Знания те, что были круты,
Самому не разгадать.

Княжьих мудростей глотнувший,
Всё хотелось рассказать.
Сын на мир чуть-чуть взглянувший,
Всё не мог воспринимать.

Но уверенность крепчала,
Старший сын не подведёт.
Подрастёт пускай сначала,
Далеко затем пойдёт.

К Александру и Борису,
Его средним сыновьям,
Стал смотреть, как к компромиссу,
Между ним и их ветвям.

Дело в том, их обучение
Контролировал монах.
Путь игумен, назначение
Его Бог, а не монарх.

Монастырь Богоявленский
Внёс в их ум достойный вклад.
Им Псалтырь стал самый близкий,
И таким же стал уклад.

И чем чаще был, … общался,
Реже их он понимал.
Словно меж чужих вращался,
Что им нужно выжимал.

Вроде внешне всё пристойно,
Знают много языков.
Что для княжичей достойно
И к людям подход Христов.

А, как княжичи прилично
Себя в обществе ведут.
Об отце всегда тактично,
Сплетням повод не дадут.

Иногда бывают властны,
Всё же кровь своё даёт.
В спорах книжных беспристрастны,
Да никто и не ведёт.

Понимают все прекрасно
В знаниях этим равных нет.
Лишь игумен прав негласно,
Он у них авторитет.

С детства дядьки научили
Чем должна гордиться рать.
Меч держать в руках учили
И как надо побеждать.

Увлеклись стрельбой из лука.
Утку чисто били влёт.
Стала прихоть, не наука.
Знали с возрастом пройдёт.

Конь - отдельное занятие,
Без коня уже не князь.
Тут отец им, как распятие,
Свят навечно, не таясь.

На конях держались лихо,
В седло вжилось с ранних лет.
Не могли кататься тихо,
Только скачки, как обет.

Но чего-то не хватало …
Твёрдости душевной нет.
Знали вроде бы немало,
На любой вопрос ответ.

Размягчил игумен души,
Стали мягкими, как воск.
Княжьей воли нет, есть бреши …
В них плебейство, чуждый лоск.

Серость будничная стала
Точь-в-точь, как боярский долг,
Своя вотчина сначала,
А потом, … потом и смолк.

Не приучен мыслить дальше,
Много легче топать вслед.
Было так всегда и раньше …
Только князю это бред.

Запоздалые беседы
Даниил, однако, вёл.
Даже признаков победы
Он не видел, шанс отцвёл.

Александр с Борисом вместе
Мир свой точно на замок.
Словно куры на насесте,
Их курятник, как зарок.

Хоть бы как-то приоткрыться,
Даниил, как не просил …
Всё напрасно, не пробиться …
Но отца не поносил.

И почтительно кивая,
Соглашались с ним во всём.
Отвечали, точно зная,
Слышать то хотел присём.

Даниил демонстративно
Их порою оскорблял.
Самому было противно,
Бранью он их не донял.

Как монахини, смиренны,
Никаких в ответ обид.
Хорошо, что несравненны,
Но не княжеский прикид.

А вот с младшеньким сложнее,
Был Иван лицом весь в мать.
И характером нежнее,
Но лишь внешне полагать

Ростом средне, … невысокий,
Телом плотный, как клубок.
Круглолицый, синеокий
И улыбчив, как щенок.

Вот глаза не Агриппины …
У княгини добрый взгляд.
Здесь холодный, будто льдины
И колючий аж блестят.

Постоянное сомнение
Не по детский выражал.
Не капризы, … просто мнение
Даже молча, отражал.

Опекал, любил безмерно,
Сам Протасий Воронец.
Нянькой был одновременно,
Стал с пелёнок, как отец.

Даниил понять пытался,
Что в младенце усмотрел.
Но боярин лишь смеялся:
- «Гордость княжества узрел!»

Что-то в этом всё же было,
Чего князь не мог понять.
Довод был, его не скрыло …
Так Протасий мог влиять

На судьбу Москвы условно,
На расклад семейных сил.
Где талантом, где духовно
Чтобы каждый вклад вносил.

