Дочери к свадьбе

Поначалу мне, старому графоману, сочинявшему поздравления совсем чужим людям, о которых я порой ничего не знал, показалось, что нет ничего проще, чем поздравить свою собственную дочь - ведь вроде (вроде бы!) все про нее знаешь, да и о женихе сумел собрать кое-какие разведданные.
Я так и сочинил, в стиле акына - что знал, то и выдал. Но высшая цензурная комиссия в лице моей жены разбила мое произведение в прах и пух, сказав, что нельзя личное делать всеобщим достоянием, что гостям будет скучно, а родные обидятся, что у меня все приземленно и чисто конкретно, как у солнцевских братков, а надо - возвышенно и ни о чем, как Плисецкая с Черномырдиным.
Творение подверглось тотальной переделке, так что от него осталась одна фраза: дорогие родные и друзья. Но я, покаявшись и признав все замечания ( попробовал бы этого не сделать!), пошел в припадке самобичевания еще дальше и убрал и эту фразу. В итоге я остался перед чистым листом, и в мозгах был тоже чистый лист: что бы я ни вспомнил, о чем бы ни подумал- все подпадало под запрет внутреннего цензора, внедренного в меня  цензором внешним, то есть женой. Оставалось только зацепиться за этот чистый белый лист. И вот что у меня вышло.

Зима московская несмелая,               
Пейзаж февральский неказист,
Но бел снежок и платье белое,
Двух жизней чистый белый лист!

А началось все с лета красного,               
Наш пароходик "Карл Маркс"               
Штормило от напора страстного               
Народных и нетрезвых масс!               

Припев:
Пусть это свадебное танго
Закружит вихрем Диму с Машей,
Любовь душистая как манго,
Всегда пребудет в жизни вашей!

Пускай мелодия простая
Всегда волнует Машу с Димой
И как кольцо напоминает,
Что судьбы их неразделимы!

Стучали мерно жизни ходики
И шестеренки подошли:
Вдвоем на старом пароходике
Вы разминуться не смогли!

Стаканы звякали и кружечки,
И взгляды били в глаз - не в бровь,
И не к марксизму, а друг к дружечке
Внезапно вспыхнула любовь!
Припев.