Амалия. часть 1

В углу каменной полупещеры, закрывавшейся на тяжелую дверь с засовом, сидела страшная косматая старушенция и что-то шептала заплетающимся голосом. За невнятными звуками однако  прослеживался ритм, оттого можно было различить, что периодически она начинает повторяться, либо из-за провалов в памяти, либо текст, возможно, даже молитвы требует повторов.

Девушку, столь же косматую и неопрятную, втолкнули в один каменный мешок с ведьмой, как сообщил последней, направляя в место заточения, худощавый злобный стражник, постоянно щипавший по дороге арестованную чуть выше предплечья своими худыми цепкими пальцами. Боль в плече не давала, между тем, отключиться от происходящего и повредиться в уме. А, ведь, было с чего. Девушку также привели сюда, очищая город от ведьм.

Но если безобразная, дурно пахнущая старуха — явно была ведьмой, то девушку, разумеется, взяли по оговору. Об этом она и пыталась сказать каждому встречному поперечному — правда, люди от неё лишь шарахались и неистово крестились.

Вся солома была сграблена настоящей ведьмой в её отвратительный угол — перепуганная овца рода человеческого могла присесть только на холодные остро впивающиеся в тело камни у любой из стен тюремной кельи. К боли в плече добавлялась боль от колкого грубого пола. Девушка стала плакать — беззвучно, пока хватало сил. Когда воля к жизни покинула таки тело — молодая преступница впала в небытие. Безмолвие продолжалось, похоже, довольно долго. Оттого, когда звякнувший засов впустил охранника с двумя мисками холодной бурды и куском чего-то черствого и кисло пахнущего, видимо, понимаемого как хлеб, арестованная даже попыталась поесть, чувствуя острый голод. Несмотря на желание подкрепиться тут же возникли позывы на рвоту.

Девушка оттолкнула тюремную дрянь — скрючилась и стала глядеть в тьму стены.

Старуха, похоже, тоже не прикоснулась к еде. "Рассудок оставил ведьму," — предположила девушка, в тайне надеясь, что ей Бог дарует такое же счастье. Если её не оправдают — то там, за стенами каменной тюрьмы можно ожидать только костер и мучительную смерть. Девушка была ужасной трусихой. И огня монахов боялась до глубины души. По ночам после подобных казней, проходивших недалеко от дома, где жила наша несчастная, во сне обвиняемой теперь в том же грехе — продажи души дьяволу — часто слышались крики горящих грешников с площади. Хорошими сны были только давно, в детстве, когда они с мамой жили у бабушки в каком-то деревянном домике в лесу. Тогда редкие сны были с птичьим пением, с лесными духами, с добрыми русалками.

Город, куда её перевезли после смерти матери, съел добрые детские воспоминания. Никаких духов и птиц больше не было. Только тяжелый труд и воскресные суды над ведьмами.   

Вот таким же безбожными старухами, что теперь, наверное, спала в соседнем углу.

"Какой у неё возраст?" — в окно пробивался неясный рассвет. Казалось, что ведьма старше даже её покойной бабушки — а бабушка прожила много лет, даже пережила свою дочь, которая была матерью нашей молодой ведьмы. Хотя была ли девушка на самом деле ведьмой мог установить только церковный суд, а суда ещё не было.

Задремавшую было вновь арестантку грубые руки схватили и потащили к двери. Придя в себя и вспомнив кто она и зачем это всё — девушка вновь готова была заплакать — но слез не было, она все выплакала вчера. Хотелось пить.

Ей позволили перед допросом выпить даже две деревянных плошки с водой. Вода была на удивление вкусная, без мерзких запахов, как вчера в келье.

Арестантка заметила, что сидит у высокого стола, дубового, на толстых плохо обработанных ножках, на таком же высоком табурете, отчего её ноги болтаются в воздухе, не доставая до пола. Сидеть было очень неудобно. От каменной постели — ломило тело.

В комнате шел допрос. Как сказал один из грубых стражников из коридора, втолкнувших сюда девушку:

— На допрос!

Несколько мужчин посмотрели внимательно на вошедшую и один кивнул на стул.

Когда девушка попросила воды — ей не отказали. Вода была тут же у стенки на лавке в большом деревянном ведре. Пить можно было хоть от пуза — но спазм помешал выпить еще одну кружку. Когда девушка, сморщившись, отказалась от воды, её спросили про имя.

Боль в животе не дала сказать стразу, потому её предупредили, что если она намерена молчать и срывать от святой церкви и короля правду — её ждут муки каленым железом.

— Ты видела когда раскаленную кочергу? От ужаса начинают говорить и не такие молодые дуры. Поняла нас?

Девушка кивнула. Ей были известны слухи, возможно, распускаемые самими монахами, про дикие пытки, которыми выбивали правду у бесноватых.

— Амалия. Мой отец Иоган из Градеца. Он был красильщиком сукна. Но пропал без вести, когда я была маленькой. Мы с мамой жили у бабушки, потом мама и бабушка умерли — меня забрали в семью дяди — помогать по дому.

— Кто твой дядя?

— Генрих Вайер. Помощник аптекаря. Скоро у дяди будет своё дело. Ему обещали высокие люди.

Арестованная хотела похвалиться своими родовыми связями — но мужчины в комнате допроса только переглянулись, отчего девушка, почувствовав недоброе, испугалась и замолчала.

— Тебя обвиняют в нарушении Закона о дьявольских наваждениях, наговорах и чародействах, — четко и громка произнес кто-то у самого уха с такой неистовой злобой, что у девушки явно потемнело в глазах — очнулась она на полу, кто-то брызгал в лицо холодной водой.

С этой минуты речь Амалии сделалась столь несвязной, что её вернули в келью к противной ведьме.

— Не вздумай прикидываться безумной! — кто-то из мужчин кричал вдогонку,  — Помни про калёное железо, развязывающее языки ведьмам и чародейкам!

(продолжение следует)