Поначалу благосклонно
Ко всему отнёсся князь.
Всё ж Протасий не безмолвно,
Явно, … даже чуть  гордясь.

Сам не мог так заниматься,
Было явно недосуг.
В Воронце грех сомневаться,
Он носитель всех заслуг.

У него ума палата,
Хитрый барин и стратег.
От меча и до ухвата
Знает всё, как князь Олег.

И в Москве богаче нету,
Жадность не его конёк.
Рать содержит по секрету,
Дивидендов не извлёк.

Он построил безвозмездно
Даниилов монастырь.
Его имя неизвестно
Тем, кто помнит там пустырь.

Вот такой Ивану дался
И наставник, и пример.
К Воронцу он привязался,
Подражал, порой без мер.

И характер вдруг меняться
Стал князь вскоре замечать.
Норова не стал стесняться,
На упрёки отвечать.

В спорах с братьями порою
Никогда не уступал.
Пусть и старше, но виною
Не себя в этом считал.

Александра это злило,
Солидарен Юрий был.
Он был старший и входило
Всех мирить, кто не остыл.

Александр с Борисом как-то
Рассудили - проучить.
Заодно, пусть и бестактно,
Старших слушать поучить.

Вызвали во двор, где тихо
И устроили эксцесс.
Били вицами и лихо,
С полчаса шёл весь процесс.

Приговаривая тут же,
Что всех надо уважать.
От упрямства будет хуже,
Старшим лучше подражать.

А Иван не пискнул даже
И прощения не просил.
Подчеркнув, что он всё ж княже,
А не черлядь. Всё сносил.

Лишь глазами зыркнул остро,
Но ни слова не сказал.
Братья думали - всё просто,
Он другое доказал.

День, другой прошёл без ссоры,
И Иван, как присмирел.
Забываться стали споры,
Юрий даже подобрел.

И вот вечером гуляя,
Братьям встретился Иван.
Палкой липовой играя,
Процедил: «Держись, братан!»

Даже толком испугаться
Борис просто не успел.
Александр начал ругаться,
Этим драку разогрел.

И удар приличной силы
В лоб немедля получил.
Мышцы младшего не хилы,
Есть, кто этому учил.

Александр упал и тут же
И Борис в лоб схлопотал.
Глаз заплыл ему не вчуже,
Сразу рухнул наповал.

И Иван теперь спокойно
Бил обоих и молчал.
Не давал вставать достойно,
Пока тот не закричал.

Только слуги их разняли,
Выбежав гурьбой на крик.
В свите выходку замяли,
Чтоб в народ шум не проник.

И от Даниила скрыли
Этот глупый инцидент.
Только братья не забыли,
Выжидали лишь момент.

Тут и Юрий подключился,
Был жестокостью «убит».
Сам-то не ожесточился,
Но безнравственностью сбит.

Заманив в лесок Ивана,
Стали плетью избивать.
Плеть не вица безымянна,
Плетью можно убивать.

Братья это не желали,
А хотели проучить.
К сожалению не знали
С кем решили говорить.

Даже тут Иван ни звука
Им назло, не произнёс.
Началась потом наука,
Позже лепту свою внёс.

Целый месяц ежедневно
Порознь жёстко избивал.
Даже Юрий, пусть не гневно,
Всё же к миру призывал.

Вот тогда и порешили,
Ваню больше не цеплять.
Дружбы братской не водили,
Ничего не предъявлять.

Даниил, узнав про это,
Был, конечно, огорчён.
В глубине душевной где-то
Сын поддержан, оценён.

Но всерьёз насторожили
Рассуждения, как спор.
Что так голову вскружили
Он не понял до сих пор.

К людям стал вдруг относиться
С безразличием пустым.
В резкости не мелочиться,
Считал сборищем тупым.

Став свидетелем невольно
Разговора, всё понял.
Говорил Протасий вольно,
Сыну явно объяснял:
 
- «Человек злой пуще беса.
Бес не мыслит, он творит.
Люди хуже мракобеса
Мнит о том, что говорит.

Не верь даже окружению.
Улыбаясь, льстиво врут.
Делай по соображению,
А иначе проведут.

Сердцем черны все буквально,
Добрый смерд покуда пьян.
А так злые все повально,
Это мир их, не изъян».

Просто вдалбливал Ивану,
Как неписаный закон.
Удавалось старикану
Достучаться, видел он.

И Иван с ним соглашался,
Дурь людскую вспоминал.
То ли с этим сам встречался,
То ли слышал, как скандал.

Очень князь тогда дивился,
Что Иван зло не клеймит.
Восторгнуться аж стремился,
Что удача им шумит.

А Протасий наставления
Продолжал ему давать.
Князь сгорал от нетерпения,
Чтобы тоже им сказать.

Но боярин монотонно:
- «Помни, как канон, Иван!
Сила князя эталонно
Не в дружине, как таран.

Сила князя лишь в богатстве
И не в чём, либо ином.
Может в зависти, злорадстве
И придётся жить потом,

Но запомни, если бедный,
Бедная тебе и честь».
Постулат, как заповедный,
Он сумел, живя учесть.

Зацепил Протасий душу,
До заветного достал.
Прошептал лишь: «Не нарушу!
Я другим, учитель, стал».

И вот кожаная сумка,
Калитой народ зовёт,
У Ивана, как задумка,
Сберегать, что жизнь даёт.

С калитой не расставался.
При себе всегда держал.
Сбор вещичек так начался,
Гривны брал, не возражал.

Мать из жалости давала,
А Протасий только впрок.
Собирательность крепчала,
Если спросят, он молчок.

И Протасий не скупился,
Без наследников сам жил.
Потому с Иваном сжился,
Этим очень дорожил.

И вещицы без присмотра
В калиту себе ложил.
Никакого там досмотра …
Всё моё раз положил!

- «Калита ты, а не брат мой» -
Юрий выдал вдруг в сердцах.
Резанул, как обувь дратвой,
Неразумно впопыхах.

Сам не думал, но невольно
Словно кличку прилепил.
По Москве непроизвольно
Слух в свои права вступил.

Так четвёртый отпрыск князя
Стал «Иваном-Калитой».
Род порою и не крася,
Кличка стала, как влитой.

И вот как-то князь решился
Воронца к себе позвал.
Тот, войдя, лишь поклонился,
Но спросил: «По делу звал?»

- «С сыном ладишь неразумно» -
Начал сразу Даниил:
- «Зло внушать считаешь умно?
Хочешь, чтобы запретил?

Алчность к гривнам тоже норма?
Калитой уже зовут.
Он же княжич, а не форма,
Чтоб лепить придурка тут.

Я ж тебе доверил сына,
Чтоб с тебя он брал пример.
Воспитал мне властелина,
А не злыдню, например».

С хитрецой сверкнув глазами
Воронец не стал спешить.
Осенив пред образами
Лоб свой, начал говорить:

- «Если Бог распорядится
И Иван наш будет князь.
Вот тогда-то и случится
То, что мыслил не боясь.

О Москве он будет точно
Радеть, как о калите.
Все селения встанут прочно
Не боясь врагов извне.

Не отдаст на поруганье
Ни одну из деревень.
А начнётся созиданье,
К нам пойдут, кому не лень.

Всё это пойдёт во благо
И уж точно не во вред.
Ждать придётся ещё долго,
Но Иван оставит след».

Даниил давал оценку
Тем, кто пользу приносил
Потому переоценку
Он не мыслил, не свершил.

Ощущал, Протасий верно
Перспективу понимал.
В то же время очень скверно,
Он Ивана мало знал.

Остальных ценил он выше,
Юрий был без пересуд.
Двое средних были ближе …
Верил, знал -  не подведут.

Но в Иване подкупало,
За себя мог постоять.
Братьям здорово попало,
Их вина ни дать, ни взять.

Да и сам он был отчасти
Жизнью всё же обделён.
К жалости он, как к напасти,
Строг к себе, хоть и умён.

Не жалел себя повсюду,
Сострадание не знал.
Он считал, что люди всюду,
Как и он оригинал.

То, что душу сострадание
Просветляет, он не знал.
Получить такое знание
Невозможно, Бог так дал.

Перед князем трепетали,
Восхищались, кто как мог.
Прославляли, кто-то кляли …
И отчасти то, что строг.

Но никто его ни разу,
Хоть бы раз, да пожалел.
Будто весь он по указу,
Только княжество имел.

То, что и ему не чуждо,
Что имеет человек,
Боль, обида, если нужно …
И у князя есть свой век.

Может всё-таки жалели?
Но скрывали, он же князь!
И обидеть не хотели,
Вот такая катавась.

Одиночество, как норма,
Вот для князя результат.
Это так, совсем е догма,
Убедился он стократ.

Кто ещё узнать способный?
Да никто! Кроме самих.
Только тот, ему подобный.
Если сам ещё не псих.

Под конец пути земного
Даниил, как погружён
В тени прошлого, былого,
Чем он был не обделён.

Вспоминалась, просто  странно,
Не гулянка на пирах,
Не охота долгожданна,
И не баня вся в грехах.

В честь его звон колокольный
Не наведывался в ум.
Ни народ всегда довольный,
Когда чувствовал триумф.

А совсем, совсем другое …
Что навеяно теплом,
Что-то нежное такое …
Проходил как бы тайком.

На всё это к сожалению
Не смотрел, да и не знал.
Мнил, как мелочь по значению.
Что не так сейчас узнал.

И опять, опять видение,
Аж дыхание затаил.
Видел он не сновидение,
А в реальность вдруг входил.

Речка Паховка лесная,
Деревенька, скромный дом
Князь мокреть пережидая,
Задержался в доме том.

Изба смерда-зверолова,
Он и раньше здесь бывал.
Смерд лихой был в части лова,
Много зверя добывал.

А сейчас лежит на лавке
Плотно шкурами укрыт.
Без надежды о поправке,
Без сознанья, как бы спит.

На медведя он нарвался,
Зверь был ярый и матёр.
Чудо, что живой остался,
Отогнать помог костёр.

Ну, а жёнка зверолова
Нежно гладит крепкий лоб.
И щемящий голос снова
В князе породил озноб.

- «Родненький мой, ненаглядный …
Горюшко моё, … моё свет …» -
Голос тихий, заурядный:
- «У меня роднее нет.

Выхожу тебя родимый.
Я слезами буду мыть
Раны все твои, мой милый,
А иначе мне не жить».

Замер князь, услышав это,
Сроду слов таких не знал.
Оно нежностью согрето …
Слёз своих не ожидал.

Отвернулся их скрывая,
Что случилось, не понял.
И себя конечно зная,
Слёзы не воспринимал.

Вдруг дошло, узрел причину …
Ласки матери не знал.
С детством помнил лишь рутину,
Ратоборство и читал.

Была тяга в подсознанье,
Всплывшая некстати вдруг.
Это было не сознанье,
А скорей рефлекса круг.

В дверь вломился воевода,
И с десяток стражей с ним.
- «Князь! Тверские здесь у брода!» -
Гаркнул словно бы глухим.

Женщина прижалась к мужу
Точно хочет защитить.
От того, чей гнев наружу,
В избе некуда ступить.

Князь стряхнул очарование
Сострадания и слёз.
И несчастья понимание …
Всё стряхнул, причём всерьёз.

А теперь воспоминание …
Даже где-то зависть есть.
Смерд, а вот оно внимание,
Раз так любят, это честь.

Так уже обрывки жизни
Проплывали словно сон.
Был постриг уже без мысли.
Отходил беззвучно он.

Март. Четвёртый день в закате.
Он и стал последним днём.
Все грустили об утрате,
Братья плакали втроём.

Жизнь ушла, а дело жило!
Всё же дал ему толчок.
Как пружиной закружило,
Закрутило, как волчок.